Чтение 24–й страницы книги ~Красные курганы~

Точный подсчет всех наличных сил оптимизма не прибавил. Вышло негусто, около тридцати тысяч, даже меньше, чем рассчитывал Константин. Плюс пятитысячная конная дружина, которая хоть и не такая умелая, как ушедшая с Вячеславом, но все-таки кое-что. Именно на нее рязанский князь возлагал особые надежды.

План битвы был выработан достаточно быстро. Войска выстраиваются в плотное каре, занимая все пространство между берегом Днепра и глубоким оврагом. Правый фланг выставляется немного вперед. Именно здесь, но чуть сзади пешего строя, сосредотачивается большая половина всей конницы – три тысячи. Остальные две должны были нынче же затемно уйти на север вдоль по Суле, но так, чтобы монголы ничего не смогли заподозрить, и форсировать ее верстах в двадцати выше по течению. После чего им надлежало совершить обходной маневр, выйти в тыл монгольским туменам, соединиться с переяславской дружиной и в нужный момент ударить степнякам в спину.

– Справишься, Басыня? – спросил Константин старого дружинника, которому поручил командовать тысячами, предназначенными для обходного маневра.

Тот отрицательно мотнул головой:

– Далеко больно. За один день не успеть. Да и лошадям после перехода надобно передых дать.

– А за два?

– Тогда управлюсь.

– Смотри, – предупредил рязанский князь. – Позже ударишь – мало поможешь, рано – еще хуже получится. Только вовремя.

– А как узнать? – хмуро поинтересовался Басыня. – Боюсь, промашку дам.

– У монголов тоже резерв сзади стоять будет. Следи за ним, – посоветовал Константин. – Пока они на месте, даже не думай об атаке. Когда в бой пойдут – тоже не время. Пусть они как следует увязнут. А чтоб тебе знак дать, мы огненные стрелы запустим.

Поинтересовавшись у Сергия, сколько времени понадобится на сборку всех десяти катапульт, и удовлетворившись ответом, что если с рассветом начать, то к восходу солнца все будет готово, князь распорядился выставить их все в центре, тоже позади строя, но использовать только по его команде, не раньше того момента, когда монголы окончательно увязнут.

– Вот тогда они и должны бросить в бой все свои резервы, – пояснил он остальным. – Придется нам какое-то время держаться, а потом навалимся все разом. К тому же половина из вас на Рясском поле была, так что знает, как степняки атакуют. Эти лишь злее, да упрямее – вот и все отличие.

Пять самых маленьких по численности полков рязанский князь решил поставить в резерве, распределив их по два на каждое крыло и один оставив в центре. Настрой у всех тысяцких был боевой, поэтому с командирами пяти резервных полков Константину даже пришлось вести отдельную беседу – уж больно они возмущались такой несправедливостью.

– Это не от недоверия к вам и вашим людям, – убеждал он их. – Наоборот, вверяю вам самое главное. Если строй где-то гнуться станет, значит, в этом месте приходится жарче всего. Туда-то я вас и пошлю. Татары только ликовать начнут, что наше левое крыло назад подалось, ан глядь, а там Зван со своими путивльцами и Пелей с ольговцами. Только поганые обрадуются, что правое погнули, а там уже Спивак с суздальцами и Груша со вщижцами. Тебе же, Юрко, и вовсе стыдно должно быть, – обратился он к тысяцкому Ряжского полка. – Самое что ни на есть ответственное дело в твои руки передаю – ставку мою защищать, последний смертный бой принимать, если что, а ты недоволен, – и тут же всем пятерым: – Вот и выходит, что от вас весь исход битвы зависит. От вас и от Басыни.

Затем снова обратился ко всем прочим, решив использовать простую, но доходчивую агитку времен Великой Отечественной:

– Сейчас вам надо через сотников и десятников довести до каждого человека то, что я вам скажу. Да, враг зол, умен, силен и упорен в бою. Воевать он привычен, и ратные навыки у него хорошие. Но их даже чуть меньше, чем нас. Так что достаточно каждому нашему воину убить всего одного степняка, и мы победим. Всего одного. А уж если двоих, то и вовсе хорошо. К тому же они о нас ничего не знают, а потому будут воевать по-прежнему, как обычно, а мы к этому готовы.

Не преминул он и еще раз повторить все, что знал о монголах. И как они начинают бой, и как норовят напугать, и как стараются увлечь за собой в погоню, чтобы поломать вражеский строй. Напомнил тысяцким, что их люди всему обучены, но еще раз предупредить их обо всем этом не помешает, чтоб были готовы и к туче стрел, и к прочему.

