Чтение 24–й страницы книги ~Заложник удачи~

— То есть… Это… Пан Божидар… Значит, он и ты… Ничего не понимаю…

— Что ж тут понимать, пан Годимир? — хитро прищурился чародей. — Пан Сыдор — бастард, сиречь незаконнорожденный наследник пана Божидара герба Молотило, а значит, имеет право на такой же герб.

— С полоской… — не задумываясь поправил рыцарь.

— Что? Ах, да. С черненой полосой. Но лишь в том случае, если пан Божидар не признает пана Сыдора перед всем панством ошмянским. А если признает… Хоть я в геральдике и не знаток, но…

— Так тот перстенек!.. — сообразил наконец-то молодой человек. — Тот, что пан Божидар на ладони держал!

— А ты как думал, сладкая бузина? Загулял как-то Божидар. Моя мамка в молодости красивая была! Это сейчас толстая, как бочонок… А после всего перстенек ей подарил, а на перстеньке — ма-аленькое молотило. Теперь я — пан, коль Божидар признал меня сыном.

— Он тебя сыном признал, а ты в Ошмяны загорцев приведешь? — глухо проговорил Годимир.

— А почему бы и нет, сладкая бузина? Загорское королевство сильное. И защитит, и поддержит…

— Ты ж королем всего Заречья хотел стать! А теперь что, перед загорцами хвостом виляешь, пес?

— Ты что сказал? — Сыдор побелел лицом. Даже про бузину забыл помянуть.

— А что слышал! Ты ж теперь пан. Того и гляди, в рыцари посвятят… Доставай свой меч, отдай мой и выходи на честный поединок. А там поглядим, за кем Аделия скучает!

— Ах, вот оно в чем дело! — Разбойник подался вперед, потянул меч из ножен. — Я тебе поручил свою невесту в Ошмяны отвезти, а ты по дороге, поди, клинья подбивать начал?

— Никакая она тебе не невеста! Я ее честно привез в Ошмяны. И свою часть договора выполнил. И ты свою выполни! Перед нашим поединком освободи Яроша. Если он еще жив, конечно. С твоим-то понятием о чести.

— Что? Ты мою честь не трогай, рыцаренок недоделанный!

— Я — рыцарь, посвященный по закону и совести, а ты грязный вор и грабитель. Да я об тебя даже меч марать не буду! — Годимир шагнул вперед, взмахнул кулаком, целя Сыдору в подбородок.

Лесной молодец отмахнулся, закрываясь предплечьем, а рыцарь с удовольствием всадил ему левый кулак снизу под ребра. Кто дерется с шести лет, толк в этом деле знает.

Сыдор крякнул, согнулся, получил локтем в висок и упал на Вукаша.

Годимир стремительно наклонился, хватая из-под ног разбойника меч. И в этот миг кто-то ударил его между лопаток. Сила удара бросила рыцаря на колени. Пальцы соскользнули с рукояти. Он успел заметить широкий носок сапога, летящий ему в лицо. Подставил плечо и покатился по земле прямо под ноги лесным молодцам.

И тут на него обрушился целый град ударов. Молодой человек съежился, закрывая самые болючие места.

«Вот так себя чувствует сноп на току, когда дюжие кмети начинают обрабатывать его цепами».

Это была последняя осознанная мысль, а потом осталось лишь звериное чувство — стремление выжить любой ценой. Выжить, чтобы отомстить.

Сиплое «хэканье» разбойников прервал требовательный возглас вожака:

— Не до смерти! Не до смерти, я сказал!

— Пускай, пускай, ему полезно, — негромко проговорил Вукаш. — Чтоб прочувствовал…

— Так я ж не против, сладкая бузина, — обычное состояние духа быстро возвращалось к Сыдору. — Только зачем ему облегчать жизнь? Или смерть, ха!

— Молодец, пан Сыдор! Далеко пойдешь. Я тут кое-что придумал, пошли расскажу.

— Ага, сейчас. Эй, вы, полегче, я сказал… Будимил!

— Будигост я!

— Да по хрену мне! Проследи, чтобы живым остался!

— Понял, Сыдор! Все сделаю!

