Чтение 24–й страницы книги ~Маска Дантеса~

Марк толкнул дверь. Лери еще не ложилась. Сидела за столом, перед ней мелькали голограммы, извлеченные из галанета.

- Ответь на один вопрос, только быстро, - потребовал Марк. - Какое слово должно мелькать чаще всего в разговорах наших сектантов с людьми посторонними, но заинтересованными. То есть с плебеями...

- Равенство, - не задумываясь, отвечала Лери.

- Ты молодчина! - Марк поцеловал темные завитки на ее затылке. - Кстати, что за грохот я слышал в макетке? Андроиды передрались меж собой?

- Друз разбирает "Триария".

- Почему не у себя дома, а у нас?

- Он сказал, что должен быть постоянно подле и охранять меня. Кстати, он перепрограммировал защитную систему. Клянется, что ни один сектант проникнуть в усадьбу не сможет.

- Он у нас гений...

- Не сомневаюсь, - без тени иронии отвечала Лери.

- Тогда пусть поможет тебе отладить программу на поиск среди миллионов записей этого самого "равенства". Сейчас же по защищенной линии затребуй все, что записано в зданиях профессиональных коллегий. Особое внимание - на Коллегию транспортников и Коллегию программеров. Не забудь создателей головидео. Медиков не стоит проверять: среди них есть и плебеи, и патриции, но корпоративная солидарность для них выше сословной. Историков и виноделов не трогай - среди них меньше половины плебеев. И потом... виноделы не любят слово "равенство".

Марк направился к себе в комнату, скачал по защищенному каналу последние данные расследования. Пришли результаты посмертного сканирования и вскрытия юного Фабия. Нет сомнения: сигнальный чип был нейтрализован военным излучателем большой мощности - анализы тканей это подтвердили. Нейтрализован сразу после похищения, а потом на всякий случай извлечен. Все как предполагал Главк.

Глава II

Сулла

- Народные трибуны заявили, что не воспользуются правом вето, если сенат приговорит членов секты к абсолютной смерти, - сообщил Флакк последнюю новость Марку.

Корвин пил кофе на террасе. Он успел принять душ и переодеться до прибытия военного трибуна.

- Ты завтракал?

- Уже...

- Как жена?

- Держится.

- Безвозвратная смерть - это когда любой генетический материал уничтожается. Значит, народные трибуны на нашей стороне?

- Никому сейчас не нужна свара плебеев с патрициями. Отношения с давним союзником Китежем висят буквально на волоске. Если война? Я говорил с легионерами. Они понимают, что к чему. Да мне кажется, все понимают... Но два десятка идиотов могут погубить целую планету.

- В том-то и дело. Десять... или двадцать... или сотня... А что делать остальным? Убить сотню? Или погибнуть самим? Ответ прост. Задача не проста: найти именно сектантов, а не первых попавшихся подозреваемых. - Корвин, обжигаясь, допил кофе и отодвинул чашку. - Но почему сейчас? Если я отвечу на этот вопрос, то, возможно, найду "очистителей". Кстати, я могу допросить народных трибунов?

- В любую минуту. Вызвать их?

- Нет... - покачал головой Марк. - Сейчас мы отправляемся на похороны. Патриции должны быть вместе.

Он передернул плечами - показалось, что кто-то холодной ладонью провел от затылка к крестцу.

"Я помню десятки жизней, сотни безумных влюбленностей, не меньше рождений. Я столько раз рождался! Но ни разу не умирал. Я боюсь смерти. Говорят, этот страх проходит сам собой. После рождения сына. Но тогда... страх возвращается, если сын умирает... Так?"

Голос ему не ответил.

На террасе появилась Лери в белом платье, закутанная в белую паллу. Она тоже отправлялась на похороны.

- Я нашла, - шепнула брату и вложила в его ладонь инфокапсулу. - Она уже в коконе.

- Спасибо, что предупредила.

