Чтение 24–й страницы книги ~Пасынок судьбы~

— Это… понимаешь… если она от дракона удрала, стало быть, тут пещера его недалеко… Они завсегда сокровища накапливают, понимаешь… Сколько народу ездило искать, а нам, понимаешь, такое…

— Так! Рот закрой! — оскалился Ярош. — Твое дело — сторона. Ишь ты, золота да каменьев драгоценных ему захотелось! Брагу вари да мед собирай. У тебя это лучше получается!

— Да я чо? Я ничо… — засопел бортник. — Вам же, понимаешь, подсказать хотел…

— Я отведу вас к пещере! — проговорила внезапно Аделия.

— Правда? — поразился Годимир. — Ты же говорила…

— Я помню. Может, чуточку забыла, но обязательно вспомню. Найдем пещеру…

— А ты была… — начал Олешек, но Ярош толкнул его — сказано ж тебе: лучше пока не напоминать.

— А что, пан рыцарь, — разудало проговорил разбойник, — драконы, говорят, и вправду сокровища собирают…

— Так не бывает же драконов, — прищурился Годимир. — Сам утверждал.

— Как это не бывает? — возмутилась королевна.

— Эх! С вами поведешься — не в то еще поверишь! — махнул рукой Ярош. — Моря я тоже не видел. Но оно же есть!

— Еще как есть! — восторженно закатил глаза Олешек. — Видел бы ты лунную дорожку на водной глади летней ночью… — И вдруг спохватился. — А ведь правда, пан рыцарь! Одно дело королевну батюшке вернуть, а другое дело — королевну и голову дракона в придачу… Доброжир тебе корону сразу отдаст! Не задумается даже.

— Не нужна мне корона! — ответил Годимир. — Ты же знаешь, я за властью и богатством не гоняюсь! Но обет выполнить… Такой случай!

— Так что, едем? — улыбнулась Аделия. — Я покажу.

— Да поехали, пан рыцарь! — Шпильман бренькнул по струнам. — Два-три дня не решат ничего… А если и в самом деле дракона завалишь?

— А главное, какая баллада выйти может! — подмигнул Ярош.

— Ну, так и ты от сокровища не откажешься! — в свою очередь подначил его рыцарь.

— А я что? — покачал головой лесной молодец. — Я не претендую. Честно разделим. На всех.

— А я? — влез Дорофей.

— А ты… Если будешь молчать, получишь малую толику, — сурово проговорил Ярош. — Но, не приведи Господь, хоть одна живая душа прознает, куда мы поехали… Ты меня знаешь?

— Знаю, знаю… — пискнул бортник, втягивая голову в плечи.

— Так вот. Под землей найду и на краю земли найду! И кишки вокруг дерева обмотаю, уж извини, твое высочество, а из песни слова не выкинешь…

Аделия махнула рукой величественным жестом. Мол, все понимаю и не обижаюсь.

— Эх, — почесал макушку рыцарь. — Не думал я, что обеты так разрывать могут… Но ведь, если я дракона убью, а после королевну к отцу доставлю, я ж ничего против чести не учиню?

Четыре головы дружно замотылялись из стороны в сторону, будто говоря — нет, нет, не учинишь…

Годимир махнул рукой и пошел проверять конскую сбрую. Наверняка малознакомая с седловкой королевна что-то напортачила. Нужно распутать, расправить перекрутившиеся ремешки и складки потника, а уж тогда и в путь собираться.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
ЯКИМ И ЯКУНЯ

Второй день маленький отряд, следуя путаным указаниям королевны, уходил все дальше и дальше на юго-запад, прочь от обжитых земель. С каждой верстой ближе становились сверкающие белизной снеговые шапки Запретных гор, все круче становился подъем. В лесной рати как-то исподволь сероствольные буки-исполины вытеснялись приземистыми темно-зелеными елями. Все меньше становилось под копытами коней овсяницы и белоуса, все больше черники и кислицы. Изредка попадались целые заросли можжевельника, еще не стелящегося по земле, как высоко в горах, а торчащего бойкими кустиками.