И еще одно под самый конец решили – выбрали поединщика. Вообще-то такой архаизм Константин не одобрял. Это же не спортивное соревнование, а битва. Но монголы обязательно выставят своего, и что тогда делать? Отказаться? Получится, что струсили русские ратники, а это – подрыв боевого духа, так что деваться некуда.

К тому же все равно из русских рядов непременно кто-нибудь выйдет, не вытерпев монгольских насмешек, и не факт, что им окажется самый лучший. Скорее, самый горячий. Возьмет и погибнет, а это дурная примета. Ратники – люди суеверные Им это поражение непременно в память западет, так что лучше и впрямь заранее найти лучшего бойца, который наверняка сможет одолеть противника.

– Сразу говорю, тысячники пусть себя даже и не предлагают. Не их это дело, – отчеканил рязанский князь, заметив, как сразу поскучнели лицом Юрко Золото, ростовский Лисуня и еще трое.

К сожалению, подлинных мастеров мечей и копий – Нефедия Дикуна, Александра Поповича, Добрыни Златого Пояса и прочих – здесь не было. Все они укатили за море. Приходилось выбирать из рядовичей.

После некоторых споров все пришли к выводу, что навряд ли удастся сыскать кого-нибудь лучше Кокоры из Ожского полка. Он и мечом неплохо владел, и копьем, да и в седле отлично держался. А уж силу в руках и впрямь имел непомерную. Константин этого парня тоже хорошо помнил еще по своему первому княжьему суду, который он проводил когда-то в Ожске[165 - Подробнее об этом суде см. в книге «Княжья доля».], так что выбор одобрил.

Этим же вечером рязанский князь наложил строгий запрет на участие в битве своих родичей – Ингваря и Давыда Ингваревичей. Правда, двоюродные племяши вытребовали с него оговорку. Если дело на каком-нибудь из флангов худо будет, то именно они с резервными полками пойдут затыкать брешь. К тому же на правом крыле одним из запасных, как назло, был Вщижский полк, набранный в Черниговском княжестве, где правил Ингварь, а на левом – Путивльский. Этот относился к Новгород-Северскому княжеству, то есть был родным полком Давыда.

Утром обеспокоенный Субудай прислал еще трех человек, которые передали упрек монгольского полководца, что, мол, князь Константин нехорошо поступает, удерживая у себя послов, на что рязанский князь только изумленно развел руками и пояснил:

– У нас на Руси дорогого гостя будить не принято. Всегда дожидаемся, чтоб он сам проснулся. И вовсе я их не держу, а если не верите, то сейчас мы вместе с вами к ним и пройдем.

Сказано – сделано. Тут же всю новоприбывшую троицу подвели к шатру и широко распахнули полог, чтобы каждый из них мог полюбоваться на двух отчаянно храпящих монголов, которых Константин накануне распорядился напоить до бесчувствия, чтоб они проспали не меньше чем до полудня. Разглядывая спящих, рязанский князь по достоинству оценил труд Юрко, приставленного к ним вчера. Приказ был выполнен даже не на сто, а на все двести процентов.

«Нет, даже на триста», – поправился он, наблюдая, как усердно и безрезультатно пинают их ногами приехавшие монголы. Лишь через несколько минут спящие наконец проснулись и открыли мутные бессмысленные глаза.

«Ай да Мойша, ай да молодчина, – подумал рязанский князь. – Интересно, чего же он им такого душевного в медовуху влил, что они до сих пор не оклемаются? Нет, все-таки здорово, что он уцелел».

Лекарь киевского князя сам явился к Константину через день после того, как его воины под Желнами не только уничтожили две монгольские сотни, но и освободили пленных ратников, взятых в полон в битве под Калкой. Были в их числе и галичане, и смоляне, и киевляне.

В то время Субудай еще не решил, будет он брать русские города или нет. Если да, то полон не просто нужен – необходим. Ну не самим же монголам рубить и таскать лес для изготовления таранов и стенобитных машин. Это работа не воинов, а рабов. Был у него пяток китайцев, которые разбирались в этих вопросах, но их деревья валить тоже не пошлешь – хиловат народец.

Явившись к князю, Мойша с победоносным видом заявил, улыбаясь до ушей:

– А я таки говорил, что еще немножечко поживу. – И, посерьезнев, отвесил низкий поклон. – Благодарствую, Константин Володимерович, на мудром слове. Если бы не твой совет, то я бы точно не уцелел.

