Чтение 24–й страницы книги ~Серебро и свинец~

- Наверное, ты сказала, что живешь здесь, - задумчиво пробормотал Крис, с любопытством оглядываясь вокруг. - Прости, крошка, но я не понимаю ровным счетом ничего из того, что ты так славно лопочешь. Проклятый языковой барьер... Можно?

Он протянул руку к нарисованной на стене картинке, нов последний момент задержал ее и оглянулся на девушку.

- Хай, бирмас.

- Все равно не понимаю, но будем считать это согласием, - сказал Крис, осторожно касаясь отполированной доски.

Не неровной желтоватой поверхности неведомый художник уверенными четкими штрихами изобразил одинокое дерево с кружащимися вокруг листьями. Чем-то это напомнило Крису китайские рисунки тушью, только это была не тушь, а... он глянул на подушечку собственного большого пальца - наверное, уголь. Потом рисунок покрыли воском, чтобы не стирался так легко.

- Образец примитивного искусства, а, командир? - ехидно осведомился Боллингтон из-за плеча. - Вот что значит патриархальная культура! Наши тинэйджеры обвешивают свои комнаты плакатами, а эта аборигенка - пейзажами. Интересно, откуда у нее столько денег, а? Тот парень, что намалевал все это, должен драть недешево.

- Обвешивает... - Крис оглядел комнату, всюду натыкаясь взглядом на черно-желтые рисунки. И тут его осенило. - Кто. Это. Делать? - спросил он, сверившись предварительно с разговорником и тыча пальцем в доски. - Изготовлять - кто?

Девушка тихонько вздохнула.

- Айн.

- Ты? - переспросил Крис. - Это все, - он обвел комнату рукой, - Этна?

- Этна, ми.

- Ба, - ошеломленно выдохнул Джимми, - да у нее талант.

- Да уж. - Крис зачем-то хлопнул себя по карману... замер. Осторожно извлек из кармана огрызок карандаша. Хороший черный карандаш для заполнения карточки местности.

- Джимми, - вполголоса окликнул он напарника. - У тебя блокнот при себе?

- Да, а что?

- Давай.

- А зачем? - запоздало спросил Боллингтон, протягивая Крису книжицу в тяжелом коричневом переплете.

- Затем. - Крис перелистнул несколько страниц - ну да, напарник не слишком утруждал себя ведением дневника. От силы страниц десять заполнены, а остальные - чистая белая бумага.

- Эй, ты что! - вскрикнул Джимми, глядя, как Крис "с мясом" рвет плоды его трудов. - Это подарок моей матушки... был.

- Этна. - Крис осторожно присел рядом с девушкой. - Смотри.

Он изобразил на листике несколько схематичных деревьев... домик с дымом из трубы... собаку.

- Рисуешь, потом, - Крис старательно потер лист ластиком, - если надо, стираешь и рисуешь снова. На, попробуй, - тихо попросил он, протягивая девушке блокнот и карандаш.

- Мин лай бирен?

- Да, тебе, тебе.

Этна неуверенно взялась за подарок. Осторожно провела несколько линий, примериваясь, а потом...

- Bay! - восхищенно выдохнул Боллингтон, глядя, как на листике быстро возникают их с Ридом фигуры. - Да ее надо в Академию отправлять. Гранты, места на выставках...

- Нет, нет. - Крис отстранил протягиваемый ему блокнот. - Это тебе. Совсем. Это. - Он снова ожесточенно зашуршал разговорником. - Дар.

- Дайта? - недоверчиво переспросила девушка. - Ши-ийна дайта ми сте?

- Тебе-тебе, - кивнул Джимми.

- Айх! - Прозвучало почти как земное "ой", и от этого сходства оба снайпера заулыбались еще больше.

- Айхегойн аф омбенин!

Рев мегафона больно врезался в уши. БТР проезжал где-то совсем рядом, может, даже по той самой улочке.

- Тилла от угней фратта бус!

Этна испуганно посмотрела на Рида.

- Тилла ярите коллаери? - прошептала она. - Угнес ши яри?

Угнес. Крис знал это слово. Огонь - вот как переводить оно с эвейнского.