Годимир, как истинный рыцарь, уступил седло Аделии и теперь шагал, ведя серого под уздцы. На саврасого сгрузили собранные рачительным Дорофеем запасы — муку, мешочек пшена, два хороших ломтя сала, соль в тряпице и даже оплетенную ивовой лозой корчажку с брагой. Харчей должно было хватить на три-четыре дня. Вот и выходит, что если завтра никакой пещеры не обнаружится, нужно разворачиваться и выбираться к людям. Сперва в Гнилушки, а после и в Ошмяны. Рыцарю хотелось верить в благорасположение и короля Доброжира, и каштеляна пана Божидара. Авось помогут снарядить отряд как положено, с подводами, слугами и запасными конями, и вот тогда уже крылатый гад не уйдет от справедливого возмездия.

На привалах Годимир точил меч и отрабатывал удары. В поединке с драконом случайностей не бывает, да и быть не может. Приставучий Олешек таки заставил рыцаря дать ему пару уроков. Шпильман продемонстрировал знания, полученные от наемника из Костравы, и рыцарь понял, что все уже почти безнадежно.

Желания у парня много, а вот умения никакого. То ли поморянин учил его спустя рукава, лишь бы отвязался, то ли сам не был мастером. Взять хотя бы стойку. Олешек ставил ноги чересчур близко одна к другой, да и сгибать в коленях их никак не хотел. Утверждал, что ему так неудобно. Но рыцарь-то знал, что двигаясь словно на ходулях, ученик лишает себя подвижности и свободы перемещения, что он не сможет с достаточной быстротой отклониться от вражеского удара или, напротив, прянуть вперед в длинном выпаде.

В конце концов Годимир разозлился и заставил шпильмана отрабатывать шаги. Круговой и скрестный, приставной и отшаг. «А не хочешь учиться, ищи другого учителя!»

Неожиданно помог Ярош, с интересом наблюдавший за их упражнениями. Он заявил возмущенному музыканту, что движение в бою — основа основ и начало начал. Неподвижный боец — мертвый боец. И от души посоветовал рыцарю не подпускать шпильмана и близко к мечу, пока не научится слушать умных людей и двигаться на поле боя свободно и раскованно.

Аделия тоже принимала живейшее участие в занятиях, хлопала в ладоши при каждой удаче Олешека и порывалась сама схватить меч и встать рядом с ним. Сказала, что тоже всю жизнь мечтала научиться рубиться настоящей сталью.

В общем, от всего происходящего у Годимира начала голова идти кругом, и он прекратил занятия до той поры, пока не станет у них больше свободного времени.

На другой день с утра он разбудил всех с рассветом, заставил разводить костер и готовить завтрак, чтобы и мысли не возникло о мечах, стойках и выпадах. На дневке тоже от роли учителя отказался, сказав, мол, что слышит непонятное шуршание в подлеске. Ложь вышла такой убедительной, что даже Ярош повелся — накинул тетиву на лук и все время привала держал под рукой пяток воткнутых в землю стрел.

Зато когда тронулись в путь, Годимир получил возможность вздохнуть с облегчением.

Лесной молодец продолжал оставаться настороже. Перекинул повод коня через предплечье, а сам так и зыркал по сторонам, выискивая, в кого бы всадить стрелу. Олешек надоедал королевне, пристроившись у ее стремени:

— А какой он, дракон?

— Страшный, вот какой, — отвечала Аделия, но уже без истерик или душевной дрожи.

— Я понимаю, что не теленок, а все же… Какой, а?

— Какой, какой… Крылья… Хвост… Пасть… Зубастая.

Королевна оказалась не из записных рассказчиц. Хотя о других заботах болтала довольно бодро. Наверное, и вправду сильное потрясение пережила.

— А огонь он может пускать?

— Конечно, может… Из ноздрей.