– А в полон все-таки угодил, – заметил рязанский князь.

– А в этом виновато мое нетерпение, – отозвался Мойша. – Стон услышал, вот и вылез, чтоб раненого перевязать. Тут-то меня и сцапали.

С тех самых пор он и возглавил всю лекарскую службу. Да и не только лекарскую, судя по тому, какое знатное угощение он приготовил для послов.

Прибывшие монголы и дальше не особенно церемонились со своими пьяницами, энергично погнав их к лошадям.

– Так что ты решил, князь? – обратился к Константину старый воин, возглавлявший новое посольство Субудая.

– Как я могу что-то решить, если до сих пор не видел самих подарков? – развел рязанский князь руками. – Опасаюсь я, что они скудны. Уж больно легко вы их отдаете. Я вот как мыслю, – предложил он. – Давайте-ка я к вам пришлю пяток своих людей. Пусть они все как следует осмотрят и перепишут. Тогда и решать станем.

– Я передам Субудай-багатуру то, что ты мне сказал, – согласно кивнул монгол.

– Ты что, и впрямь мыслишь отдать все, что мы взяли, этим русичам?! – ворвался к Субудаю в юрту возмущенный Джэбэ.

– Временно, – усмехнулся тот. – Только временно. Как кипчакам. Пусть полюбуются, а пока они будут разглядывать добро, твои воины, которые скинут нашу добычу возле княжеских шатров, будут идти все дальше и дальше в обход их ратников. Мои же будут находиться от них с другой стороны. Получится, что бой еще не начался, а русичи уже в кольце. Останется только нанести одновременный удар. Главное, чтобы они согласились нас пропустить.

– К чему такие хитрости? Наши люди, которые были в русском стане, рассказывают, что у них почти нет коней. Разве пеший воин удержит напор конного? – хмуро заметил Джэбэ. – Мы и без того их легко одолеем.

– Я не люблю терять своих людей попусту, – пояснил Субудай. – Если мы сойдемся лоб в лоб, то у меня могут погибнуть две, а то и три тысячи. Если же мы поступим так, как я хочу, то потеряем всего две-три сотни, а то и меньше. К тому же это войско принадлежит одному рязанскому князю.

– Ну и что? – буркнул Джэбэ.

– Значит, драться оно будет дружнее, чем те, что были на Калке, – пояснил Субудай. – Выходит, если мы ударим в лоб, то можем и вовсе лишиться четверти, а то и трети людей. А ведь нас еще ждет Волжская Булгария. Поэтому я разрешил и полюбоваться подарками и переписать их. Пусть от одного вида этих списков у рязанского князя разгорятся глаза. Тогда он станет посговорчивее.

И снова Джэбэ, хотя и с явной неохотой, вынужден был признать правоту Субудая. Действительно, зачем терять тысячи там, где можно отделаться сотнями.

Но Константин спутал все расчеты Субудая. Наутро он прислал сказать, что подарков достаточно для того, чтобы пропустить монголов обратно в степи. Но те стоят на русской земле, а значит, должны подчиняться Русской Правде, которая гласит, что с убийцы взимается вира. Так что Субудай должен уплатить за каждого погибшего на Калке воя по сорок рязанских гривен да еще по восемьдесят за каждого боярина. К тому же он, проходя по вотчине рязанского князя, обидел многих простых людей. За это он тоже должен рассчитаться сполна. Чтоб не мучить великого Субудай-багатура подсчетами, князь сам уже все исчислил. Всего получается…

Когда русский посланец назвал общую цифру, монгольский полководец никак на нее не отреагировал, но когда ее перевели на вес и назвали итог, то единственный глаз Субудая чуть не выскочил из орбиты. Пятнадцать тысяч пудов серебра и впрямь могли вогнать в шок кого угодно. Это была не просто огромная цифра – это было издевательство. Однако возмущения своего он не выказал, сдержался.

Вместо этого, коротко кивнув русичу, монгольский полководец даже улыбнулся и кротко сказал:

– Я подумаю, но это очень много. Может, у меня столько и найдется, а может, нет.

Получив этот ответ, Константин понял, что старый хитрый лис что-то затевает, иначе он не стал бы оттягивать сражение еще на сутки. На всякий случай князь повелел усилить сторожевое охранение, причем даже со стороны Днепра. В ночную сторожу были наряжены воины только из резервных полков. Остальным надлежало выспаться как следует.