- Я... - он виновато отвел глаза. - Не знаю. Такой эиказ. Нам приказали...

Точно так же говорили те немцы в Нюрнберге, подумал он. И потом... в Сайгоне...

- Давай лучше, - Крис встал с кровати и обвел рукой комнату, - отдерем все эти рисунки, чтобы ничего не сгорело!

Девочка беспомощно покачала головой, будто поняв, что предлагает демон. Крис пригляделся и понял, что глаза обманули его. То были не доски, а брусья, складывавшие стену. Невозможно было снести дом, не уничтожив этой красоты.

* * *

За всю свою жизнь Брендайг ит-Арбрен не чувствовал себя настолько плохо. Болело все - живот, легкие, запястья, - от боли мутилось в голове, и без того словно набитой конским волосом. Чародей смутно ощущал, что руки его связаны, а тело - притянуто прочными путами к жесткому ложу, но не мог заставить себя даже поднять веки. В висках стучали кузнечные молоты, и где-то в глубине черепа ворочался, скрипя, тяжеленный жернов.

Он попытался сосредоточиться, чтобы пережечь путы. Это было очень тяжело, кожу опаляли неточно нацеленные чары, но Брендайг не отступал, покуда над ухом его не послышался голос:

- Не делайте этого.

От неожиданности чародей открыл глаза и тут же со стоном смежил веки - свет буравил дно глазниц. Но и того, что Брендайг увидал, оказал ось достаточно.

Он находился в почти пустом шатре. У изголовья его стоял ши в неудобной на вид одежде с золотыми побрякушками. Еще двое караулили у входа, прижимая к груди громовые железки.

- Не пытайтесь применить свои способности, - повторил ши. По-эвейнски он изъяснялся бегло, хотя и выбор слов, и странный акцент выдавали в нем чужака. - Вас держат на прицеле трое. Вы можете убить любого из них или меня, но остальные расстреляют вас. И не пытайтесь встать. Вы были тяжело ранены, вам удалили почку...

- Зачем? - прохрипел Брендайг.

- Иначе вы умерли бы, - объяснил ши с непонятной снисходительностью.

"Неужели у них нет целителей?" - мелькнуло в мыслях у Брендайга. Дии, как болит голова! Только бы не выдать, что сейчас он немногим опаснее мухи... что, когда перед глазами все плывет, колдовать - непосильная задача. Говорят, гильдейских учат еще и не такое терпеть... подвешивают за ногу вниз головой, и давай, прожигай дырочки в дубовом брусе, да такие, чтоб червяк не прополз. Но он-то в колдовской скулле не обучался, только отец показывал всякие хитрые приемы... Ох, моя голова...

- Чего вам надобно, ши?

Зря он не послушал этого гильдейского. Может, и впрямь умней было затаиться по лесам, ждать подмоги... только откуда? Из столицы?

- Объясниться с вами, - ответил демон. - Поговорить.

- О чем мне говорить... с тобой?

"И что я тебе сейчас наговорю... когда мне так плохо?.."

- Вам больно? - не то чтобы с тревогой, но и не безразлично спросил ши. - Мы можем... отогнать боль.

- Зачем... вам?

- Мы не чудовища, как бы ни считали ваши... вожди, - на последнем слове ши замялся. - Мы не желаем вам зла.

Брендайг смежил веки, не в силах ответить.

Демон бросил что-то повелительным тоном на своем птичьем наречии. Чьи-то умелые, сильные пальцы впились в локоть чародея, надавили; почуялось на сгибе сосущее давление, почти незаметное на фоне мучительного колокольного битья в висках и тупой злой боли в распоротом боку. Мука не то чтобы ушла, но как бы отстранилась, встала за спиною, точно надоедливый демон-толмач, глумливо заглядывая через плечо. И очень захотелось спать... если бы только его не теребили, не тормошили эти руки... если бы не мешали наблюдать за прекрасными арабесками, плывущими неторопливо изнутри сжатых век...

"Скажите... - нудел голос за спиной, - ответьте... разъясните..."