А вот это что-то новое. Такого ни магистр Родерик, ни архиепископ Абдониуш не писали, не говоря уже об Абиле ибн Мошше Гар-Рашане… Тьфу, басурманин, пока выговоришь… Годимир не мог понять, хочется ли ему дальше слушать беседу королевны и шпильмана, или пустопорожнее щебетание Олешека начинает его злить? Ишь, прилип как банный лист к… Нет, нехорошее сравнение, не благородное. Просто — пристал как смола. И тут рыцарь вспомнил свой сон и липкую грязь, куда угодил по воле навьи. Настроение испортилось окончательно.

— Вы бы тише! — сердито буркнул он, проверяя — легко ли ходит клинок в ножнах. — Не нравится мне этот лес!

— А то мне он нравится! — воскликнул шпильман, делая широкий жест рукой. — Елки, палки, лес густой…

— Тише! — поддержал Годимира Ярош. — Пан рыцарь верно говорит. Что-то не то в лесу…

Аделия ойкнула и закрыла рот ладошкой. Брови Олешека поползли на лоб:

— Как это — «не то»? — вполголоса спросил он.

— Да вот так! — пояснил Ярош, тоже стараясь говорить негромко. — Птицы не поют. Слышал?

— Нет.

— Если бы меньше болтал, услышал бы. Версты две назад и сойки кричали, и ореховки. А дятлов сколько было! А теперь тишина…

Годимир прислушался к своим ощущениям — нет ли чувства слежки? Да нет. Затылок не сверлили ничьи глаза, как это случилось на тракте. Но вот дышать почему-то стало тяжелее. Или воздух стал влажным и холодным?

Пожалуй что…

Да! А вот еще!

— Ярош, — позвал он разбойника. — Ярош, ты можешь сказать, в какую сторону мы едем?

— Да вроде в гору… — почесал затылок лесной молодец. — Значит, на юг. А там… тяжело сказать. Солнца нет.

— Верно. Солнца нет. Хотя туч не было. Мох на деревьях где придется.

— Точно! Во дела! А я как чувствовал… Вляпаемся в дерьмо по самые уши… Уж извини, твое высочество.

— И туман… — вдруг добавил дрожащим от волнения голосом Олешек.

Он ткнул пальцем под ноги.

Ну, туман, не туман, а легкая дымка поднималась над травой, достигая уже колен. Так бывает над лугом, когда солнце ранним утром высушивает росу, и она плывет клубящимся паром. Кажется, будто идешь в парном молоке. Здесь же другое. Туман казался липким, противным. Так и хотелось остановиться и счистить его со штанов рукавом. А потом залезть на дерево или найти выступ скалы и пересидеть, когда он пройдет мимо.

— Гляньте! Домик! — звонко закричала королевна и опять шлепнула себя по губам, убоявшись чужого в лесу звука.

Годимир повернул голову.

Лес на время кончился, и они вышли на край широкого яра. Его, видимо, промывали ежегодно сбегающие с гор талые воды. Да и сейчас на дне бесшабашно звенел ручеек. Со временем стены оплыли, придав оврагу ширину и монументальность, а после заросли шиповником и терном. Кусты укрепили сползающий глинозем и остановили рост оврага. С северной стороны ели подступили почти вплотную к его склону — кое-где даже корни торчали в воздухе, словно скрюченные и почерневшие куриные лапы. А на противоположной, южной стороне располагалась рукотворная просека саженей двадцать на двадцать, заросшая густым травостоем. К склону длинного, как язык страдающей от жары собаки, холма, покрытого темным ельником, притулилась избушка. Маленькая, слегка покосившаяся, крытая дерном.

— Кто бы это?.. — выразил вслух всеобщее опасение Олешек.

— Может, и никто, — задумчиво ответил Годимир. — Жили когда-то старатели или промысловики из тех, что пушнину…

— Нет. Подворье не заброшенное, — возразил Ярош. — Не ухоженное, конечно, но и не заброшенное. Знаешь, похоже, будто хозяин либо ленивый, либо запойный…

— А если больной? — вставила королевна.