* * *

В Древнем Риме усопшим отводили места вдоль дорог. Чтобы путник читал имена, выбитые на камнях, и поминал усопших. На Лации подобное ухищрение оказалось бесполезным - кто сумеет прочесть имя, проносясь над дорогой во флайере или скутере? Так что лацийские кладбища были схожи с жальниками других планет... Но не во всем. Да, здесь было то же, что и всюду: зеленая трава, каменные надгробия или мраморные гробницы - хранилища погребальных урн для многих поколений. Перед каждой плитой - цветущий куст вечных роз или сиреневых гортензий. Можжевельник вдоль узких дорожек. Тишина. Особенная. Кладбищенская. И вдруг... ее прерывают детские крики и смех, несется над могилами визг вопящих от восторга детей. Там за оградой луна-парк, аттракционы - падение без парашюта на астероид, выход в космос, встреча с гидрой... там искреннее и беззаветное веселье. Живые делятся радостью с мертвыми. Усопшие слышат, как веселятся живые, как им хорошо на самой лучшей планете в Галактике, и им уже не так скучно лежать под сводами склепов.

Так было всегда. Прежде. Но не теперь. Не сегодня. Потому что каждый, пришедший в этот день на кладбище, сознавал, что в скорбной процессии идут только патриции. А там, за стеной, веселятся, кричат от притворного ужаса, галдят - плебеи. Кто из патрициев осмелится пойти в Луна-парк в день, когда под мраморную плиту опускают урну с прахом последнего Фабия Максима?

Сенатор, с белым, будто присыпанным мукой, лицом, с красными опухшими веками, стоял несколько в стороне. Хоронили его племянника. Надежду его рода. Когда хоронят старика, человека пожившего и достигшего определенных высот, скорбеть и убиваться почти неприлично. Человек выполнил свою миссию; пусть молодые гордятся, пусть потомки помнят... О чем сожалеть, когда перед погребальными носилками несут награды и парадное облачение, военный мундир и список свершений. А за носилками идут сыновья и дочери, внуки, и - если повезет - целый выводок правнуков. Похоронный обряд - всего лишь подведение итога. Другое дело, когда погибает юноша или ребенок. Он ничего не оставил - ни дел, ни потомства. Горе, трагедия и позор. В древности такие похороны проводились тайно, несчастные родители скрывали потерю и сами скрывались от дневного света.

Теперь потаенность не мешает скорби, но все равно есть что-то уродливое, безобразное, отталкивающее в ранней смерти. На таких похоронах мало речей и много слез. Нет умиротворенности, здесь царит безутешность.

Сенатора Фабия окружали три девушки. Три его дочери. Еще почти девочки. Одинаково тоненькие в своих ослепительно белых платьях. Он в темной тоге. Они в белом. Три грации. Впрочем, одну, старшую, так и звали - Грация. Все три сохранили ношу патрициев. Теперь одна из них выйдет за плебея, тот получит имя Фабия Максима и заменит вымерших патрициев. Прежде любой был бы счастлив удостоиться подобной чести. А теперь?

Корвин подошел к старику Фабию. Остановился. Молчал. Не знал, что сказать. Еще недавно они враждовали, почти смертельно. Старший сын сенатора отправился в добровольное изгнание. Может быть, сенат смилостивится, и сына Фабия вернут... теперь, когда... Но разве несчастье дает право нарушать закон?

Марк посмотрел на среднюю сестру. Ей всего пятнадцать. Нижняя губа упрямо выдается вперёд. Патрицианка, которая помнит все тайны. Весь груз прежних ошибок. Все сладострастные грехи. В её взгляде есть ум, уверенность в себе, ирония. Нет одного - наивности.

- Я найду их, - пообещал Корвин, - клянусь вашей и своей памятью.

- Я никогда им этого не прощу... - Фабий выпрямился, расправил плечи. Глянул гневно, свысока. - Никогда...

- Смерть племянника...

- Смех... - перебил Фабий. - Не прощу смех.

И весь напрягся, ожидая, когда из луна-парка долетит очередной взрыв веселья. Но царила тишина. Влажная, мягкая, обволакивающая. Как будто время остановилось. Потом где-то лязгнуло негромко. И опять все замерло. Фабий недоуменно оглянулся, как будто мог за стеной и деревьями разглядеть, что происходит в луна-парке.