Не забыл рязанский князь в ту ночь, самолично проверяя бдительность ночных постов, в очередной раз использовать свое знание истории. Подражая Боброку Волынскому перед Куликовской битвой, он тоже соскочил со своего коня, припал ухом к земле и внимательно слушал. Ехавшие сзади тысяцкие вначале перешептывались, потом осмелились спросить.

– Землю слушаю, – строго ответил рязанский князь. – Ей, матушке, все заранее известно. И что было – помнит, и что будет – сказать может.

– А чего она говорит? – полюбопытствовал молодой Гневаш.

– Плачут на Руси матери да женки, – вздохнул Константин. – Плачут, но и смеются. А в татарской стороне только плач слышен, да еще вой волчий. Значит, будет наша победа в завтрашней сече. Вот только тяжко она достанется, и много людей в ней поляжет, прежде чем одолеем мы степняка.

Тысяцкие вновь переглянулись, но спрашивать больше ничего не стали, безоговорочно поверив услышанному. Да и как тут не поверишь, когда вон стоит человек, который самолично слыхал, как князь договаривался с водяным, чтоб тот вернул ему переяславскую княгиню. И ведь отдала нечисть Ростиславу из Плещеева озера, как есть отдала.

Мало тебе? Эх, жаль, Николки Панина здесь нет. Его еще Торопыгой кличут. Он бы тебе рассказал, как князь на него заклятье накладывал, после которого ему все мечи нипочем были и только одна стрела, тоже, видать, заговоренная, только еще сильнее, сумела пробить незримый щит, да и то не до конца – выжил парень.

Опять не веришь? А что он из Ведьминого болота живым и невредимым вышел – это как? А то, что едва ему смертушка грозит, как даже мертвяки его защитить приходят?[166 - Подробнее об этих событиях см. в книгах «Знак небес» и «От грозы к буре».]

Словом, вера в то, что князь и впрямь слышал то, о чем поведал тысяцким, была абсолютной. Ни у кого не возникло даже тени сомнения. А утром о том, как плакала земля по мужам русским, но еще звонче смеялась от радости за их победу, не знал только глухой. А таких в лагере рязанского князя не было.

Солнце еще не успело оторвать от земли свой нижний край, когда прибыл очередной посол Субудая. Он уже не просил, но требовал от Константина, чтобы воинам великого Чингисхана дали свободный проход и не препятствовали их уходу в степи.

Словом, от посулов одноглазый барс перешел к угрозам, предупреждая, что рязанский князь уже истощил его терпение и пусть он, пока еще не поздно, отведет свои рати в сторону, чтобы они не путались под копытами коней его непобедимых туменов.

– Наш славный Субудай-багатур велел передать тебе также следующее. Даже заяц, загнанный в угол, набирается храбрости и может вспороть брюхо охотника. Мои же тумены – волки. Зачем ты поступаешь так, неразумный, ведь этим ты роешь яму для собственного погребения?

– Я рою яму для того, чтобы достать из нее землю, насыпать холм славы, подняться на него и поставить ногу на спину пленного Субудая, – ответил Константин.

Ответил и даже восхитился – сам не ждал, что сумеет этак вот красиво завернуть.

– Монголы не сдаются в плен, – гордо заявил посол. – Они подобны лисе, которая, попав в капкан, отгрызает себе одну лапу и уходит на трех, хромая, но гордая и свободная.

– То-то я и гляжу, что ваш Субудай один раз уже побывал в капкане[167 - К тому времени правая рука Субудая уже не действовала, так как мышцы на ней были разрублены во время одного из сражений. На это увечье и намекал Константин.], – усмехнулся Константин. – Можете передать этому одноглазому уроду, что, когда он отгрызет себе все, что у него угодит в наш капкан, он уже никогда не сможет иметь детей и ему ни к чему будет смотреть на женщин. Да и не сможет он далеко отползти.

От такой неслыханной наглости русского князя послы даже потеряли дар речи. Больше они не проронили ни слова и молча развернули коней в сторону своего лагеря.

Субудай уже ждал их. Рядом с одноглазым полководцем сидел Джэбэ-нойон.

– Что вам ответил русский князь? – прохрипел Субудай.

Послы уклончиво отвечали, что он не испугался и готов дать битву. И здесь Субудай допустил ошибку.

– Повторите слово в слово то, что сказали вы, и то, что ответил князь Константин, – почувствовав, что послы чего-то не договаривают, потребовал он.

Послы переглянулись и повторили свои слова. Затем они еще раз переглянулись и нерешительно процитировали про холм славы.