— Нет, твое высочество. Больной бы не выжил в глуши. Верно люди говорят — волка ноги кормят. А лесного жителя и ноги, и руки, и голова… Чего угодно лишись и не выживешь. Только косточки обглоданные найдут по весне.

— Заглянем? — предложил шпильман, но его голос не выдавал горячего желания посетить незнакомое жилище.

— Думаю, одним глазком можно, — неуверенно проговорил Бирюк. — Мы все-таки при оружии. Не годится шарахаться, словно пуганая ворона от куста.

— Зайдем, — подвел итог Годимир. — Хоть обед сготовить на очаге попросимся. А то на костре все время каша пригорает с одного боку.

— Это котелок у Дорофея дрянной. Жмотится бортник хорошие вещи у купцов торговать. Берет, что ни попадя, а потом мучается. Он, верно, радуется, что за гарнец прелого пшена и худой котелок долю в драконьем сокровище застолбил… — Ярош махнул рукой и заглянул в яр. — Глубоко, но спуститься можно. Пошли, что ли?

Они осторожно, придерживая и успокаивая коней, волнующихся из-за оседающей под копытами земли, спустились к ручью. Годимир набрал на всякий случай баклажку. Перепрыгнул на тот берег. Отсюда вверх вела довольно утоптанная тропинка. Видно, что один-два раза в день ею пользуются по назначению. Значит, ходят за водой, готовят и стирают. Обычные люди.

Плетня у избушки не обнаружилось. Да и зачем он хозяевам, которые птицу или скотину не держат? Собак, и тех нет. Сразу вспомнился Дорофей — он тоже без охранника обходился. Но на воткнутых в землю кривых кольях, в которых без труда угадывались кое-как обтесанные еловые стволы — елки-ковырялки, как сказал бы Бирюк, — сохли кувшин и три объемистых казана. По одному из них Ярош и постучал кибитью лука.

— Э-гэ-гэй! Добрые люди! Есть кто дома?

Тишина. Только под легким ветерком скрипнул ставень. Или не под ветерком? Ведь откуда туман тогда. В ветреную погоду его не бывает — это всем известно.

— Эй! Есть кто живой? — прокричал еще раз, для порядка, разбойник и пошел к крыльцу.

«Лишь бы неживых не было…» — подумал Годимир.

И тут дверь распахнулась. На пороге возник румяный благообразный старичок в латанной не раз, но чистенькой рубахе. Поклонился с достоинством, но без подобострастия, присущего кметям. Наверное, вольный переселенец.

— Доброго дня вам, гости дорогие! Редко кто в нашу глушь захаживает. Вы уж простите, панове, — разучились гостей принимать. Как есть разучились…

Он шагнул через порог, принимая поводья коня у Годимира. Следом за старичком выскочила бабушка. Тоже румяная, круглолицая, в толстой поневе и вышитой по вороту рубахе. На голове — очипок47. В руках полотенце. С первого взгляда видно, что муж и жена. И прожили вместе самое малое лет сорок. Вот про таких и говорят в сказках — жили долго и счастливо и умерли в один день.

— Заходите, заходите в дом, гости дорогие, — зачастила старушка. — А Яким коней устроит. Сена у нас нет, уж не обессудьте, так он их попастись за домом пустит. А вы заходите… Устали с дороги, должно быть? И панночка! Бедная моя деточка. Ладно, мужики здоровые в дорогу трудную отправляются, а тебя-то за что с собой утянули? Ни стыда, ни совести…

Годимир помог королевне соскочить с седла, вежливо пропустил ее вперед и сам шагнул за порог, успев заметить, что Бирюк бдительности не утратил — озирает подворье и опушку ельника, а стрела все еще лежит на тетиве.

В избе было на удивление опрятно, пахло развешенными по углам пучками чабреца и пижмы. Однако резного лика Господа рыцарь не обнаружил, как ни старался. Это, с одной стороны, настораживало. А с другой — да может, они иконоборцы? Или еще какие еретики? И что с того. Главное, чтобы человек был хороший.

