вылетом нам не указали количество заходов, а я не уточнил, полагая, что
требования командующего известны всем и будут выполняться.
Выйдя на свою территорию, на разворота проверил ведомых: идут за мной.
Ничего! Нас восьмерка, мы и сами повоюем! Где наш: фотограф?: Вверху его
нет. При взгляде влево на землю увидел, как во фланг нашим войскам на балке
заходят вражеские танки. На земле их, конечно, не видят. Тут же созрело
решение атаковать. Делаю энергичный доворот влево и сообщаю на станцию
наведения открытым текстом: "Балка Снежная" - десять танков. Смотрите,
атакую!" Вот когда пригодились бомбы и реактивные снаряды! На выводе из
атаки на меня обрушились вражеские зенитки. Маневрирую в сплошных разрывах.
Где ведомые, как они отработали? Следить за ними пока некогда, вижу только,
что несколько танков загорелось, остальные уползают, назад. Вдруг самолет
встряхнуло. Удар! Дыра в левой плоскости. Еще удар! Это где-то по мотору.
Значит, достали "эрликоны"... Зенитный огонь оборвался внезапно. Мелькнуло в
сознании - кажется, вырвались! Включается Баранский:
- За нами пара "мессеров"!
- Понял. Где ведомые?
- Ушли...
- Здорово! Что же ты молчал?
- Не хотел вам мешать.
Очевидно, когда резким маневром влево я атаковал танки в балке Снежная,
ведомые меня потеряли и ушли своим курсом. А я в спешке не предупредил их об
атаке, решив, что успею произвести штурмовку и догнать общую группу. Одним
словом, действовал смело и решительно, но не осмотрительно. Зато сейчас
кручу головой влево, вправо, назад: за нами увязалась пара "худых" с желтыми
носами и с подвесными пушками - "люльками". В мозгу проносится: серия "Г",
четыре пушки - сноп огня. Баранский посылает очередь за очередью.
Крупнокалиберный "пулемет Березина" работает безотказно. В кабине стоит
густой запах пороха.
- Толя, не спеши! Бей по ближнему.
"Худые" берут нас в клещи. Левый - ближе ко мне. Делаю доворот на него
и одновременно отпускаю штурвал - самолет сам заваливается в крен, как птица
на подбитое крыло. Нажимаю на правую педаль. Глубокое скольжение - и трасса
огня проносится мимо. Ага, еще не все потеряно! Сейчас я их вытащу на наши
зенитки. Там, с земли, им покажут кузькину мать! Теперь доворот вправо - тот
же результат. Неплохо! Лишь бы не сдал мотор. Впереди Дмитровка, а там наши
зенитки. Однако при взгляде вперед я оторопел: в сотне метров, чуть ниже,
путь нам пересекают два пятнистых "мессера". Удобнее случая не будет! Хочу
ударить изо всего оружия. Но пулеметы и пушки молчат. Охватывает отчаянье -
перебито управление оружием! Остается единственное - таран! Заваливаю свой
еле послушный Ил-2 в пикирование и предвкушаю, как сейчас развалю хрупкого
"мессера". Ничего, что земля рядом - она своя. Но вертлявый "мессер" ловко
ныряет под меня и этим спасается.
- Толя, из-под нас, слева, еще пара! Врежь хоть ты!
Раздается длинная очередь. Кабина снова наполняется дымом. Слышу
радостный возглас Толи:
- Есть один! Ведомый!
- Молодец! Жаль, что не ведущий. Следи за остальными. Впереди наши
зенитки - отобьют.
Справа снова атакует "мессер". Повторяю прежний прием - трасса
проносится мимо. Высота - пятьдесят метров. Впереди русло Миуса. И в это
время в моторе послышались перебои. Температура воды - на пределе, давление
масла - ноль. Надо садиться. Выбираю место на противоположном берегу, реки,
на пригорочке, поближе к дороге.
- Толя, держись! Садимся!
Вместо ответа - очередь. Маневрировать нечем, высота - метр. Медленно
гаснет скорость. В этот момент слышу удар в плечо, чем-то хлестнуло в лицо.
Инстинктивно закрываю глаза. Открываю - левый заливает кровь. Самолет
вздыбился, очевидно, под действием удара я резко потянул ручку на себя.
Отжимаю ручку и приземляю самолет. Касание, резкий разворот, треск, дым,
пыль! В кабину на ноги льется бензин. Поворачиваю голову влево - Толя стоит
на крыле. Когда он успел?
- Вы живы?! Быстрее из кабины, снова заходят!
Кубарем катимся из кабины и - в овраг. Над головой проносится пара
"мессеров" со зловещими крестами на крыльях. И ни одного выстрела наших
зениток. Эх, жаль, что не удалось протаранить!
- Вы ранены! У вас кровь на лице, - озабоченно осматривает меня Толя.
Но пока я не чувствую боли. Обходим самолет вокруг. Оказывается, в
момент посадки под левую плоскость попала кочка. Разворот под девяносто
градусов - фюзеляж пополам. Но в этом и спасение: впереди глубокий овраг,
который я не заметил с воздуха. Не будь кочки - лобовой удар, и кабина
превратилась бы в блин. Вот и получается, что иногда и кочка на пути -
благо. Толя высказывает догадку:
- Очевидно, атаковал ас, заходил под три четверти. Я его не мог
достать, он и попал вам прямо в кабину.