Тут кто-то попал Годимиру в ухо. Вспышка боли в голове затуманила разум. Он попытался вжать голову в плечи. Получил еще пару раз по ребрам. Счастье, что лесные молодцы толкались, как обычно бывает, когда толпа топчет одиночку, и не давали друг другу бить прицельно. Двое-трое слаженно действующих драчунов уже давно отделали бы его до полусмерти. Если попадут еще несколько раз по почкам, ты, пан рыцарь, больше не жилец. А, кроме того, могут отбить легкие, печень, сломать хребет, врезать по голове так, что до конца дней будешь только под себя ходить да жевать, что в рот кинут.

— Дай я его промеж ног припечатаю! Чтоб неповадно!.. — Кажется, голос Озима.

Годимир очень хотел потерять сознание, но, как назло, беспамятство не шло и не шло.

— Ах ты, сучок словинский! Закрывается еще!

— Дай мне! Ну, дай…

— А пусти-ка меня, Тюха!

— Не пихайся, всем достанется!

— Эй, легче! Слышал, что Сыдор сказал?

— Ну, пусти же! Вот всегда вы так!

— Тьфу ты! Устал. Ну вас на…

И вот, когда рыцарь уже почти перестал чувствовать боль, опустилась спасительная тьма, в которой кружили, порхали, гасли и вновь зажигались золотые звездочки.

Ведро ледяной воды в лицо, словно пощечина.

Вода, она же не твердая, почему же так больно? Как будто уже зима и вместо капель летят сосульки и осколки льда…

Как же больно…

Еще одно ведро!

— Эй, рыцарек, живой или нет, сладкая бузина?

Глухой голос, наполненный еле сдерживаемой яростью, ответил ему:

— Ухайдакали парня, сволочи…

— Кто б говорил, сладкая бузина? Хочешь, мы и тебя отделаем? Ты только попроси…

— Я б тебя попросил, елкина ковырялка, не были бы руки связаны!

Ярош? Живой?

Годимир открыл глаза. Заморгал, разгоняя затмевающий зрение туман. Удивительно, но лицу досталось гораздо меньше, чем следовало ожидать. Огнем горело ухо, ныла скула, саднили правая бровь и подбородок, но это, скорее всего, он сам, когда падал. Туловищу досталось не в пример больше. Болит едва ли не каждая косточка, руки отчего-то неподвижны, и любая попытка пошевелить ими обречена. Что-то режет под мышками, хотя он точно помнит, что туда не били… Может, после того, как сознание потерял?

— Гляди-ка! Живой, сладкая бузина!

Почему голос Сыдора доносится снизу?

Драконоборец моргнул еще раз, стряхивая воду с ресниц.

Да, разбойники в самом деле столпились внизу. А он тогда где? От одной мысли о казни, постигшей отца Лукаша и монахов, сердце запнулось, ледяной комок возник в желудке, поднимаясь к горлу.

Да нет! Не может быть! Ощущения не те. Правда, Годимир на колу не был еще ни разу в жизни (и не стремился туда), но представить себе, что чувствует человек, которому загоняют в зад заостренную жердь, мог. Хотя бы в общих чертах.

— И надо тебе было возвращаться, пан рыцарь! — А вот голос Яроша звучит как положено, рядом.

— Значит, надо, — с трудом ворочая челюстью, ответил Годимир. Повернулся, чтобы посмотреть на товарища по несчастью.

Бирюк висел на дереве. Скорее всего, на той самой ветке бука, вытянувшейся полого над тропой, о которую ударился рыцарь. Толстая веревка обмотана вокруг туловища под мышками и тянется вверх из-за спины.

Ах, вот оно что!

Значит и сам Годимир также подвешен, как муха, пойманная пауком.

— Эй, ты, рыцаришко! — Кто-то толкнул его ногу. Молодой человек закачался. Ветви и стволы буков, лица толпящихся вокруг разбойников, запряженные телеги, верховые кони, тропа поплыли перед глазами. — Тебя спрашиваю или нет?

— А? Чего? — ответил рыцарь, выискивая ненавистную рожу Сыдора.

— Висишь, сладкая бузина?

— Висю… То есть вишу… Тьфу ты…

— Виси, виси! Я хочу, чтоб ты знал — Сыдор из Гражды слов на ветер не бросает.

— Не понял…

— А кто виноват, что ты, сладкая бузина, такой тупой? Я обещал Яроша не убивать?

— Обещал, — кивнул Годимир и пожалел — голова закружилась, у Сыдора вместо двух глаз стало сразу четыре.

— Да чтоб ты сдох со своими обещаниями! — каркнул Бирюк.

