Чтение 24–й страницы книги ~Урман~

- Вот слушай, - жестко сказал Кудеслав. - Яромир - он не хотел, чтобы наша община под Волкова родителя шла, так? Для того и лукавоумства свои затеял: вот-де какою ценой волокут нас под руку "старейшины над старейшинами". Яромир, вишь, опасался, что эта самая рука - общине конец. Часто он про всякие такие страсти разным людям рассказывал. Мне, к примеру. Велимиру. Тебе.

И я вот подумал: а коль в общине или же рядом (особенно если рядом) выискался бы человек, который счел бы руку Волкова родителя для нашего племени благостыней? Ну, хоть из-за того, что все равно роду-племени нашему вольным не быть, так уж лучше оказаться под своим языком... Это я, кстати, слыхал во время похода ко мокшанскому граду несколько ден назад. Вот только не припомню, от кого бы... Помню только, будто бы тот человек нечто забавное о слове "изверг" рассказывал - что через много-много поколений заимеет это словцо в себе не совсем нынешний смысл. А ты тогда, кажись, близ меня был; может, тоже слыхал? Или, может, человека того упомнил?

Волхв скрипнул зубами, но промолчал.

А Мечник не унимался:

- Вот мне и подумалось: а что бы я такого сделал, на его месте будучи? Подумалось, значит, и надумалось вот что... Для начала я бы всех напугал. Сунул бы, к примеру, в Общинное Огнище под видом требы горностаеву тушку, начиненную гремучим зельем...

Ты не сомневайся, такие зелья бывают (я в персидской земле и позабористей чудес навидался). А потом... Потом бы я все те черные дела измыслил, что Яромир натворил, и ему, Яромиру то есть, нашептал бы. Да так ловко - он бы и не догадался, что не собою замысленное вершит. Ты слушаешь ли?

Да, Белоконь слушал. Он стоял, опершись обеими руками на посох, хмуро разглядывал свои лапти и слушал Мечника. Внимательно. Стараясь не упустить ни слова.

Мечник заговорил вновь:

- Но и то еще не все. Выискал бы я среди своих дружков-приятелей самого наилучшего, и, чтоб уж совсем накрепко его к себе привязать...

- Хватит, - сказал хранильник. Кудеслав кивнул:

- Ладно. Только вот еще что: после всего-всего я бы этого дружка тоже в старейшины. Он ведь, дружок-то, молод еще для родового главенства; опять же, в роду его многие вовсе чужим почитают - без крепкой поводырской руки дня не продержится. А так будет ладно: для виду он голова, а на деле - я. Вроде как ты с Беляном: взял да погнал через крепь-чащобушку одного. Дойдет - хорошо, не дойдет - сам виноват: науку растерял.

Волхв молчал. Мечник тоже умолк. Довольно долго стояли они беззвучно и бездвижно. Так беззвучно и так бездвижно, что глупая черноголовая синица попыталась присесть на голову Белоконю - тот отмахнулся, будто от мухи. Как бы разбуженный этим его движением, Кудеслав сказал, глядя в сторону:

- Я знаешь, когда понимать начал? Когда ты мне о мокшанском предупреждении открылся. Плохо это у тебя вышло. "Не поверил", "забыл"... Это все лишь дурню к лицу, а ты-то не дурень...

- И на том бла... - начал было хранильник, но Мечник не дал ему говорить, перебил:

- Это как когда грибы ищешь. Идешь по-обычному - ни одного не видать, а нагнись только... Вот и я тогда вроде нагнулся...

Они вновь помолчали.

