случае, когда для борьбы за жизнь сил уже не оставалось. Выжить на каторге
трудно, особенно зимою. В четыре часа ночи пробуждались сахалинские тюрьмы.
Звеня кандалами, арестанты выползали из камер, оглашая дворы зловещим
кашлем, лениво строились в колонны - на "раскомандировку". Ни пурга, ни
сильный мороз не могли отменить каторжных работ. Проклиная судьбу, люди
прятали под лохмотьями, ближе к телу, хлебную пайку, чтобы она не замерзла,
и люто завидовали безруким и безногим инвалидам, остававшимся в теплой
тюрьме. Недоступной мечтой становилась для них болезнь - да такая, чтобы в
больничном раю отлежаться под вшивым одеялом. Сотрясаясь от приступов кашля,
они роняли краткие фразы:
и деревни, удалялась в тайгу, заваленную сугробами. До лесоповала добирались
верст за 10-15 от тюрьмы, там разводили костер, возле которого усаживались
конвойные. Не выпуская из рук заледенелых винтовок, солдаты покрикивали в
гущу леса, где в снегу до пояса утопали каторжане:
Живей шевелись, паскуды!
усилиями, после долгих дискуссий и брани, находили сосну, валили ее. Очистив
от сучьев, сосну опутывали тяжами, впрягались в лямки, как бурлаки.
Тяжеленная, будто гранитный монолит, сосна не хотела покидать родимого леса,
и - ни с места! Как ни тянут, она едва на вершок подвинется. А впереди еще
версты и версты долгого пути... Конвоиры, топая отсыревшими пудовыми
валенками, в таких случаях давали полезную команду расстегнуть ширинки
штанов. Каторжане мочились на дерево, с минуту выжидая потом, когда морозище
покроет сосну ледяной коркой.
места, а над "бревнотасками" скоро валил пар, как над загнанными лошадьми.
Жуть охватывала при мысли, как далека еще тюрьма, и тюремная камера казалась
блаженным убежищем, где можно выпить кружку кипятку, развесить на веревках
гирлянды мокрых от пота портянок, чуней и порток. День уже на исходе, когда
"бревнотаски", тяжко дыша, дотягивали свою ношу до города. Еще на окраинах
из домишек выбегали навстречу им ссыльнопоселенцы. Даже бабы, старики и
детишки дружно впрягались в лямки, чтобы помочь ослабевшим. Общими усилиями,
уже радостно пошучивая, каторжане вкатывали бревно во двор "браковочной"
конторы. А там - чиновник, и, судя по всему, настроение у него было сегодня
скверное.
спичка... даже четыре шпалы не выйдет! Знаю вас, паразитов: вам бы что
полегче... не пойдет: брак!
осатанев, лупили арестантов прикладами: "Чтоб вы все передохли! Таскайся тут
с вами..." И люди уходили обратно в морозный лес, но в тюрьму не всегда
возвращались. Их находили потом возле погасшего костра, они лежали на снегу,
держа возле сердца замерзшие пайки хлеба, а над ними истуканами застыли на
пнях замерзшие конвоиры.
сахалинских жителей, каторга начинается лишь тогда, когда она кончается. Так
и говорили:
после тюрьмы - на воле... Вот где настоящая каторга! Это тебе не бревна
таскать из лесу...
тюрьме, стараясь как можно скорее выпроводить их за ворота, заранее
уверенная, что на "воле" жизнь воистину каторжная. Тюрьма - не дом родной,
но она все-таки давала крышу над головою, место на нарах (или под нарами),
примитивный уют и миску баланды с хлебом. Если же тебе стало невмоготу, а
кончать жизнь корешком "борца" не желаешь, тогда осталось последнее средство
- бежать! Палачи и плети, карцеры и побои, неистребимая тоска по свободе и
родным, иногда же просто желание "насолить" начальству - вот главные
маховики, которые из года в год раскручивали сахалинскую летопись побегов.