— Я? Я повременю, а вот вам… Короче, ты, волчара позорный, и ты, рыцарь трахнутый! Я вас оставляю повисеть. Пусть все парни знают — Сыдор из Гражды если чего пообещал, то сделает завсегда. Даже если злейшему врагу пообещал или дерьмецу, о которого даже сапоги вытирать противно.

Тут у вожака хэвры снова стало две глаза, и Годимир с радостью заметил, что губа Сыдора распухла и, скорее всего, мешает ему улыбаться. А так тебе и надо, ублюдок. Скоро совсем не до смеху будет. Дай только выпутаться из веревок и слезть с дерева, а там месть — вопрос времени и не более. И уж таким наивным Годимир из Чечевичей не будет.

— Я хочу, чтоб ты знал, Сыдор. Я тебя найду, — тихо проговорил словинец, но разбойник его услышал.

— Да ради Господа! — весело ответил он. — Искал тут один, сладкая бузина!

— Ищите и обретете, — с противной ухмылочкой проговорил присутствующий здесь же чародей. До сих пор он стоял тихо — не мудрено не заметить. — Так, кажется, в «Деяниях Господа» сказано? Жаль, священные книги не поясняют, что именно вы найдете.

— А ты, загорец, тоже готовься! — пообещал рыцарь. — Клянусь убить тебя легко, я же не такая скотина…

— Это ж надо! — восхитился Вукаш. — Какой же ты добрый, Годимир из Чечевичей. Не иначе со святошей пообщался? Как у него там с задницей? Я надеюсь, не скоро заживет…

Молодой человек попытался выкрутиться из опутывающих его веревок. Забился, как сазан на крючке.

— Гляди, не обделайся с натуги! — под веселое ржание лесных молодцев выкрикнул Сыдор. — Ладно, висите тут, а нам недосуг! В Ошмянах звездочка моя дожидается.

— Каленое железо тебя в Ошмянах дожидается!

— А это мы поглядим! — Будущий король всего Заречья подмигнул и махнул рукой. — По коням, братцы! По коням!

Разбойники заметушились, как муравьи в растревоженном муравейнике. Кто полез в седло, кто запрыгнул на облучок телеги.

— Прощай, пан Годимир из Чечевичей! — Вожак хэвры взмахнул плетью. — Хотел бы я сказать, что жалко тебя, да врать не обучен! И ты, Бирюк, тоже прощай. Желаю подольше помучиться!

Гикнули возницы, хлестнули по крупам коней вожжами.

Заскрипели колеса, затопали копыта.

Годимиру запомнился лишь тоскливый взгляд Дорофея, брошенный через плечо. Бывший бортник ехал на последней телеге, уцепившись за мешки.

Вскоре лес приглушил звуки движущегося обоза и в бучине воцарилась мертвая тишина, нарушаемая лишь чуть слышным шорохом ветвей да поскрипыванием веревки, на которой раскачивался Ярош — кто-то из разбойников толкнул его напоследок забавы ради.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
НОЧЬ КЛЫКА И КОГТЯ

Скрип, скрип… Скрип, скрип…

У каждого человека есть звуки, слышать которые ему неприятно до омерзения, до мурашек между лопатками, до оскомины. Кому-то не нравится, когда скребут ногтем по неглазурованному боку кувшина. Другого, напротив, передергивает от скрипа ножа по глазурованной глине, а иного может свести с ума шелест лезвия бритвы о точильный ремень.

Каждому свое… Но Годимир прочно уяснил, что с сегодняшнего дня его будет бесить поскрипывание прочной конопляной веревки, намотанной на гладкую кору бука.

Ярош молчал.

И молча раскачивался, с каждым разом отклоняясь все меньше и меньше. Это вселяло надежду.

Смолкли голоса разбойников, затихло ржание коней, топот копыт, тарахтение повозок. Сразу же зацвиринькал лесной конек — серовато-желтая, остроклювая птичка размером с синицу. В Заречье его зовут почему-то щеврицей. Вдалеке прокатилась раскатистая дробь дятла. Они вблизи Запретных гор тоже отличались от привычных по лесам Хоробровщины птиц. Были не пестрыми, а черными, словно их в саже кто извалял. Только шапочка алела. И называли их местные кмети желнами. Что за имечко? У загорцев переняли, что ли?