И снова первым молчанье нарушил Кудеслав:

- И ведь до чего же все оказалось просто! Используй только любой случай; а ежели чуешь, что вот-вот на чистое выведут, повинись первым - но в вине меньшей, чем настоящая. Как вот с Векшей... Наплел, будто не хотел отдавать, а на деле выяснилось - припугнул даже, чтоб она ко мне... А когда обман раскрылся, ты в два счета вывернул дело себе на пользу... Наплел, что ребенок наш тебе надобен; а как раскрылась ее бесплодность - снова-таки вышло, что вроде бы это ты старался для нашей пользы себе в ущерб... С плаванием на торг - опять то же: сберечь хотел меня для собственных каких-то надобностей, отравой опоил, чтобы не пустить. А как понял, что без меня Яромиров замысел не слепится, тут же на попятный (причем сам остался радетелем-охранителем, а свела твое охраненье на нет будто бы дурочка Векша)... И все вроде по-твоему и лишь для тебя, и ты же еще у всех в благодеятелях! А с кикиморой-то! Ведь до чего же безмозглую глупость сморозил: прежде чем этакую трудную затею затеять, не удосужился дознаться, как с мокшей порешили. Нет же, и тут вывернулся, да еще Ковадло в подозрении оказался, а ты - обличитель гневный...

Кудеслав будто бы подавился словом, знобко обхватил руками голые плечи.

- Озяб? - тихонько спросил волхв.

- Перетопчусь! - Мечник выпрямился, опустил руки. - Озяб - согреюсь, дело не смертное. Ты мне вот что растолкуй, ты, мудрый! Вот Яромир. И вот ты. Один одного хотел, другой - вовсе наоборот. А чтоб своего добиться, творили одно и то же. Ну то есть совершенно одно и то же. Яромир-то, бедолага, поди так и помер, не догадавшись, что он не сам все выдумал... Как же это? Получается, что вы с ним совсем-совсем одинаковые, а чего хотеть, чего добиваться - это, в конце концов, и неважно? Яромир бы свалил все на извергов да слобожан, сказал бы: "Вот каким образом нас заманивали под руку Волкова родителя!" Ты бы... Нет, без "бы". Ты свалил все на Яромира: "Вот каким образом нас не пускали под руку Волкова родителя!". А образ-то один. Одинаковый. Твой и его. "Вот как плохо поступали те, кто хотел не того, чего хотел я - значит, они хотели плохого", - да? Только кто поступал-то?! По чьему умышленью творилось то, что творилось?! - Кудеслав вдруг сник, усмехнулся криво да горько. - И ведь третий раз валится на меня такое нынешнею весной, - вздохнул он. - Помнишь ведмедя-людоеда? Зверина звериной, но из зверьих же побуждений вел он себя во многом как человек. Вот и вы с Яромиром оба такие же, только навыворот. Оба вы из себя человеки, и побужденья ваши были, в общем-то, человечьими... А вот дела...

- Думаешь, я все это затеял ради себя?! - Глаза хранильника полыхнули недобрым черным огнем. - Думаешь, мне легко было затевать такие затеи?! Но ради...

- Не нужно рассказывать, ради чего ты все затевал! - В голосе Кудеслава, как несколько дней назад при споре со старейшиной, отчетливо лязгнуло железо. - Я знаю, что ты делал, и мне этого вот так, - Кудеслав чиркнул кончиками пальцев по своему горлу. - А ради чего... Это, оказывается, не важно.

Белоконь вздохнул и обмяк. Мечник тоже вздохнул, отвернулся.

- И все-то ты, старче, наперед умыслить сумел, - выговорил он, скользя рассеянным взглядом по древесным стволам. - Все. Даже загодя озаботился приторочить к Яромировой голове покорные руки. Загодя. Еще аж в запрошлом году. Ведь это ж ты рассказал Яромиру про то, как я Кудлайке нехотя шею сломал и как Зван меня выручил? Ты, ты! - повысил он голос, заподозрив Белоконя в попытке отнекнуться. - Больше некому. Ежели один чаровник - Огнелюб - об той поре забрел на то место в поисках папоротниковых цветьев, так и другой чаровник - ты - в тех же поисках мог забрести туда же и в то же время. Мог. И забрел. Ведь ищут там, где есть, и тогда, когда есть... Забрел, стало быть, подсмотрел и рассказал потом Яромиру. Подарил ему руки. Скажешь, не так?

- Не скажу. - Хранильник явно успокаивался; вот уже и ехидца осмелилась прорезаться в его голосе. - Только я тогда вовсе не про чьи-то там руки радел. Это уж Яромир сам так попользовался, а я хотел лишь одного: чтоб он прознал о твоей вине.