Брендайг знал, что это говорит боль - она ведь не ушла, она стоит там, за левым плечом, только и ждет случая впиться в тело вновь. И он отвечал. Отвечал, покуда не провалился в сон. Глубокий-глубокий.

- И что вам удалось узнать? - осведомился Макроуэн.

Подполковник расхаживал взад-вперед перед палаткой, мерно, как маятник.

- Больше, чем за все предыдущие недели, - ответил Обри, вытирая лоб. В лагере не было жарко, но многочасовой допрос измученного, поминутно проваливающегося в морфиновое забытье пленника вымотал майора донельзя.

Макроуэн остановился.

- Они действительно... парапсихики... эсперы... называйте, как хотите. Чародеи, колдуны, чернокнижники - вот как они воспринимают это сами. Их способности передаются по наследству, а здешние дворянские роды - это семьи ведьмаков. Наш подопечный, - он кивнул в сторону палатки, - Брендайг, младший брат лорда соседнего владения, и его дар - пирокинез.

Макроуэн помрачнел лицом. Это ему пришлось отдавать приказ - просеять весь пепел в сгоревшем бронетранспортере в поисках личных жетонов погибших.

- Тогда почему он, - подполковник тоже указал в сторону палатки подбородком, будто опасаясь называть ее жильца по имени, - не пытается...

- Он попытался пережечь ремни, которыми его примотали к койке. Я дал ему понять, что это плохо для него кончится, - без улыбки ответил Обри. - Кажется, он понял. Их нельзя назвать неуязвимыми. Кроме того, его накачали промедолом по самые брови. Их... колдовство требует ясности рассудка.

- И что вы еще узнали? - спросил Макроуэн, прокашлявшись.

- Что мы тонем в дерьме, - без обиняков ответил Обри. - Трудно с ним общаться, он и вообще-то не слишком умен, да вдобавок засыпает от наркотика. Но кое-что мне удалось установить. Здешний государственный строй - что-то вроде феодализма, где все ключевые посты заняты эсперами. Лорды в своих владениях - почти самовластные хозяева, покуда они не нарушают общеимперских законов. Центральная власть есть, но скорее символическая, император царствует, но не пытается править. Мы оказались на самой границе страны, еще сотня миль к западу - и упрешься в море, где на островах живут дикари. Здешние жители привыкли сражаться, благо налеты тут случаются часто. А мы по глупости Уолша начали пальбу. Кстати, ведь убили здешнего лорда.

Подполковник поднял брови.

- Туземцы просто выбрали себе нового - "по доверенности", если я правильно понимаю, - и продолжают, как мы видим, сражаться дальше, - пояснил Обри. - Нет, в меня надежду вселяет совсем другое.

Макроуэн опять пошевелил бровями. Обри показалось, что на лице его собеседника других подвижных деталей просто нет - остальное так и отштамповано на листовой стали.

- Местные лорды плохо ладят между собой, - объяснил он. - Этот парень оказался на стороне партизан только потому, что те убедили соседей помочь им. Но брат нашего пленника не слишком доверяет своим ближним... а у нас есть хороший повод завязать с ним переговоры.

Листовая сталь треснула и раскололась в улыбке.

- И все же я посоветовал бы направить посольство к императорскому двору, - предупредил Обри. - Получится у нас натравить здешних князьков друг на друга или нет... а подстраховаться не помешает.

Глава 11

Никогда не думала Моренис, что ей придется лечить такое количество раненых и в такой спешке. Она вообще не готовилась на дружинного целителя. Полем ее деятельности были личики и ручки благородных дам, с возрастом неизбежно терявшие белизну и гладкость. Она привыкла наводить красоту на стареющих супруг и молодящихся дочурок владетелей, пользовать богатых купцов и гильдейских магов, вращаться в таких высоких кругах, что собственный дар Моренис уже не казался таким скромным. В конце концов, пусть всякий знахарь может срастить перелом или заживить дурную рану, пусть любой мало-мальски достойный целитель способен исправить последствия удара или избавить от падучей, но кто лучше Моренис тау-Эпонракс сведет старый шрам или сотрет следы длительных и неумеренных возлияний? Известность ее была совершенно определенного рода, но именно эта, чуть постыдная слава позволяла Моренис странствовать по всей Серебряной империи, не задерживаясь особенно нигде, да, в общем, и не стремясь к тому. Весть о ее пребывании распространялась скорей лесного пожара, и приглашения не заставляли себя ждать. Неделя здесь, две недели там, а через год глядишь - и она уже у другого берега смотрит на другой океан. Подобный образ жизни она вела уже пятый год, и менять его не собиралась. Так она попала в замок великого владетеля Бхаалейна - по протекции владетеля Дайтекса, хотя и не великого, но весьма уважаемого соседями за могучий дар и не менее солидное состояние. Так ее и втянуло в войну.