— Ярош, — тихонько позвал Годимир.

Лесной молодец не откликался.

— Ярош. Ярош!

— Чего тебе… пан рыцарь?

— Прости меня.

— Еще чего!

— Да ладно, брось обижаться. Прости. Я ляпнул глупость, не подумав. Признаю. И прошу прощения.

Бирюк помолчал. Его раскачивания стали уже почти не заметны. Хмыкнул:

— Эх, елкина ковырялка! А ведь все могло иначе пойти!

— Что пойти? Куда?

— За Кудыкины горы! Жизнь могла по-иному пойти. Если б один болван не ляпал чего не надо, а другой болван меньше обижался. Эх, елкина ковырялка! Ведь мелочь, ерунда, внимания не стоящая, а как судьбу выворачивает!

— Так ты уже не обижаешься?

Разбойник вздохнул:

— Да чего уж там. Как говорится, ты пошутил, я посмеялся…

— Слава тебе, Господи!

— Что-то ты шибко радуешься, пан рыцарь. К лицу ли благородному пану?

— Перестань!

— Отчего же? Я — простолюдин, а ты так моей дружбе радуешься, словно я королевич какой… К слову, о королевичах. Как там у рыжего дела? У того, который с двумя рыбками?

— Иржи, что ли? — усмехнулся Годимир. — Жить будет. Не знаю, как долго теперь, когда загорцы на Ошмяны пошли.

— Уж всяко дольше нас, — дернул бородой Ярош.

— Это еще почему?

— Эх, пан рыцарь! Ты же странствующий рыцарь, елкина моталка. Так или нет?

— Ну, так…

— Вот тебе и «ну»! Ты ж науки превзошел, книги всякие читал…

— Ну, читал, читал… Что из этого?

— Так полнолуние сегодня, пан рыцарь.

— Полнолуние?

— Вот-вот. Сыдор знал, что делал. Хотя, я думаю, Сыдор-то тут ни при чем. Это чародей все придумал. У-у-у, жучара, моя бы воля, я б его…

— Да погоди ты! Что они придумали?

— Ох, уж эти благородные паны, елкина ковырялка! Все им объяснять приходится. Разжевывать, будто несмышленышам. Ты ж наверняка знаешь, что в полнолуние…

— Стой! — дернулся в веревках Годимир. Дернулся и закачался, как недавно раскачивался Бирюк. — Волколаки? Угадал я?

— Угадал, — удрученно ответил Ярош. Таким убитым голосом он последний раз говорил, когда они вырвались от старичков-отравителей и узнали о приближении стаи горных людоедов.

— Значит, нас… — Рыцарь глянул вниз. Между его пятками и травой было не больше двух аршин. Любой человек, если захочет, запросто достанет. Не говоря уже о звере. — А почему он нас не к стволу привязал?

— Ну, ты, пан рыцарь, совсем спятил! — искренне восхитился Бирюк. — Его топят, а он переживает, что на кол не посадили!

— Да при чем тут!..

— А верно. Ни при чем. Сыдор нас подвесил, чтобы помучились подольше. Понравится тебе, когда вначале ноги обглодают до колена, потом сдергивать начнут… — Ярош передернулся, а драконоборец следом за ним — уж очень жуткая картина вырисовывалась.

— Не понравится.

— Мне тоже. Но ничего не попишешь. Остается нам с тобой, пан рыцарь, простить друг друга и предстать перед Господом чистыми аки агнцы. Хотя мне это не грозит. Мне, все грехи отмолить за седмицу не удастся. Тут уж надо месяц-другой свечки жечь.

— Ничего, — попробовал утешить товарища по несчастью Годимир. — Помнишь, как господь говорил: «Один грешник раскаявшийся мне дороже дюжины дюжин праведников».

— Красиво говоришь. Только я предпочел бы не раскаиваться, — под рваным зипуном Яроша напряглись мышцы в тщетной попытке разорвать веревку, — а драться. Утянуть пару тварей с собой — вот это по-нашему!

Годимир вздохнул. Легко сказать — утянуть пару тварей. Он с волколаками сталкивался и знал, какие они сильные, быстрые и кровожадные.

Что он знал о волколаках?

Различные авторы бестиариев расходились в мнении об их происхождении.