— Присаживайтесь, гости дорогие, присаживайтесь, — тарахтела бабулька, словно горох о стену сыпала. — Меня Якуней кличут. А старик мой — Яким. Давно тут живем. Живем помаленьку. Грибы, ягоды собираем. На жизнь хватает. Много ли старикам надо? Моложе были, Яким силки на рябчиков ставил, самострелы на куницу да соболя настораживал… Шкурки носил менять на ярмарку. И в Ошмяны, случалось, забирался. Слыхали про Ошмяны, молодые панычи? Бо-о-ольшой город… Богатый… Теперь никуда не ходим. Много ли старикам надо? Мы уж почитай полста лет тут обретаемся. — Якуня обмахнула полотенцем и без того чистый стол.

Годимир огляделся. Беленая печь. На ней, скорее всего, и спали старики. Лавки вдоль стен застелены плетеными из лоскутов ковриками — их часто делают рачительные и небогатые хозяйки по селам как зареченским, так и словинецким.

Ярош уселся за стол, прислонив лук рядом. Олешек расположился раскованно и вольготно. Закинул ногу за ногу. Правда, решительно воспротивился попытке хозяйки отнять у него цистру и с почетом разместить инструмент в «красном» углу избы. Годимир подумал, что у шпильмана последнее время, похоже, не все в порядке с головой. Кому нужна его бандура? Ишь, втемяшил, что все так и норовят обидеть бедного музыканта, лишив его средства к заработку. Очень надо! Теперь пусть даже предложит взять ее или поучиться играть в отдачу за уроки с мечом, Годимир и сам не примет подачки.

Якуня присела напротив Аделии, подперла пухлую щеку кулачком:

— А кто ж тебя, дитятко, панночка молодая, в путь-дорогу дальнюю выгнал?

— Нужда, бабушка, нужда, — отозвалась королевна.

— Да что ж это за нужда такая лихая? Не верю я в эдакую нужду. Не верю и верить не хочу… Чтоб молоденькая, слабенькая…

— Что-то, бабка, дотошна ты больно, — нахмурился Бирюк. — Ровно сборщик подати. Что да как? Не все ль тебе равно?

— А вот и не все! Вам, басурманам, только волю дай. Заведете куда ни попадя и с пути истинного собьете…

— Я, бабушка, между прочим, странствующий рыцарь, — заметил Годимир. — Дело всей жизни у меня — следить, чтоб никто слабого или беззащитного не обидел.

В это время вошел Яким. Услышал слова словинца и немедленно встрял в разговор:

— Вона как! Пан рыцарь. Да еще из странствующих! А в наших-то краях глухих какими судьбами? Или потребовалось справедливость устанавливать огнем и сталью?

Да уж. Вся дотошность бабки меркла перед въедливостью дедка, как начищенный сковородник — вон, к слову, на припечке красуется — пред ликом солнца.

— Справедливость. А как же! — поддакнул рыцарь просто для того, чтобы уесть старого болтуна. — Пора и ваших землях порядок навести!

— Ой, а что ж тут делается такого! — всплеснула Якуня пухлыми ладошками, но Яким грозно, скорее больше для вида, прикрикнул на нее, отослав собирать на стол, а сам уселся на ее место, расправил бороду. Сказал негромко и рассудительно:

— Справедливость, говорите? Это правильно. А будет ли мне позволено спросить у благородных панычей, среди кого вы ту справедливость наводить будете? Среди меня с бабкой? Сколь я знаю, тут на десяток верст окрест людей нетути более… — Он хитро прищурился, поглядывая больше на Годимира и Яроша, совершенно разумно посчитав их главными.

— Ну… — Рыцарь замялся. — Ну, зачем мне среди вас справедливость наводить? Вы, как я погляжу, люди мирные и безобидные… — Дед усиленно закивал. — Я дракона убить хочу.