И вот теперь она, точно дурно сработанный голем, брела по замковому двору, по рядам раненых.

Поначалу Моренис пыталась соблюдать те правила, которые установила для себя сама, - заглаживала шрамы, стирала все следы своего вмешательства, чтобы и пятнышка не осталось на ровной коже. Потом махнула рукой - лишь бы не ощутить, что жизнь вытекает из больного прямо у нее на глазах, как это случилось с одним мальчишкой, чье оцарапанное оружием демонов сердце пыталось колотиться еще несколько секунд после того, как кровяная подушка сдавила его мертвой хваткой. Возвращать умерших к жизни целительница не умела - это был не ее дар.

Потом Моренис перестала даже снимать боль тем раненым, кому не грозила смерть от болевого шока. Быстрей, быстрей, пока еще можно... бросить короткий взгляд, наложить руки на кровавое месиво, плеснуть живительной силой, заставляя ткани отторгать мертвечину и затягивать рану, отряхнуть руки, перейти к следующему... и так, пока глаза ее не начинали закрываться, а ноги - подкашиваться от усталости.

Внезапно что-то остановило ее. Целительница попыталась проморгаться, чтобы разогнать висящий перед глазами туман. У лежащего перед ней паренька была почти отрублена кисть - запястье висело на коже и рваных жилах, и только грубо наложенный жгут не дал ему истечь кровью до подхода лекарей. Но не это привлекло внимание Моренис. На парне была не кольчуга воителя и не кожаная рубаха-подкольчужник. Он был одет в грязно-зеленую форму захватчиков.

Первым побуждением Моренис было остановить раненому сердце. Она умела это делать - такие вещи входили в лекарский тривий, потому что всякий целитель должен быть в силах отпускать тех, кому не в силах помочь.

Но этому парню она помочь могла. Не самая страшная рана - если бы рука потерялась или начала портиться, восстановить ее было бы гораздо сложнее. Клятва, которую давали целители дням, не дозволяла убивать силой иначе как для облегчения страданий. Даже врагов.

Кроме того, это была не ее война. Усталость лишала целительницу способности рассуждать здраво, и те, кто наполнил просторный двор ранеными, казались ей едва ли не ближе тех, кто заставил ее, Моренис тау-Эпонракс, выплескивать все свои силы, без остатка, на их исцеление.

И Моренис склонилась к раненому пришельцу. Ей пришло в голову, что его тело может и не поддаться ее силе и тогда стоящая перед ней дилемма разрешится сама собой. Но нет - ткани его ничем не отличались от людских, это был всего лишь человек. Даже не чародей. Без громобойной железки он выглядел жалким и совсем не страшным.

Небрежным движением сорвав жгут, Моренис аккуратно затянула сосуды мыслью - не годится, чтобы больной истек кровью, пока она мешкает. Вообще-то этот дар не входил в способности целителя, но в роду Моренис встречались движители, хотя оба ее родителя были анойя; и вот такая непроявленная способность оказалась очень кстати. Раненый, бормоча что-то, пытался не то отодвинуться, не то оттолкнуть целительницу, но от слабости мог только вяло махать здоровой рукой.

Придавив пациента коленом к земле, чтобы не дергался, Моренис прижала полуотрубленную руку к культе и принялась торопливо сращивать разрыв. Жилку к жилке, сосудик к сосудику, и не вздумай перепутать! В скулле ходили байки о нерадивых учениках, соединявших артерии с венами, и Моренис вовсе не хотелось, чтобы ее имя упоминалось в такой вот истории.