– Он говорил и еще кое-что, но эти оскорбления лучше не произносить вслух, – сказал старший из них.

– Оскорбления, бросаемые бессильным врагом, который скоро будет повержен, лишь ласкают сердце настоящего воина, – заметил Джэбэ-нойон и потребовал: – Говорите!

Субудай искоса бросил на него колючий взгляд: «Ишь, доволен, что может оскорбить его чужим языком. Ну и ладно. Пусть говорят».

Те дрожащими голосами, то и дело запинаясь, повторили все. В наступившей тишине хорошо было слышно, как надсадно кашляет Джэбэ-нойон, стараясь подавить рвущийся наружу смех.

У самого Субудая от услышанного зажмурился единственный глаз – такого изощренного унижения он не ожидал. Полководец остро пожалел о том, что не заставил послов замолчать. Проклятый русич ударил по самому больному. Теперь у Субудая уже не было выбора. Подобное оскорбление могло быть смыто только кровью, иначе люди просто перестанут его бояться и уважать. Да что там люди, он и сам себя перестанет уважать, если не отомстит.

Полководца радовало лишь то, что этого не услышал его сын, молодой Урянхатай[168 - По данным, приведенным в китайской хронике «Юень ши», в разделе «Жизнеописания знаменитостей», можно сделать вывод, что он родился в 1201 г.], которого отец еще накануне отправил занять место для засады. Впрочем, непременно найдется человечек, который передаст ему сказанное Константином, и лучше, если к тому времени оскорбление уже будет смыто кровью.

– Мы выступаем на дерзкого, – прохрипел Субудай. – К вечеру он будет просить меня о смерти, но придет она к нему не скоро, – пообещал он угрожающе.

* * *

Трудно сказать, что бы произошло, если бы не эта трагическая ссора в Киеве, в результате которой князья действовали раздельно.

Кстати, в летописях нигде не указывается, каким образом Константин освободился. В. Н. Мездрик считает, что его выпустили по требованию рязанских дружин, которые подошли к Киеву с самыми решительными намерениями, а Ю. А. Потапов убежден в том, что Константин бежал самостоятельно. Последнее, разумеется, совершенно исключено.

На мой взгляд, все объясняется гораздо проще. Ратники, вернувшиеся в Киев после разгрома на Калке, так напугали горожан своими рассказами о могучем монгольском войске, что те от страха сами настояли на том, чтобы рязанского князя выпустили. Это и пришлось сделать вернувшемуся князю Ярославу Всеволодовичу. А учитывая, что ни в одном источнике не сказано про городские волнения, вполне вероятно, что он даже упредил желание киевлян и принял соответствующее решение самостоятельно.

Как бы то ни было, но ясно одно. Если бы на Калке находились рязанские дружины, руководимые князем Константином, то трагедии не случилось бы. Отказавшись выступить вместе со всеми из-за того, что ему не пожелали передать под командование все войска, рязанский князь тем самым обрек их на гибель, да и сам попал в крайне затруднительное положение, оказавшись один на один с самым лучшим монгольским полководцем того времени.

Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности.

СПб., 1830. Т. 3, с. 238.

Глава 22

Смертию смерть поправ

Вороны над пашнею кружились,

На убитых с криком садились,

Да слетались галки на беседу,

Собираясь стаями к обеду…

Много битв в те годы отзвучало,

Но такой, как эта, не бывало.

Н. Заболоцкий

Поединки богатырей были заведены еще с незапамятных времен. Первоначально именно по ним военачальники угадывали волю богов – чей воин погиб, у того и будет разбито войско. Угадывали и покорялись ей. И впрямь ни к чему излишние жертвы, если небеса уже вынесли свой приговор. Разве можно идти против, а даже если и пойдешь – не сотворишь ли самому себе излишнего худа?

Неведомо, кто воспротивился этому самым первым, не дошло его имя через века до потомков, а жаль. Был, наверное, предводителем войска, человеком не просто храбрым и мужественным, но и до безумия дерзким, не побоявшимся бросить вызов самим богам. Наверное, из славян. И решил он, что бог-то бог, но и сам не будь плох. Словом, когда его удалец пал в поединке, он, вместо того чтобы сложить оружие, ринулся в бой и… победил.

С тех самых пор и пошло. Перестали люди считать, что из-за одного побежденного надо и всем остальным покорно сгибать шею. А поединки все-таки остались. Только теперь они стали чем-то вроде гадания.