Отрезанный от тела убитого палец по обычаю закопали в рыхлую кладбищенскую почву. В гробницу Флавиев поместили урну с прахом. Ну вот, теперь можно уходить.

"Скорее, скорее", - шептал голос, каждая минута на счету.

Когда Марк вышел с кладбища, у входа горели десятки, сотни свечей. И вокруг - ни души.

* * *

Вечером надо будет явиться на поминальный пир, переменив темную траурную тогу на белую. Но это потом. Потом... Сейчас у Корвина слишком много дел и слишком мало времени. Марк, позабыв о необходимой степенности римлянина, бежал к площадке флайера. Флакк за ним. Но даже на бегу трибун сохранял достоинство.

Флакк запрыгнул на место пилота. Корвин уселся рядом. Флайер рванул в небо.

- Куда мы теперь? - спросил Флакк.

- В больницу. Скажу честно, мне не хватает нашего обормота Друза. Кто будет обеспечивать техническую сторону расследования?

- В твоем распоряжении все патриции. В том числе Фабии Лусцины - они прекрасные математики.

- Зачем мне Фабии Лусцины, если нужен Друз, его плебейская смекалка.

- Я бы не стал сейчас говорить о плебеях, - заметил Флакк.

Марк и сам чувствовал: его слова звучат по меньшей мере провокационно, однако не мог удержаться: если патриции не научатся вести диалог с плебеями, они обречены.

Марк включил инфокапсулу, которую передала ему Лери. Мутный столб голубого света, изображение не читается ("Затерто", - сообразил Марк), зато звук шел довольно чистый. Говорили двое. Торопливо, перебивая друг друга. И - кажется - во всем друг с другом согласные. Или почти во всем.

- ...равенство. Да, ради этого стоит умереть.

- И убивать. Ради равенства.

- Потеря памяти для нобиля - смерть...

- Чем раньше, чем лучше... Если сразу после рождения, то это - милосердие.

- Так что же - вновь проскрипционные списки?

- У нас есть Сулла...

Запись на этом прервалась.

- Ну и что? - спросил Флакк. - Что мы можем почерпнуть из этого разговора?

- Во-первых, что они хотят лишать патрициев памяти сразу после рождения. Плебеям это кажется милосердным... Они всего лишь уравняют всех лацийцев в способностях. Это не геногаз озерников, который удушает всех родственников до седьмого колена. Девиз "очистителей" не "убийство", а "справедливость". То есть идеологически очень верный посыл. Похитителям не в чем себя упрекнуть. И второе...

- Они составили проскрипционные списки, - перебил Флакк. - Но это мы знаем. Как и то, что у них есть вожак...

- Его прозвище Сулла. Информации слишком мало. Но эта запись чем-то замечательна... К сожалению, пока я не могу понять - чем...

Они уже подлетали. Больница при взгляде сверху напоминала богатую загородную виллу. Больничные корпуса были выкрашены в веселенькие безыскусные цвета: тот ярко-голубой, тот желтый, как желток поджаренной с одной стороны глазуньи. А вокруг сады с бассейнами, фонтанами и бесчисленными скульптурами. Высоко в небе ласточки чертили замысловатые узоры: день выдался на редкость погожим. С земли доносилась протяжная, но вовсе не заунывная песня: то сборщики винограда подбадривали себя за работой. Виноград на Лации в основном собирали вручную. Это не было прихотью реконструкторов или какой-то мелкой выгодой. Отнюдь. Просто считалось добрым знаком принять участие в сборе винограда. Чтобы потом дегустировать молодое вино на Вакханалиях, бесшабашных и не всегда безобидных.

Флакк посадил машину и первым выпрыгнул на площадку. Огляделся. Только после этого сделал знак Марку: выходи. Следом за ними на краю площадки опустился военный флайер: легионеры-патриции охраняли префекта по особо важным делам. Он, Марк, сейчас - последняя надежда всех аристократов Лация. Самое смешное, что аристократов должен спасать бывший раб.