— Дракона?

— Ну да!

— Это ж какого-такого дракона? А! — Яким вдруг хлопнул себя по лбу, аж челюсть клацнула. — Ах, дракона! Тогда да. Тогда понятно. Вы, панычи, позвольте узнать, сами по себе или вас государь какой-нибудь отправил? Кто там нонче в Ошмянах? Я уж лет пятнадцать, а то и все двадцать туды не выбирался…

— Мы, конечно, сами по себе, — заверил его рыцарь. — Но с нами особа королевской крови. Королевна Аделия, законная наследница престола ошмянского.

— Вот оно что! А я гляжу — нет, не кметка сидит в моей избушке! А оно выходит — королевна! Бабка! — вдруг заорал он неожиданно. — Бабка! Ты знаешь, старая карга, кого принимаешь?

— Да знаю, касатик, знаю… — откликнулась Якуня откуда-то из-за спины Годимира. — Слышу. Не глухая. — Бабка выплыла, прижимая к животу широкую мису, аромат от которой шел просто восхитительный. — Вы уж не обессудьте, гостечки дорогие, по-простому мы с дедом живем. Грибочки соленые, капусточка квашеная, лук да чеснок, вот и все богатство наше… Зато уж ежели грибочки, так и опята, и маслята, и подосиновики, и подберезовики, и сморчки, и строчки. Яким мой — великий мастер грибы собирать…

— Да ты б не волновалась, бабушка, — попытался приподняться Ярош. — Мы при харчах. Сами себя прокормим. Что ж мы стариков обжирать будем?

Ладони старушки легли ему на плечи, вжали обратно в лавку:

— Сиди, сиди, касатик… Ишь чего удумал — свои харчи! Мы с дедом, хоть и розвальни старые, а правду, от предков завещанную, блюдем. Гость в дом — счастье в дом. И накормим, и напоим, и спать уложим. Вот с банькой промашка вышла. Не упредили старых заранее, так дед и не истопил ее. Да не беда! Ежели до завтра еще у нас погостите, будет вам к полудню банька.

— Что ты, бабушка, — возразил Годимир. — Нам задерживаться не резон…

Но Якуня его не слушала:

— А какие венички у деда моего… Чудо, а не венички. В дубовую рощу нарочно бегал. День туды, день обратно. Да вы извольте откушать. Ложки в руки взяли… Угощайтесь, угощайтесь… Это еда для панычей благородных, а королевне моей я вот, гляди, чего припасла…

Перед Аделией немедленно была установлена миска с мелко накрошенными буровато-сизыми комочками. Она сморщила носик, но Яким опередил готовое прорваться наружу возмущение:

— Это я сам придумал, королевна моя… Тут ягоды лесные сушеные — и черника, и голубика, и брусника, и малина. А с ними вместе орехи лущеные и толченые. А после все медом залито. Попробуй только, красавица, век будешь стряпню старого Якима в Ошмяны заказывать, а то и заберешь старого главным куховаром королевским…

Аделия нерешительно зацепила липовой ложкой один из кусочков угощения. Разжевала. Улыбнулась. Кивнула.

— Вот! — немедленно восхитился Яким. — Я знал, королевна моя, что тебе пондравится! Да разве ж может это не пондравиться? И вы, панычи, угощайтесь, не побрезгуйте…

«Ну, уж если королевне пришлось по душе, — подумал Годимир. — Так чего простому рыцарю кобениться?»

Он решительно взмахнул ложкой. Капуста оказалась кисло-сладкой, грибочки — нежно, слегка присоленными и таяли во рту. А вся эта вкуснота щедрой рукой пересыпана мелкорубленым укропом, лучком, петрушкой, стрелками дикого чеснока… Объедение!