Раненый прекратил биться, с неподдельным изумлением взирая, как только что мертво болтавшаяся кисть начинает наливаться розовым цветом. Неужели у них там совсем никакой медицины нет? Тогда понятно, почему они на людей кидаются. "Знал бы ты, поганец, чего мне это стоит, - тупо подумала Моренис. - Как там у тебя почки - здоровые? Мне бы такие. Выдержат, не буду я тебе кровь чистить, много чести. Следующий".

Как она добралась до конца двора, Моренис не помнила. Просто, потянувшись к следующему раненому, она обнаружила, что в руки ей ложится не раздробленная лодыжка, а глиняная кружка со сладким ягодным вином.

- Пейте, - приказал Лоргас.

Старший целитель замка Бхаалейн выглядел едва ли не хуже, чем его пациенты. В его-то возрасте столько силы отдавать, с внезапной жалостью подумала Моренис, прикладываясь к кружке. Обычно она не жаловала вино, предпочитая воду или легкий сидр. Но в этот раз обжигающая жидкость словно бы сама змейкой вползала в горло. Оторвавшись от кружки, девушка с удивлением обнаружила, что та показывает дно. С виноватым видом Моренис сунула ее старшему товарищу.

- Допивайте, - махнул рукой Лоргас. - Если я выпью еще хоть каплю, то упаду.

Целители помолчали. Помощник Лоргаса, Виртуракс, вправлял кому-то из воителей вывих. Глядя на него, старик только головой покачал.

- Показать бы ему, как это делается, - прошептал он, - да сил уже нет.

- А что станет с пленными? - поинтересовалась Моренис, движимая внезапным интересом.

- Какими пленными? - Лоргас все же взял у девушки кружку и допил залпом. - Что-то не припомню, чтобы наши брали пленных. И я их понимаю.

- Там лежит один из... этих, - сообщила Моренис почти нормальным голосом. Вино не сняло усталости, но заставляло забыть о ней.

- Ши. - В устах целителя это слово прозвучало проклятием. - Вы исцелили его?

- "И не откажу в помощи страждущему..." - нараспев проговорила Моренис, и Лоргас подхватил:

- "Будь то праведник или убийца, без пристрастия исцелю его". Я помню, девушка. Хоть я и давным-давно покинул скуллу, я помню наш обет. Но... клятва говорит о людях.

- В том-то и дело, - помолчав, призналась Моренис. - Это человек. Его тело ничем не отличается от наших. Если пришельцы в самом деле ши, то они одной с нами крови.

- Вы сказали "ши"? В этом дворе? Я не ослышался?

Моренис и не заметила, как подошел Тауторикс. Доспехи старого воина были заляпаны кровью, которую бхаалейнский воевода не потрудился стереть после битвы. Глаза его все еще горели убийственной яростью.

- Вы не ослышались, коун, - холодно произнесла целительница, внутренне подбираясь.

Тауторикса она недолюбливала с первого дня пребывания в кирне Бхаалейн. Этот потомственный вояка, лишенный даже капли чародейного дара, если не считать за подобный дар стойкость перед всякого рода чтением мыслей и намерений, воплощал все, к чему стремилась Моренис и чего опасалась: безмятежное упорство и целеустремленность. Сам Тауторикс целительницу откровенно презирал, как, впрочем, и все, что, по его разумению, нельзя было приспособить к военному делу.

- Что ж, и старый конь, бывает, оступится. - Воевода попытался пожать плечами. В кольчуге это у него получилось бы, а доспехи только лязгнули. - Прикажите своим помощникам выкинуть его за ворота... хотя нет, вначале я его лично добью.

- Да как вы смеете! - рявкнула Моренис невозможным басом и закашлялась.

Тауторикс воззрился на нее с недоумением.

- Койна целитель, - промолвил он, - я командую обороной замка. Ежели желаете жаловаться - извольте обращаться к владетелю. А у меня под ногами не путайтесь.

Моренис стиснула нашитый на платье знак целителей так, что ткань едва не треснула.