"Нет тут ничего смешного, нет, нет, нет..." - поскрипывали под кальцеями камешки, пока патриции шагали в тени пропилей, направляясь к дальнему корпусу.

Впрочем, летняя жара уже отступила. Звезда Фидес одаривала Лаций, свою любимую планету, ласковым теплом середины осени.

Медичка, что встретила их в просторном атрии больничного корпуса, была дочерью Манлия Торквата, лишенной ноши патрициев. То есть происхождением - патрицианка, по званию - плебейка. Будто в насмешку девочке дали имя Мнемосина.

Кому дочь Манлия сочувствует сейчас? Отцу и братьям, с которыми связывает кровное родство, или плебеям, к которым ее толкнул бездушный выбор отца?

- Мой брат чувствует себя неплохо, - сообщила Мнемосина, мельком бросив взгляд на темные тоги мужчин. - Вы можете с ним поговорить.

Она знала, откуда они явились. Однако не сказала ничего. Впрочем, в эти дни многие не находили слов.

Смятение - единственное, что читалось на лицах тех, кого горе не коснулось лично.

Мужчины прошли в палату. Мальчик сидел на кровати и читал. На голове - диагностирующий обруч, такие же обручи на запястьях. Лицо желтоватое с зеленым синяком под глазом. Читая, юный Манлий Торкват водил пальцем по бумажной странице большой и роскошной книги. Шевелил губами. Теперь это был единственный сын сенатора. Наследника Торкват потерял два года назад - его тоже убили сектанты. Демонстративно подкинули труп, оставив на теле несколько бумажных страниц со своими требованиями. Убийцу вигилы выследили, ни негодяй погиб во время задержания. На все предложения даровать плебеям больше прав, Манлии неизменно отвечали "нет". Два года назад убийство наследника выглядело как предупреждение. Но сенатора Манлия Торквата ничем нельзя было запугать, никто не мог соперничать с Манлиями в консерватизме. Тогда "очистители" не посмели идти дальше. Теперь решились.

Марк придвинул стул и сел рядом с кроватью. Маленький Торкват поднял голову и посмотрел на него. Ничего не спросил. Лишь шевельнул губами. В нём не было детской живости и беззаботности.

- Ты что-нибудь помнишь? - спросил Корвин.

Мальчик подумал, насупив темные брови. И тоже спросил:

- Где?

- В чужом доме. Тебя долго держали чужие

люди в чужом доме.

- Холодно... - Малыш передернул плечами.

- Люди... их лица... Волосы... белые... черные...

Юный Торкват пошевелил губами. Но ничего не сказал.

- Женщины... мужчины... - подсказывал Марк.

- Женщина... - Торкват перевернул страницу и показал Марку изображение Цирцеи. Волшебница на объемной картинке превращала спутников Одиссея в свиней.

- Он ничего не помнит, - сказала Мнемосина. - Медики проверяли.

Мальчик перевернул страницу с изображением Цирцеи и вновь зашевелил губами. Только тут Марк догадался, что юный Торкват заново учится читать.

Корвин закусил губу.

Трое взрослых вышли из палаты.

- А второй? - спросил Марк. - Сын Камилла...

- Малыш потерял дар речи, мочится под себя, - ответила Мнемосина. - Он вновь младенец в подгузниках. И мать не отходит от него ни на секунду.

- Мерд! Мерд! Мерд! - Марк был почти готов понять, что такое "бешеная ярость". - Мы можем просканировать мозг Камилла?

- Это ничего не даст...

- Как его лишили памяти? Стирание личности?

- Не похоже. Нигде на голове нет следов от электродов. А при стирании личности такие следы остаются. И потом Торкват... Не похоже, чтобы маленького Торквата подвергли подобной процедуре.

"В самом деле, не похоже", - согласился голос.

- Тогда эликсир правды? Он разрушает генетическую память патрициев...

- Возможно... - не слишком уверенно произнесла Мнемосина.

- Анализы крови? Данные обследования? - не оставлял попыток выяснить истину Корвин.

- Не можем определить, - вздохнула девушка. - Скорее всего, детям дали сильнодействующий препарат. Но отпустили только через несколько дней. Мы обнаружили у Камилла в крови следы какого-то неизвестного вещества... А у Торквата - все чисто.