Ярош и Олешек после первых неуверенных движений так зачастили ложками, что рыцарю стало боязно — а успеет ли он насытиться с такими удальцами-спутниками? Он только хотел посоветовать им реже метать, но дед Яким снова опередил:

— Угощайтесь, угощайтесь! Мы еще притащим, коли мало! Кто в лесу живет, от лесу кормится, голодным от веку не бывает… Лес — и стол, и дом. Только надобно уметь распознать…

Блаженная сытость охватила словинца. А слова старого Якима падали и падали, разбивались о стол, как брызги дождевые, расползались по углам, по щелям тараканами, зудели в голове навязчивыми комарами…

Вот говорливый-то! Годимир хотел поковыряться в ухе пальцем, но почему-то не смог.

Потом на его глазах Якуня взяла цистру Олешека и отложила ее на полати. И шпильман вопреки обыкновению не возмутился. Просто сидел и тупо пялился в стену.

Яким расправил бороду, поднялся. Помахал ладонью перед лицом Яроша. Лесной молодец будто и не заметил его движений. Странно…

Дедок прибрал лук и колчан, толкнул Бирюка в плечо. Знаменитый разбойник свалился, словно куль с мукой.

— Я ведь узнала его, касатик, — издалека донесся голос Якуни. — Ярош. Ярош Бирюк…

— А то я сам слепой и тупой, — ворчливо отозвался дед. — Сыдор-то думал, что избавился от него. Ан нет… Живучий.

— И не говори, касатик, сколько разов вот так уходил от верной гибели?

— Ну, теперича все. Отпрыгался.

— Я, касатик, королевну в чулан запру. Опосля. А с энтими мордоворотами делать что будем?

Толчок в плечо. Годимир опрокинулся навзничь, больно ударившись плечом. Падение отозвалось вспышкой боли в треснутом ребре. Но ни дернуться, ни пошевелиться рыцарь не смог.

— Да хорошо бы их в погреб, чтоб не попортились прежде времени… Приготовь-ка их, старая, а я с лошадками управлюсь пока. Эх-хэ-хэ, грехи наши тяжкие… — Тяжело ступая, Яким прошел в сени, и вскоре его шаркающие шаги затихли.

Годимир лежал в полном оцепенении и недоумевал — опоили или в еду яду подсыпали? Может, потому и не скупились на укроп с луком, чтобы вкус перебить? Скорее всего. А опоить не могли. Они еще ничего не пили.

И как собираются с ними поступить дальше?

Видеть рыцарь мог только стреху изнутри да жерди, на которые она опиралась. Рядом копошилась Якуня. Кряхтела, охала и, по всей видимости, что-то делала с Ярошем. Судя по словам бабки и деда, они хорошо знали Сыдора. Значит, Бирюку теперь точно не жить. Ну, их-то с Олешеком разбойник может и пожалеть по старой памяти… Годимиру захотелось надавать себе пощечин за подобные мысли, проклятая неподвижность помешала. И как ни заставляй себя думать о чем-то другом, все равно не выйдет. Проверенный способ. Попробуй только сказать себе — не хочу думать о булке с маком. Вот увидишь — только о ней мысли и будут лезть в голову.

Аделия все еще сидела на лавке. Тоже безучастная ко всему, словно тряпичная кукла. Ей, по всей видимости, старики-разбойники уготовили иную участь. Еще бы! Особами королевской крови запросто не разбрасываются. Можно выкуп получить. А если сильно постараться и изобразить из себя спасителя королевны от дракона, есть надежда заделаться королевским зятем и установить власть над половиной Ошмянского королевства. Якиму это, само собой, ни к чему, но вот Сыдор — малый ушлый — своего не упустит.

— Эх, касатик, касатик… — кряхтела бабка, едва не касаясь краем поневы щеки Годимира. Рыцарю это прикосновение почему-то было крайне неприятно. Словно мохнатая гусеница ползет или жирная навозная муха на лицо сесть норовит. — Ну, вот и славненько. Теперь ты, родимый…

Старуха нависла над словинцем. В руке ее сверкнул широкий кухонный нож из тех, что годятся и хлеб нарезать и барана выпотрошить.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
МНОГО КРОВИ И НОВАЯ БЕДА