Теперь вижу - в кабину угодили три снаряда. Два через форточку: один в
приборную доску и дальше в бензобак, второй - в переднее бронестекло. Это
осколки снаряда и стекла и хлестнули мне в лицо и грудь. Третий снаряд
разорвался на стыке фонаря кабины с бронеспинкой, его осколки через щель
впились мне в левое плечо и голову. К счастью, осколки мелкие, одежда
посечена больше, чем кожа. С запада доносится гул боя. Со страшным звуком
рвутся бризантные снаряды. На скорости подкатил "виллис". Старший лейтенант
представляется:
- Командир зенитной батареи!
- Что же вы не выручали, старший лейтенант? Я ведь тянул "мессеров" на
вас.
- Мы свернули позицию, приказано отступить.
Артиллерист словно извиняется за то, что не пришел на выручку.
- Вы ранены. Садитесь быстрее в машину, рядом с нами медсанбат.
Забираем парашюты, снимаем радиоприемник, часы. В медсанбате вокруг нас
собрались медсестры и санитарки. Обступили и давай спорить: останутся шрамы
на лице или нет? В другой раз я не прочь бы тоже пошутить. Но сейчас еще не
остыл после неудачного боя. Хотелось успокоиться, прийти в себя. Пришлось не
совсем тактично напомнить об этом. Лишних как ветром сдуло. Девушки
старательно забинтовали все лицо, оставив щель для рта и правого глаза. Врач
решил:
- Сейчас направим в полевой походный госпиталь.
Все мои возражения и просьбы оставить в полку были тщетны. Фронтовые
медики - народ неумолимый. Пришлось отдать Толе Баранскому планшет с картой,
шлемофон и пистолет. Тепло распрощались. Откуда было мне знать, что больше я
никогда уже не увижу своего боевого друга... Полевой походный госпиталь
размещался в поселке Дьяково. Там меня "обработали" по всем правилам. Сняли
иссеченный осколками комбинезон, удалили поверхностные осколки, сделали
противостолбнячный укол, положили заплатку-наклейку на левую лопатку,
заполнили историю болезни и выдали гимнастерку. Какой-то медицинский чин в
халате объявил:
- Как только придет машина, направим в ГЛР!
Спрашиваю у раненого, не знает ли он, что это за "гээлэр"? Пехотинец с
рукой на подвязке с удивлением осматривает меня:
- Впервые ранен, браток? Гээлэр - госпиталь легкораненых. Считай,
повезло.
Во дворе я увидел страшную картину. Там лежали тяжелораненые. Одни
мучительно стонали, другие с надеждой в голосе звали медсестру, третьи,
придя в отчаянье, без стеснения неистово ругались - кто в бреду, кто наяву.
Между окровавленными ранеными сновали две няни и медсестра, одних
успокаивали, других пытались уговорить. Молоденький лейтенант с
перебинтованной грудью метался по земле и охрипшим от страдании голосом
просил находившихся рядом бойцов: "Друг, пристрели меня! Не вынесу!" Это
запомнилось на всю жизнь. Даже теперь, много лет спустя, когда снится война,
часто возникает эта кошмарная картина. И тогда в ушах стоят стоны и вопли
раненых, и уже не уснуть до утра...
Осмотревшись, я решил - надо бежать в свой полк. На ногах ведь стою, а
раны дома заживут быстрее. Однако не успел: подошла закрытая санитарная
машина, в нее посадили с дюжину раненых, и машина тронулась. По пути раза
три останавливались, прятались по канавам, выжидая, пока пролетят вражеские
самолеты. Я понимал, что это воздушные разведчики и опасаться их не стоит.
Но раненые были в основном пехотинцы, они натерпелись от фашистской авиации,
и им лучше было знать, чего следует, а чего не следует опасаться. Вечером
прибыли в шахтерский городок Свердловка. Уже стемнело, когда нас разместили
в каком-то сарае, прямо на деревянном полу. Сестра притащила брезент и
несколько одеял, постелила нам. Раненые что-то пожевали всухомятку .и начали
укладываться, кому как позволяло ранение. Как известно, ночью боль
обостряется. Воздушный стрелок из соседней дивизии, тихо стонавший всю
дорогу, - ему осколком выбило глаз - теперь, не переставая, кричал. Рядом в
темноте кто-то жалобно и протяжно стонал. Уснуть было не просто. Однако один
по одному постепенно почти все затихли. Среди ночи почувствовал жар - все
тело пылало. Вдруг заражение крови? В голову лезли беспокойные мысли, перед
глазами мелькали картины минувшего дня. Как хотелось в полк! Интересно, что
там сейчас думают обо мне: погиб или сел на вынужденную? Куда же они все
ушли, почему я остался один? В полусне настало первое госпитальное утро. А
сколько их еще впереди?
Пришла сопровождавшая нас медсестра и передала раненых сестре
госпитальной. Ходячих сразу разместили по шахтерским семьям. На перевязке
врач, осмотрев мое лицо, приказал раны больше не перебинтовывать. Когда
сняли повязку, я украдкой успел заглянуть в кусочек зеркала на окне и
ужаснулся: семнадцать ранений на лице! Один из осколков застрял в веке
левого глаза - очевидно, сработал рефлекс, и веки успели закрыть глаза
раньше, чем хлестнули осколки. Через несколько дней осколки начали
"выходить" сами. К концу недели, когда раны на лице стали заживать, созрело
окончательное решение - бежать в полк. На очередной перевязке один из
Мережковский Дмитрий
Максимов Альберт
Курылев Олег
Перумов Ник
Орлов Алекс
Никитин Юрий