- Если выясните что-нибудь новое, сообщите мне, - это все, что мог сказать Мнемосине Корвин.

Флакк первым вышел из корпуса, огляделся. И только после этого позволил выйти следователю.

Юноша остановился на ступенях, глядя на раскинувшийся вокруг парк. Корвин почти физически ощутил невыносимую тяжесть на плечах. Как ему хотелось послать все немедля в Тартар, позабыть обо всем. Бежать... Сесть на первый попавшийся челнок и мчаться прочь с этой планеты. Он не выдержит больше! Не сможет. "Отвяжитесь от меня!" "Оставьте меня в покое!" - хотелось крикнуть ему, как мальчишке-подростку. Сесть на ступени, разрыдаться... От перенапряжения он весь дрожал.

Флакк положил ему ладонь на плечо:

- Ты устал, Марк. Как только все кончится, отправляйся на Капри. На острове у меня есть отличная вилла. Море, пещеры, горы... Выбирай что хочешь.

- Я хочу на Капри сейчас! - У Марка внезапно брызнули из глаз слезы. - Пусть консулы следят... как им поручили... пусть делают, что хотят. Составляют свои проскрипционные списки. Как Сулла...

"Сулла - это не вожак!" - шепнул голос предков.

Марк оцепенел. О боги! Как он сразу не догадался!

Корвин бегом кинулся назад к посадочной площадке. Трибун - за ним.

- Куда ты так бежишь? - изумился Флакк. - Можно подумать, ты только что узнал, кто стоит во главе секты.

- Мы отправляемся в гости к Сулле. Луций Корнелий Сулла... Где он сейчас?

- В своем имении, надо полагать. Он давно уже не появлялся на людях. Ты что, считаешь, что патриций Луций Сулла стоит во главе секты? - изумился Флакк.

- "Сулла" - это не вожак.

* * *

Один из предков ныне здравствующего патриция решил взять это имя, чтобы поразить остальных своей дерзостью и своими претензиями. Впрочем, все Корнелии были заносчивы. Новый Сулла не оправдал ожиданий. Он не был хорошим полководцем и не претендовал на лавры тирана, как его тезка. Ни он, ни его потомки не отличались безобразием, как знаменитый диктатор. Вполне заурядная внешность, в меру подправленная умелыми стилистами. Чем славились потомки первого Суллы, причем, от поколения к поколению все больше и больше, - так это тягой к прекрасному полу, вину, диким забавам и политическим интригам. "Дерзость всегда и везде" - стало их девизом. Дерзали они с поразительной настойчивостью. Казалось, они мечтали об одном - удивлять соплеменников. Скользкая эта дорожка заводила их в неведомые дебри.

Дом нынешнего наследника безумного рода успел изрядно обветшать и состариться. Но огромное строение, выкрашенное в темно-вишневый цвет, по-прежнему подавляло своим мрачным великолепием. Атрий был отделан черным мрамором, вместо отверстия в потолке - ночной свод небес, усыпанный искусственными звездами. В двух огромных чашах пылал настоящий огонь. Пахло дымом, горелым маслом, пряными травами. Корвин глянул под ноги и оторопел: на полу извивались сотни змей. Огромные черно-зеленые твари сворачивались в клубки, вскидывали головы, разевали бледно-розовые пасти. У Марка мороз пробежал по коже, рука сама рванулась к рукояти бластера.

- Не надо, - сказал Флакк. - Это же иллюзия. Они не шипят... Да и пол совершенно гладкий...

Марк судорожно сглотнул.

- Глупая шутка. В стиле Суллы.

- Дорогие гости, я в таблине, - раздался насмешливый голос под потолком. - Это прямо. Дверь с черепом.

Хозяин называл свой кабинет на римский манер. Кое-кто из обитателей Лация отказывался изучать всеобщий и предпочитал говорить на латыни, языком отгораживаясь от остального мира. Есть китежане, которые признают только русский, на Колеснице "Дети мадам де Сталь " говорят исключительно по-французски. Одна Нерония болтает только на всеобщем, хотя имеет свою реконструкцию.