- А вы ничего не забыли, коун Тауторикс? - прохрипела она. - Клятва целителей не позволяет мне допустить, чтобы этому человеку был причинен вред. Напомнить вам, что бывает е теми, по чьей вине нарушается обет целителя?

Воевода отшатнулся, будто Моренис призвала себе в подмогу стайку летающих змей. Закон гильдий был прост и суров, и в основе его лежал принцип "где я, там гильдия". Моренис могла лишить все войско Бхаалейна помощи лекарей, просто воззвав к своей клятве. И что тогда? Собирать по окрестным деревням знахарей, не давших обета? Пользовать солдат травками и вареной плесенью?

Тауторикс был человеком не робкого десятка. Отступился он не сразу.

- Разве клятва целителей не относится лишь к людям? - саркастически поинтересовался он.

- Се человек, - Моренис ткнула пальцем в распростертого на земле юношу. - Именем знака и гильдии я беру его под свою защиту до той поры, покуда здоровье не вернется к нему.

Лоргас открыто улыбался. Видно было, что перспектива посадить в лужу высокомерного Тауторикса в его глазах стоила жизни одного никчемного ши.

Секунду воевода раздумывал, потом резко повернулся, чтобы уйти, и бросил через плечо:

- Хорошо. Вы исполняйте свою клятву, а я исполню свою. Отныне вы в ответе за все, что натворит этот презренный в пределах Бхаалейна, - до тех пор, пока ваша длань простерта над ним. Помните об этом.

Выпустив эту прощальную стрелу, воевода удалился.

Моренис огляделась. Двор стремительно пустел - легкораненые расходились сами, прочих уносили отлеживаться после исцеления, порой не менее мучительного, чем рана. Молодой пришелец лежал на мостовой, не осмеливаясь шевельнуться. Похоже, он уловил, что в беседе речь шла о нем, и теперь с тревогой глядел на девушку.

"Теперь у меня есть собственный демон, - подумала Моренис, пытаясь подбодрить себя. - Интересно, желания он исполняет?"

- Что же мне с тобой делать? - задумчиво вопросила она, глядя на лежащего сверху вниз. - А? Но пленник, конечно, ничего не ответил.

* * *

Толя Громов готовился к смерти уже третий день, и занятие это успело ему поднадоесть.

Первый раз он понял, что умирает, когда над ним покачивалось высокое блеклое небо и по нему болтались туда-сюда облака. Потом - когда здоровенный старикан, напяливший на себя что-то вроде выпотрошенного "Запорожца", обернулся к нему, и в глазах его была скучная решимость мясника. Потом - когда Толю перетащили в эту комнату. Всякий раз тревога оказывалась ложной, и рядовому Громову уже начинало казаться, что он обречен страдать от неопределенности до конца своих дней - само собой, скорого и кровавого.

В комнату к нему не заходил никто, кроме стройной девчонки с редкостно надменным личиком, которую Толя про себя обозвал "фельдшерицей", потому что на сестричку, даже медицинскую, она не тянула никак - таких сестер в колыбели давят. Она бегло оглядывала Толину руку - на запястье остался широкий багровый шрам, но в остальном раны как не бывало - и уходила. Еду для пленника оставляли обычно на полу, пропихнув поднос в полуоткрытую дверь. Один раз только вломились, гремя железом и увесистыми золотыми цепями, трое плечистых и невысоких, как большинство тутошних жителей, мужиков, Толя опять решил, что его сейчас убьют. Но мужики только поспорили, да и убрались восвояси, даже не глянув на Толю, безуспешно строившего героические рожи.

На третий день Толя откормился и отоспался достаточно, чтобы, встав с кровати, не только отлить поспешно да и завалиться обратно, но подойти к окну, прорубленному, как назло, довольно высоко и в другом конце комнаты.

За окном был внутренний двор замка. Туземцы ворочали здоровенные тюки и бочки, по временам прерываясь, чтобы закатить грандиозный скандал, отголоски которого долетали даже до рядового Громова, на высоту пятого этажа. Толя смерил взглядом окошко - нет, даже если в трубочку свернуться, плечи все равно не пройдут. Да и хорошо же он выглядеть будет, пропихиваясь через окно на глазах всего замка. Ночью?.. Ну ладно, ночью можно, если добыть веревку... а откуда?