Ну а где гадание, там и приметы. Первая – самая простая. Кто одолел, у того и войско победит. Вторая поясняла, что если оба друг дружку поразили, то тут верх за тем, кто с коня не свалился. А если оба упали? Тут третья примета в силу вступала – в какую сторону у поединщиков направлены головы. Если богатырь, даже будучи мертвым, все равно тянется в сторону вражеского строя, то быть победе, но тяжкой и кровопролитной. Если к своему строю головой – нехорошо, быть беде.

А если оба вперед головами устремлены или, наоборот, к своим направлены? Тут тоже приметы имеются, но говорить о них долго, да и ни к чему.

Монгола, выехавшего на поединок, звали Сеце-домох. Был он из племени хугиратов, которое гордилось тем, что именно из него вышла знаменитая Борте – жена самого Чингисхана. Потому каждый из хугиратов считал, что он великому воителю немножечко сродни. Мысленно, конечно. Вслух о таком не говорят. Такую крамолу произнести – самого себя укоротить. Немного. Ровно на голову. В самом деле, ну какие могут быть родственники у бога, особенно если он еще на земле?

Сеце-домох прославился задолго до похода на Русь. В год Желтой Мыши[169 - Год Желтой Мыши – с февраля 1212 г. по январь 1213-го.] он в битве с меркитами совершил свой первый подвиг. Тогда Сеце-домох с такой силой нанизал на копье вражеского поединщика, что даже вырвал его из седла. В таком виде он и привез к своим беспомощно болтающееся в воздухе тело врага, а потом бросил труп к копытам коня, на котором восседал Субудай-багатур.

Страшная смерть богатыря так потрясла все войско меркитов, что в начавшемся потом сражении монголы разбили их в пух и прах и гоняли по степи, как степные волки молодого пугливого джейрана.

С тех самых пор он еще девять раз выходил биться, и равных ему так и не нашлось. Последним от его рук пал аланский поединщик, который внешне выглядел даже покрепче коротконогого, косолапого Сеце-домоха.

Монгол и сейчас рассчитывал закончить бой одним ударом при первой же сшибке, но не вышло. Русич сумел увернуться, но и его копье тоже прошло мимо. Съехались еще раз.

«Ну, теперь-то точно убью», – решил Сеце-домох, направляя копье прямо в грудь Кокоре. Щит свой он изготовил так, чтобы вражеский удар, скользнув по наклонной поверхности, ушел в сторону Он даже на стременах слегка приподнялся, чтоб наверняка.

Здесь-то и вышла промашка у кривоногого степняка. Кокора ударил с такой силой, что щит в руках Сеце-домоха дрогнул и, вместо того чтобы отвести в сторону копье русича, дал крен немного книзу.

И тут же воины Субудая разом вздрогнули от истошного рева своего непобедимого доселе поединщика, который не просто свалился с коня и валялся на земле. Он еще и орал, засунув обе руки между ног и корчась от непереносимой боли.

Вот так. Был Сеце-домох – мужчина, а теперь Сеце-домох – не пойми кто.

Кокора даже не стал его добивать, подъехал поближе, задумчиво поглядел на противника, склонив голову, смачно сплюнул в его сторону и подался обратно к своим. Но было заметно, что и он сидит в седле не совсем уверенно. Когда подъехал – стало ясно, отчего это его так покачивает. Он ведь тоже, как и Сеце-домох, главное внимание сосредоточил на своем ударе, не думая о защите, и потому монгольское копье все-таки вспороло бедро русича.

Рану перетянули мигом, но утерянной руды не вернешь. Теперь только в обоз, к телегам поближе.

А воины Субудая между тем пошли в атаку. Первая волна называлась у монголов бескровной, но это в насмешку. На самом деле бескровной она оказывалась лишь для них самих, потому что проходила без боевого столкновения, да и вооружены всадники были плохо. Ни доспехов на теле, ни копья в руке – один только лук в руках.

Зато каждый из них владел им в совершенстве. Первая стрела только летит в цель, а уж за ней вторая вдогон, и тут же третья, четвертая, а вот и пятая устремилась в полет. И валятся враги один за другим под градом стрел, а сами монголы целехоньки, потому что под таким смертоносным ливнем о достойном ответе не думается. Тут одна мысль – как бы самому от него укрыться, да понадежнее.

А он тем временем уже разворачивается и обратно. Но ливень остается, потому что сзади тоже всадники скачут. Вот такая получалась адская карусель.

А уж когда такой плотный строй перед степняками, им и вовсе раздолье. Не одна из пяти или десяти стрел – каждая вторая свою добычу найдет, только знай себе спускай тетиву.

