нежных слов. Им внемлет самая строгая святоша даже в том случае, когда она,
повинуясь долгу, не может отвечать на них. Начав с этого, Растиньяк
кокетливо понизил голос и рассыпался мелким бесом; г-жа де Нусинген поощряла
его улыбками, время от времени посматривая на де Марсе, упорно сидевшего в
ложе княгини Галатион. Растиньяк пробыл у г-жи де Нусинген до той минуты,
когда вернулся сам барон, чтобы проводить ее домой.
еще до бала у герцогини Карильяно.
прием, - ответил толстый эльзасец с круглым лицом, говорившим об уме весьма
хитром и опасном.
вопроса: "Могли бы вы полюбить меня?" Моя лошадка взнуздана, вскочим в седло
и подберем поводья", - говорил себе Эжен, направляясь к ложе де Босеан,
чтобы проститься со своей кузиной, которая уже встала с места и собиралась
уходить вместе с д'Ажуда. Бедный студент не знал, что баронессу занимало
совсем другое: она ждала от де Марсе решительного, терзающего душу,
последнего письма. В восторге от мнимого успеха, Эжен проводил виконтессу до
наружной колоннады, где дожидаются своих экипажей.
Босеан:
угорь, и думаю, что он пойдет далеко. Лишь вы могли указать ему именно ту
женщину, которой так нужен утешитель.
Нев-Сент-Женевьев, лелея самые радужные замыслы. Он ясно видел, как
пристально смотрела на него графиня де Ресто, пока он находился в ложе у
виконтессы и у г-жи де Нусинген, а это позволяло думать, что двери графини
не останутся закрыты для него. Эжен рассчитывал понравиться супруге маршала
Карильяно и таким образом приобрести в парижском высшем обществе, на его
вершине, четыре высокопоставленных знакомства. Он предугадывал, что в
сложном механизме всеобщих материальных интересов необходимо уцепиться за
какую-то систему его колес, чтобы оказаться в верхнем отделении машины; как
этого достичь - он сознавал не очень ясно, но чувствовал себя достаточно
крепким, чтобы стать спицей в ее ведущем колесе. "Если баронесса Нусинген
заинтересуется мной, я научу ее, как управлять мужем. Он ворочает золотыми
горами и может мне помочь разбогатеть сразу". Это не говорилось напрямик,
Эжен еще не стал таким политиком, чтобы любое положение перевести на цифры,
все расценить и подсчитать; эти мысли только плавали еще на горизонте в виде
легких облачков и не были так грубо откровенны, как суждения Вотрена, но
если б их прожечь в горниле совести, остаток получился бы не чище... Путем
подобных сделок с совестью люди впадают в моральную распущенность, открыто
признанную нашим поколением, где реже, чем когда-либо, встречаем мы людей
прямых, людей чудесной воли, которые не уступают злу и самый маленький уклон
от прямой линии считают преступленьем, - великолепные образы честности,
давшие нам два мастерских создания; Альцеста[118] у Мольера, а недавно -
Дженни Динс[118] с ее отцом в романе Вальтера Скотта. Но, может быть,
окажется таким же драматичным и прекрасным произведение совсем иного
характера: художественное изображение извилистых путей, которыми проводит
свою совесть светский честолюбец, пытаясь обойти зло, чтобы соблюсти внешние
приличия и вместе с тем достигнуть своей цели. Пока Эжен дошел до пансиона,
он уже увлекся г-жой де Нусинген: она ему казалась изящной, легкой, точно
ласточка. Упоительная ласка ее глаз, шелковистость кожи, настолько нежной,
что ему как будто виделась текущая под нею кровь, чарующий звук голоса,
белокурая головка - все вспоминалось ему; возможно, что и быстрая ходьба,
ускорив кровообращенье, содействовала такому чародейству. Студент резко
стукнул в дверь к папаше Горио.
постель.
нарядом дочери, - и на лице его невольно выразилось недоуменье при виде
логова, где жил отец. Окно - без занавесок, отсыревшие обои отстали в
нескольких местах и покоробились, обнажив пожелтелую от дыма штукатурку.