Корвин и Флакк обогнули неглубокий бассейн со светящейся водой: на дне можно было различить тело прекрасной женщины. Совершенные черты лица, открытые голубые глаза. Волос на голове не было - гладко выбритый череп облепили мелкие пузырьки воздуха.

- Зачем все это? - спросил Марк. - Сулла нормален?

- Вполне. Видимо, ему скучно.

Хозяин не удосужился подняться гостям навстречу. Он возлежал за застланном тигриными шкурами ложе, подперев тонким запястьем голову. На одноногом столике в вазе пестрели грозди винограда: одни - почти черные, тронутые седым налетом, другие - янтарно-прозрачные, просвечивающие насквозь, готовые брызнуть липким соком, третьи - едко-зеленые, бусинно-мелкие, тесно лепящиеся друг к другу.

- Корвин... Почему-то я смертельно не хочу тебя видеть. С чего бы это? - проговорил хозяин, протягивая руку к вазе и перебирая ягоды, однако так ни одной и не отщипнув.

Его узкое лицо с тонким носом не имело возраста. Гладкая кожа двадцатилетнего юноши, по-стариковски презрительно сложенные губы, упрямый подбородок сорокалетнего мужчины. Высокий лоб мыслителя и зеленые кошачьи глаза. Даже зрачки у него были вертикальными - такую операцию мог сделать себе любой оригинал за пару кредитов, но подобным занимались в основном подростки-плебеи. Волосы, темные и слегка вьющиеся, Сулла носил куда длиннее, чем положено римлянину.

- Так с чем ты пожаловал, Корвин? - Он все же оторвал одну янтарную ягоду и положил в рот. Но жевать не спешил, катал, будто камешек, по губам, испытывая: лопнет? Нет?

- Допросить тебя. - Развязный тон хозяина делал нелепым почтительное "вы" в разговоре. Марк, не дождавшись приглашения, сам пододвинул стул и сел. Флакк остался стоять у стены, памятуя о том, что должен охранять префекта.

- Разве я что-то совершал недозволенное? - пожал плечами хозяин. - Сколько себя помню, лежу здесь... бездельничаю. Старательно совершаю "ничто". Созерцаю. Вспоминаю. Мне есть что вспомнить.

- О воспоминаниях и речь.

- А... - понимающе кивнул хозяин и едва не выронил ягоду изо рта. Слюна потекла на тончайшую ткань туники. Сулла рассмеялся. - Все понял. Ты хочешь допросить мертвеца. Кого? Папашу? Деда? Прадеда? Дед был педофилом. Прадед - насильником. Видишь, какой большой выбор. Так о чем пойдет речь? О дедушке или о более дальнем родственнике? Они много чего натворили в своей жизни, мои родственнички. Так много, что меня тошнит, когда я вспоминаю их проделки. Их мерзкие уловки, их похоть и подлость... Я все это испытал, лежа в своем таблине, ничего не совершая, натворил такого, что решил для себя: хватит! Никто больше не будет помнить то что помню я. Мой род умрет вместе со мной. Ах да, еще я забыл пра-пра-прадедушку. Военный преступник. Убивал все, что шевелится, а потом насиловал мертвых. Но его сенат помиловал. Или это дело вновь открыли?

- Речь идет о твоем отце.

- Отец? Он был почти праведник по сравнению с прочими. Хотел исправиться и исправить дела отцов. Исправить прошлое. Нам всем постоянно этого хочется. Но память ему мешала.

- Не будем терять времени на пустые разговоры, - оборвал хозяина Корвин.

- Не будем, - согласился хозяин. - Впрочем, я его теряю с утра до вечера. Трачу и трачу... а оно, время, не кончается.

- Твой отец! - вновь перебил Корвин. - Изобретал эликсир забвения. Хотел придать генетической памяти патриция избирательность, надеясь с помощью капель вытравить ненужные воспоминания... Так?

- Ну да... твой отец допрашивал моего. И я, и ты это помним, зачем же переживать неприятные минуты заново, уже в реальности?