Но вот беда, не успели они в этот раз выйти на свою коронную дистанцию в триста шагов. Оказывается, у русских арбалетчиков убойное расстояние было иным. Если противник в доспехах, то его надо подпускать шагов на пятьсот, а этих, ничем не защищенных, у которых даже одежка деревянными пластинами не подбита, не говоря уж о железных, можно завалить и с тысячи.

Плохо только, что очень уж мало было арбалетчиков. Не успели ожские и рязанские, а чуть позже владимирские, муромские, ростовские, суздальские и иные кузнецы понаделать в нужном количестве этих арбалетов. Всего-то две тысячи их и имелось. К тому же те вои, что отправились в Константинополь, добрую половину увезли с собой.

Могли и все забрать – никто не препятствовал, но не захотели – непривычно с ним, да и скорострельность с добрым луком ни в какое сравнение. Пока оттянешь рычаг ворота, взводя пружину, пока примостишь каленый болт на ложе, пока прищуришься, подгоняя мушку точно в середину прицела, – хороший лучник и пять, и даже больше стрел за это время выпустит.

Если разбираться, арбалет кроме силы выстрела имеет еще только одно преимущество перед луком – из него не столь долго обучаться стрелять. Чтоб хорошим лучником стать – годы нужны. Для арбалетчика же и две недели за глаза. Самые бестолковые за месяц осваивали. Эх, если бы их еще и побольше было.

Но хватило и тысячи, чтоб внести в монгольскую лаву изрядную сумятицу. Эта атака и нынче оправдала свое название – бескровная. Только теперь она оказалась такой не для степняков, а для русичей.

Монгольские всадники управляли своими скакунами куда лучше, чем немецкие и датские рыцари. Однако даже им, легким, тоже нужно было время на то, чтобы повернуть коней. Да и не сразу они сообразили, что происходит. В каждом из них накрепко сидел условный рефлекс, а он приказывал обязательно выйти на свою дистанцию. Пока его переломишь – вот и упущены эти драгоценные мгновения.

Хотя чего греха таить – действовали они все равно быстро. Вот только получилось еще хуже, потому что второй залп русских арбалетчиков ударил уже по остановившимся степнякам. И третий они сделать тоже успели – били в спины.

Вот и не верь после этого в приметы, связанные с поединщиками. Ведь и нескольких минут не прошло, как взвыл Сеце-домох, катаясь от боли по земле, а теперь уже снова над полем разносится жалобный визг, и вновь верещат не русичи – монголы. По два лука у каждого из них было за спиной[170 - Один лук предназначался для стрельбы по дальним целям легкими стрелами, второй – по более ближним и тяжелыми стрелами.], но мало кто воспользовался и одним.

Субудай только зубами скрипнул, но делать нечего – махнул рукой, запуская в атаку основные силы. И снова повторилась та же история. Битва еще толком не началась, монголы еще не успели врезаться в русский строй, а уже потеряли до полутысячи всадников.

Но дисциплина у степных воинов все-таки была хороша. Ни один из них не повернул обратно, ни один не запаниковал. Пусть совсем рядом валятся с коней твои соседи, но пока ты жив – только вперед. И неважно, что там, впереди, уже выставлены копья врага. Все равно – вперед. Каждый монгол помнил, что в атаке он может и уцелеть, неизвестно еще, как судьба распорядится, а вот если повернет коня назад, тут уж точно смерть, причем позорная.

Одно только Константин рассчитал не до конца – промах допустил. По книжкам он хорошо помнил, что у монголов самым мощным было правое крыло. Оно так и называлось – «крыло атаки». Именно в его задачу входило опрокинуть врага, выйти во фланг основному войску и вгрызться ему в оголенный бок.

Потому он и поставил на своем левом крыле лучшие тысячи из числа испытанных еще на Рясском поле. На правом же, которому надлежало выполнить задачу попроще, из числа опытных и бывалых стояли только три полка, да в придачу к ним турово-пинские и полоцкие. Те вообще еще ни разу не участвовали в боях, а учеба – она и есть учеба. Ну, как теория в школе – как ты ее хорошо ни изучи, а до практики дойдет – пиши пропало. Вроде и знакомо все, но чтобы по-настоящему освоиться – все равно время нужно. Так и здесь.

Впрочем, если бы Субудай действовал как обычно, то все бы прошло гладко, вот только он потому и считался одним из лучших полководцев, что воевал творчески. Коль обычный шаблон не проходил, то он мог сразу поменять всю тактику.