Старик лежал на дрянной кровати, прикрытый тощим одеялом и с ватным
покрывальцем на ногах, сшитым из лоскутков от старых платьев г-жи Воке. Пол
сырой и весь в пыли. Против окна - старинный пузатенький комод розового
дерева с медными выгнутыми ручками наподобие виноградной лозы, украшенными
веточками и листиками; старый умывальник с деревянной доской, на нем кувшин
в тазу и бритвенные принадлежности. В углу - брошенные башмаки, у изголовья
- ночной шкапчик без дверцы, без мраморной доски; камин, где не было даже
следов золы; рядом - ореховый прямоугольный стол с перекладиной внизу, на
которой папаша Горио недавно плющил серебряную вызолоченную чашку. Скверная
конторка и на ней шляпа Горио; кресло с соломенным сиденьем и два стула
завершали нищенскую обстановку. Грядка для полога прикреплена была к потолку
какой-то тряпкой, а вместо полога с нее свисал лоскут дешевенькой материи в
белую и красную шашку. Самый бедный рассыльный жил у себя на чердаке не так
убого, как жил папаша Горио у г-жи Воке. От одного вида его комнаты
становилось холодно, сжималось сердце; она имела сходство с тюремной
камерой, и притом самой унылой. По счастью, Горио не видел выражения лица
студента, когда тот ставил свечку на ночной столик. Старик, закутавшись до
подбородка в одеяло, повернулся лицом к Эжену.
Нусинген?
больше, - сказал студент.
руку Эжену.
говорила обо мне?
баронессой, и Горио внимал этому рассказу, как слову божию.
что она говорит об Анастази. Видите ли, сестры ревнуют меня друг к другу.
Это лишнее доказательство их нежных чувств. Госпожа де Ресто тоже очень
любит меня. Я это знаю. Отец знает своих детей, как знает всех нас бог,
который видит самую глубину души и судит нас по нашим помыслам. Они обе
одинаково нежны со мной. Ах, будь у меня хорошие зятья, я был бы совершенно
счастлив! Полного счастья на земле, конечно, нет. Ах, если бы я жил с ними!
Только бы слышать их голоса, знать, что они здесь, рядом, видеть их, когда
они приходят и уходят, как то бывало, пока мы жили вместе, - и мое сердце
запрыгало бы от радости. А красиво ли они были одеты?
окружены такою роскошью, а вы живете в этой конуре?
будто беззаботно. - Мне трудно вам это объяснить, я не умею связать как
следует двух слов. Все - здесь, - добавил он, ударив себя в грудь. - Моя
жизнь в дочерях. Если им хорошо, если они счастливы, нарядны, ходят по
коврам, то не все ли равно, из какого сукна мое платье и где я сплю? Им
тепло, тогда и мне не холодно, им весело, тогда и мне не скучно. У меня нет
иного горя, кроме их горестей. Когда вы станете отцом, когда услышите вы
лепет своих деток и подумаете: "Это часть меня самого!", когда почувствуете,
что эти малютки кровь от крови вашей, лучшее, что в ней есть, - а ведь это
так! - то вам почудится, будто вы приросли к их телу, почудится, будто и вы
движетесь, когда они идут. Мне отовсюду слышатся их голоса. Достаточно
одного печального их взгляда, чтобы во мне застыла кровь. Когда-нибудь
узнаете и вы, что их благополучием бываешь счастлив гораздо больше, чем
своим. Я не могу вам объяснить всего: это внутренние движения души, которые
повсюду сеют радость. Словом, я живу тройною жизнью. Хотите, расскажу вам
одну занятную вещь? Видите ли, став отцом, я понял бога. Все сущее произошло
ведь от него, поэтому он вездесущ. Такое же отношение между мной и дочерьми.
Только я люблю моих дочерей больше, чем господь бог любит мир, ибо мир не
так прекрасен, как сам бог, а мои дочери прекраснее меня. Они настолько
близки моей душе, что мне все думалось: сегодня вечером он их увидит! Боже
мой! Пусть только какой-нибудь мужчина даст моей Дельфине счастье, то
счастье женщины, когда она горячо любима, - и я стану ему чистить башмаки,
буду у него на побегушках. Я знаю от горничной, что этот сударик де Марсе -
зловредный пес. У меня чесались руки свернуть ему шею. Не любить такое
сокровище, такую женщину, с соловьиным голоском и стройную, как статуя! Где
у нее были глаза, когда она шла замуж за этого эльзасского чурбана? Обеим
нужны были бы в мужья красивые, любезные молодые люди. А все сталось иначе
из-за их прихоти.
озаренье пламенной отцовской страсти. Что замечательно, так это сила
вдохновения, свойственная нашим чувствам. Взять хотя бы самое невежественное
существо: стоит ему проявить подлинную, сильную любовь, оно сейчас же
начинает излучать особый ток, который преображает его внешность, оживляет
жесты, скрашивает голос. Под влиянием страсти даже тупица доходит до вершин
красноречия, если не складом речи, то по мысли, и как бы витает в какой-то
лучезарной сфере. Так и теперь: и в голосе и в жестах старика чувствовалась
захватывающая сила, какою отличаются великие актеры. Да и все наши лучшие
чувства - разве они не могут быть названы поэтической речью нашей воли?
порвет с де Марсе? - спросил Эжен папашу Горио. - Этот хлыщ бросил ее и
Шилова Юлия
Панов Вадим
Махров Алексей
Бажанов Олег
Каргалов Вадим
Роллинс Джеймс