Магистр Родрик, например, считал волколаков людьми-оборотнями, которые по ночам превращаются в волка и нападают на домашний скот и других людей. В особенности, на людей, ибо не только считают их плоть более вкусной, но и получают дополнительные силы таким образом. Якобы превращение происходит довольно просто: вечером оборотень надевает волчью шкуру, а утром снимает. Следовательно, если оную шкуру найти и сжечь, то волколак силу свою потеряет.

Архиепископ Абдониуш, автор «Физиологуса», считал, что волколаками становятся не по собственной воле. Чары злого колдуна, наложенные на несчастную жертву, делают его кровожадным зверем. По ночам монстром в волчьей — а иногда медвежьей или даже рысьей — шкуре он ловит и убивает прохожих, покорный недоброй воле своего создателя. А днем — это несчастный человек, который почти ничего не помнит из того, что творил. Основываясь на этом, его святейшество рекомендовал волколаков не убивать, но ловить живьем и читать над ними экзерцизмы, стремясь освободить душу ни в чем не виновного человека от сковывающего ее заклятия.

А вот составитель «Естественной истории с иллюстрациями и подробными пояснениями к оным», Абил ибн Мошша Гар-Рашан, ученый мудрец из Басурмани, заслуживший презрение вампира Лукаша, объяснял непреднамеренное превращение человека в зверя какой-то неизвестной болезнью. Заразиться ею, по мнению Абила ибн Мошша, может любой человек, как черной оспой, бубонной чумой или кровавым поносом. Достаточно заразе попасть в кровь жертвы. После этого начинается постепенное превращение. Сперва зараженный может просто бегать по лесу голышом, орать, выть, кувыркаться в траве. Потом он обрастает густой шерстью, начинает бояться солнечного света — он причиняет боль приспособившимся видеть в темноте глазам. Такой человек становится опасным для окружающих и, если его не убивают испуганные и возмущенные соседи, уходит в лес, в горы, в пустыню…

Кстати, Абила ибн Мошша весьма пространно описывал, что некоторые волколаки по строению ближе к волку, некоторые к медведю, некоторые к леопарду и даже к такому презираемому зверю, как гиене. На что похожа и почему так презираема гиена, Годимир не знал, но опыт близкого знакомства с волколаком (в селе со смешным названием — Пузичи) подсказывал, что басурманин прав. Там странствующий рыцарь увидел рядом двух братьев: одного почти превращенного в волколака, а второго — обычного человека. Значит, скорее всего, брат корчмаря где-то подцепил нехорошую болезнь, а сам корчмарь, старательно покрывая все его похождения, пытался спасти от Годимира. А кроме прочего, именно заразной болезнью проще всего объяснить упорно переходящие из книги в книгу сведения о том, что укушенный волколаком сам начинает оборачиваться зверем. Ну, в конце концов, не колдовство же через рану передается?

В одном сходились мнения высокоученых авторов трактатов — волколаки всегда подчиняются лунному циклу. Когда луны не видно, то бишь в новолуние, они сонливы и неповоротливы, отлеживаются в берлогах или просто в лесной чаще. В это время их лучше всего убивать, рекомендует Абил ибн Мошша, поскольку чудища почти не способны к сопротивлению да и, что немаловажно, наблюдения показывают, что заражение «оборотнической» болезнью даже у укушенных бывает крайне редко. В первую четверть ночного светила в оборотнях начинает пробуждаться жажда жизни, а с ней и голод, а также подчас безрассудная, бессмысленная жестокость, не присущая обычным хищникам. И к полной луне самые отвратительные черты волколаков разворачиваются в полной мере. Они наглеют, могут нападать даже не на одиноких путников, а на купеческие обозы, на возвращающуюся с танцулек молодежь (как и было в деревне Пузичи), на пастухов в ночном, врываются в одиноко стоящие избы, а сбиваясь в стаи, могут представлять нешуточную опасность и для хорошо вооруженных отрядов стражников, сборщиков податей и рыцарей, путешествующих с малым числом слуг. Лунный свет также вселяет в волколаков тягу к неумеренному совокуплению, которой они потворствуют по мере сил. В это время нередки случаи изнасилования кметок оборотнями. Само собой, с последующим убийством и кровавой трапезой.

— Эй, ты не заснул? Эй, пан рыцарь! — окликнул Годимира разбойник.

— Что? Нет, не заснул. Ты еще скажи — со страху обмер.

— Ха! Молодец, пан рыцарь! Не теряешься. Или не боишься волколаков?