Так получилось и здесь. Левый фланг русичей, на который должен был обрушиться сокрушительный удар правого крыла монголов, имел слишком хорошую конфигурацию для обороны. Совсем рядом протекал могучий Днепр, так что у конницы все равно не имелось достаточного пространства для маневра. Субудай это видел и потому свои тысячи поменял местами еще до начала сражения.

И вот теперь мощное ударное крыло монголов с маху врезалось в более слабый правый фланг русских ратников, пытаясь опрокинуть их. Главное – заставить врага попятиться, а еще лучше – бежать. Если воин побежал, то все. Считай, что он не противник, а легкая добыча. Лишь бы рука рубить не устала, потому что боя уже нет, а есть избиение.

И снова неудача. Русичи пятились, но очень уж неохотно, к тому же дружно, то есть всем строем, не давая в него вклиниться. У Субудая, который по-прежнему наблюдал за сражением с холма, от внутреннего напряжения побелели даже костяшки пальцев на левой руке, так крепко он стиснул рукоять сабли.

Но вот наконец в дело вступила трехтысячная русская конница. Только теперь, когда князь Константин истратил свой последний резерв, монгольский полководец смог облегченно вздохнуть. Дело оставалось за малым – дать отмашку. Некоторое время он еще выжидал, чтобы русичи посильнее увязли, а затем повернулся к двум своим тысячникам, которые до сих пор не вступили в бой.

– Идите, – каркнул полководец. – Вам осталось только доделать начатое.

Те немедленно бросились к своим тысячам, до поры до времени укрытым на оборотной стороне холма. И уже через минуту помрачневший Константин наблюдал, как новая лава несется по полю, норовя с ходу врезаться все в тот же многострадальный правый фланг, чтобы окончательно опрокинуть русские полки.

– Давай к князю Ингварю, – бросил он одному дружиннику, стоящему рядом. – Скажи, пусть берет сразу оба полка и идет на выручку. Монголы бросили в атаку резерв.

«Пора подавать сигнал засадным тысячам Басыни или… Нет, погожу немного. Пусть как следует завязнут», – подумал он, однако послал еще одного гонца к Сергию, повелев передать, чтобы тот не сводил с князя глаз, потому что вот-вот понадобятся его камнеметы.

Субудай в это время отнял левую руку от рукояти сабли и ткнул пальцем в трех воинов.

– Готовьтесь, – прохрипел он.

Те мигом кинулись к горевшему неподалеку костру, держа в руках стрелы, наконечники которых были обмотаны тряпками, пропитанными каким-то вонючим жирным раствором. Едва заметив, что резервные тысячи вот-вот врежутся в тесный строй русичей, Субудай повелительно крикнул воинам:

– Пора!

В следующее мгновение высоко вверх взлетели три стрелы, за каждой из которых вился отчетливо различимый длинный черный шлейф дыма.

– Еще! – потребовал Субудай.

И вновь три стрелы пошли следом за первыми. Затем еще раз.

– Вроде бы рано, – озадаченно заметил Басыня, наблюдая за ними. – Не погорячился ли князь?

Кто именно послал их, Басыня определить не мог, потому что находился довольно далеко от места битвы. А то, что этот сигнал подан по приказу Субудая, ему и в голову не пришло. Однако команда была получена, а значит, ее надлежало выполнять, невзирая на все сомнения.

Всадники выступили из небольшой рощицы, и в это же время из другой, точно такой же, но расположенной далеко позади русского лагеря, вынырнула последняя тысяча Субудая, которую возглавлял его двадцатилетний сын Урянхатай.

Монголы, две ночи назад скрытно переправившиеся на тот берег Днепра, успели сделать огромный крюк по степи и выйти глубоко в тыл русичам, после чего они до поры до времени затаились в дубраве, как и Басыня со своими ратниками. От поля боя тех и других отделяло около трех верст.

Стрелы были сигналом для Урянхатая. На деле же получилось так, что они дали команду для атаки сразу двум засадам.

В ставке рязанского князя все были настолько увлечены перипетиями развернувшейся битвы, что в грохоте скрещивающихся мечей и сабель, жалобном ржании коней и яростном реве воинов никто и не расслышал шума за спиной. К тому же всадники, вопреки своему обыкновению, выполняя строгий приказ Субудая, летели молча. Даже мерный дробный топот приземистых монгольских коньков был не так отчетливо слышен, их копыта Урянхатай повелел обмотать мягкими тряпками.