- Зачем?! - оторопело вытаращился на старого волхва Кудеслав.

- А чтоб наказали тебя, - ответствовал Белоконь невиннейшим тоном. - Только надежда моя пропала втуне - Яромир вами с Кудлаем решил распорядиться по собственному разуменью.

Мечник чувствовал себя так, словно бы вновь по его темени вскользь проехалось тяжеленнейшее бревно-давило.

- Погоди-погоди... - бормотал он. - Так ты что ж, хотел, чтоб меня...

Волхв ухмыльнулся не без самодовольства:

- А ну-ка, ты, разумник, напомни старому дурню: какова положена обычаем кара за убийство сородича?

- Убивца сжигают на погребальном костре убиенного...

- Во-во, - хихикнул Белоконь. - А отколь же взять погребальный костер, когда убиенный живехонек? Тебя бы, мил друг, попросту изгнали. И куда б ты делся? Не к извергам же в работники-захребетники!

Кудеслав медленно приходил в себя:

- Да уж... К тебе бы, конечно. А и хитрован же ты, старче! Через внучек не вышло - попробовал так; так не вышло - стал заманивать через Векшу... Аи, хитрованище! - Как-то получилось, что в этих вроде бы восхищенных Мечниковых словах именно восхищенье и не проглядывало.

- Ну, ладно. - Волхв пригасил усмешку, напрягся. - Минувшее миновало, и Леший с ним. А что же ты, - волхв приударил на это "ты", словно бы гвоздь вколотил, - собираешься делать теперь?

Мечник дернул плечом.

- Векша скучает по родителю... - равнодушно проговорил он, отворотясь.

- Уйдете на Ильмень-озеро?

- Да! - Кудеслав снова глянул в хранильниковы глаза. - Здесь будет много крови. Крови между своими. Воспрепятствовать этому я не могу. А видеть - не хочу. И проливать кровь сородичей я больше не стану, уразумел?

- Думаешь, на Ильмене будет иначе?

- Не думаю. Но мой род здесь. Что бы ни болтали старики, я не Урман. Я своему роду не чужой. Это на Ильмене я стану чужим. И слава богам.

- Это трусость, - сказал Белоконь.

- Да, - подумав, согласился Мечник. - Наверное, это трусость.

- Стал быть, в доброхотные изверги подаешься? - Хранильник сморщился, будто кислятину разжевал. - Не получится у тебя. Верь моему слову: ты сюда не воротишься, только если тамошние края станут тебе родными.

Кудеслав снова задумался.

- Может, ты и прав, - сказал он наконец. А потом добавил:

- Зато уж из тебя - всем извергам изверг. Какой смысл ни вкладывай: хоть тот, который ты на невесть когда будущие времена напророчил, хоть наш, нынешний.

- Изверг рода человеческого, - пробормотал Белоконь.

Но может, он и что-то другое выговорил - слышно было плохо. Во всяком случае" Мечнику волхвово бормотание показалось совершеннейшей бессмыслицей.

А на бессмыслицу и внимание обращать нечего.

Смеркалось. Блекли, пропадали дивные столбы ярого Хорсова злата. Лес медленно впускал в себя сумерки.

- ...е-е-сла-а-в!

Возле самой опушки, там, где было еще светло, появилась тонкая белая фигурка, за голову которой словно бы зацепился последний луч умирающего дня.

- Знаешь, а ведь ты меня все же уел, старче! - Кудеслав скользнул нежданно веселым взглядом по смутно видневшемуся в полумгле хранильникову лицу (белоснежные заросли волос, бороды и усов, а посреди - темное пятно с влажными отблесками удивленных глаз). - Уел! Что бы там ни было, а я теперь тебе по край жизни буду обязан.

- Дурень ты! - вздохнул хранильник. Мечник, кажется, не расслышал.

Он торопливо уходил туда, к еще нетронутой сумерками опушке, откуда неслось звонкое, зовущее:

- ...у-де-е-сла-а-ав!

И горизонт шел ему навстречу.