Надо отдать начитавшемуся "Графа Монте-Кристо" Толе должное - он не принялся немедля рвать простыни на ленточки, а вначале попробовал прикинуть, какой же ширины эти ленты получатся, если импровизированный канат должен доставать до земли. Выходила тесемка, на которой и кошку спускать страшно, потому что простыня была одна, а валяные шерстяные одеяла без ножа на полосы не пустишь. Ножа у Толи не было. Вдобавок оказалось, что порвать он не может даже простыню - та была льняная, жутко прочная, - и всю идею пришлось пустить на утиль.

Никаких других планов побега Толя придумать не мог, как ни роились в его мозгу воздушные шары Сайруса Смита, подземные ходы и бравые штурмы крепости изнутри на манер никогда не виденных, но немного знакомых по пересказам менее идеологически подкованных товарищей американских боевиков.

Толя Громов был товарищем идеологически подкованным. Это значило, что в голове у него царила полная каша. До тех пор, пока шаткая конструкция, заменявшая советскому солдату мировоззрение, не сталкивалась с реальностью, все было более-менее в порядке. Но при первом же столкновении оказывалось, что реальность неизмеримо прочнее. Тюремная камера служит неплохим укрепляющим для убеждений, только если они у тебя есть. Толя же проводил время, пытаясь соединить несоединимое, - то, что видели глаза, с тем, что вбивали в мозги.

Толю Громова учили, что в стране, которую пришла освобождать от феодального гнета Советская армия, царит эксплуататорский режим, население стенает под ярмом и ждет не дождется своих спасителей... за исключением, само собой, наймитов местной буржуазии, которую так и подмывало назвать непонятным и красивым словом "компрадорская". И Толя верил в это довольно долго... аккурат до того злосчастного боя.

При одном воспоминании о том, с какой яростью сражались солдаты Бхаалейна, у Толи мутнело в глазах. А еще неприятней было думать, что здешние, насквозь феодальные жители оказались ничуть не более отсталыми, чем героические советские бойцы. Во всяком случае, в военном деле.

Заскрипел замок, и дверь отворилась. Толя на всякий случай отодвинулся к дальней стене.

Первым в его камеру вступил здоровенный мужик в кожаной куртке и с самострелом в руках. Стальной наконечник притягивал взгляд Толи, как змеиное жало - птаху. Рядовой Громов успел понаблюдать, как солдаты здешнего барона тренируются в стрельбе из этих чудовищ. Короткие и толстенькие стрелы пробивали доски не хуже пистолетных пуль, только темп стрельбы был пониже. За солдатом вошла "фельдшерица", а с ней - немолодой интеллигент в рясе. "Отпевать будет", - немедля решил пессимистичный Толя, хотя крестов на груди старикана не болталось. Он стиснул зубы и приготовился умереть с честью.

- Стыдно вам должно быть, - пробасил Вирронакс. - Об эдакого труса руки марать позорно. Ни воин, ни маг, ни честной работник - одно слово, чужинец.

- Тогда что ж ты его на мушке держишь, доблестный? - огрызнулась Моренис. - Ждешь, что этот трус тебе в горло вцепится? Из тебя таких, как он, можно штабелями кроить.

- И крыса на кота бросается, если ее в угол загнать, - буркнул неумолимый Вирронакс. - Поступай, как знаешь, лекарка. Мое дело - воеводину волю блюсти. Сказано - следить пуще глазу.

- Вот и следи! - Моренис прожгла воина яростным взглядом и обернулась к замковому провидцу. - Об этом ши я говорила, коун Паратакс.

- Да уж понятно, койна Моренис, - усмехнулся чародей чуть приметно. - Едва ли в этом замке найдется еще один демон... живой, я имею в виду. Позвольте, я поработаю с ним...

Поскольку именно об этом и умоляла его вчера вечером Моренис, целительница смолчала. Провидец постоял минуту, собираясь не то с мыслями, не то с силами, потом шагнул к скромному ложу пришельца и почти ласково коснулся лба ши кончиками пальцев.