когда бушуют морозные бураны, из тюрем вообще не бегают. Зато каждая весна
зовет каторжан "слушать кукушку". Из Корсаковского округа, где за проливом
Лаперуза затаилась Япония, мало кто удирает, ибо до материка далеко, а
редких удачников, доплывших до Хоккайдо, японцы вежливо возвращают русским
властям. Можешь выплывать сразу в открытый океан - в робкой надежде, что
тебя случайно заметят с мачты американского китобойца. Если янки не лень с
тобою возиться, они могут доставить беглеца в США, откуда еще ни один не
возвращался. Так что все маршруты в сторону востока и юга для каторжан
перекрыты, бежать следует только на север. Но сразу за околицами деревень
Сахалин уже показывает человеку свои острые, свои безжалостные когти. Не
только звериные тропы, но даже проселочные дороги заводят в такие буреломы,
из которых не знаешь, как выбраться. Сучья валежника и жесткие ветви
опутывают беглеца, как витки колючей проволоки. Под ногами чавкают алчные
трясины, торфяные пади засасывают человека по самую шею, а мириады комаров
устремляются к нему с такой поразительной точностью полета, будто у каждого
гнуса имеется волшебный фонарь, указывающий плоть с сытной кровью, уже
изнемогающую от немыслимых страданий. В редких становищах или выселках
иногда по ночам слышат дикие вопли погибающих беглецов, облепленных тучами
гнуса. Возможно, кто и перекрестит себе лоб, да проворчит спросонья:
береговой охраны. Но иногда беглые даже и не пытались покинуть остров,
образуя шайки, наводившие ужас на весь Сахалин. В таких случаях
администрация не вмешивалась. Вчерашние каторжане, а теперь поселенцы,
занятые крестьянским трудом, они просто сатанели, когда "пакостники" резали
скот, портили огороды и насиловали женщин. Вся округа поднималась на облаву,
и бандитов уничтожали без пощады, потому что второй коровы поселенцу никто
уже не даст, как не найти ему и второй жены...
обратно в тюрьмы. Плетями и "сушилками" они расплачивались за те жалкие
крохи свободы, которая поманила их первым цветком на поляне, первым пением
птицы в лесу. Что же выгадывал беглец, вернувшись на свои нары, к своей
баланде? Теперь он мог выбрать для возвращения не ту тюрьму, из которой
бежал, мог назвать себя не своим, а чужим именем, и пусть начальство рыщет в
архивах каторги, пока ему не надоест.
конвоирами и каторжанами иногда возникал сговор:
приходи, стрельни для страху и бери нас.
но числился в разряде непойманных бежавших. Он брал свою неразлучную котомку
и залезал с нею под нары:
выдержал - пошел "кукушку слушать"...
значилось в списках беглых. На него не отпускалось продовольствие;
каторжане, сжалившись, иногда бросали под нары недоеденные корки, разрешали
дохлебать из миски опостылевшую баланду. Крадучись, он выбирался по ночам
из-под нар, чтобы посидеть на параше. "Беглеца" искали год-два, пока у него
не кончалось сатанинское терпение. Тогда он сам вылезал наружу.
тюрьму "вольную" - название-то какое! Теперь он мог вообще жить где угодно,
но в четыре часа утра обязан являться на каторжные работы. Тюрьма еще имела
на него свои права, продолжая снабжать одеждой, выдавая ему продукты сухим
пайком, и ты сам вари баланду себе - где придется и как придется. Наконец
арестант выходил в разряд ссыльнопоселенцев.
тюрьмы на поселение, начнет перевоспитываться с помощью труда. Никто не
спорит: труд может исправить преступника. Но чиновная бюрократия никогда не
была способна обеспечить правильный труд даже такого человека, который,
покончив с прошлым, желает честно трудиться.
я, безмерно ликующий, получаю на казенном складе мотыгу, стекла для окон
будущего дома, топор, веревки, гвозди, хомут для лошади и тулуп для себя.
При этом, пока я радуюсь, быстро мелькают костяшки на счетах бухгалтера.
три копейки. Запиши, чтобы не забыть.
десять фунтов солонины из бочки и обещают дать поросенка. Я, конечно, не
Мережковский Дмитрий
Панов Вадим
Андреев Николай
Сертаков Виталий
Каменистый Артем
Андреев Николай