Чтение 24–й страницы книги ~Московский полет~

Одевайся,-- сказал я, не поворачиваясь.-- Я отвезу тебя домой.

Дурында, иди сюда!-- она легла на кровать совершенно голая и уверенная,
что стоит мне прикоснуться к ней, как моя копия памятника космонавтам
взметнется выше оригинала.

Я не хочу тебя. Я жид.

Еще как хочешь!-- отозвалась она с усмешкой.-- Ты известку жрал -- так
хотел меня! Иди же сюда, дурында, иди! -- и она похлопала ладонью по постели
рядом с собой -- так домашнему псу милостиво предлагают место рядом с
хозяйкой.

Я отрицательно покачал головой:

Я люблю тебя, да. Но -- я -- тебя -- не -- хочу!..

Ложись,-- попросила она.-- Я сделаю тебе так хорошо, что ты забудешь и
мать, и дочь. Я ведь женщина всей твоей жизни, запомни это. И ты мой
мужчина. Иди сюда.

Я смотрел на нее, стоя у окна. Уличный фонарь освещал ее прекрасное
тело с молодой грудью, лирой живота и льняным пушком на лобке. И я знал, что
она действительно может заставить меня забыть и мать, и отца, и всех
предков, и будущих детей. Но именно это наваждение я должен был теперь
разрушить, немедленно разрушить, сию минуту!

Я снял рубашку и голый лег возле нее на кровать. Мое плечо, рука и
бедро немедленно ощутили пьянящее, сатанинское тепло ее тела. Но я приказал
себе умереть, я усилием воли остановил свой пульс и убил все жизненные соки
своего тела.

Не поворачивая ко мне головы, она ждала Потом, минут через пять, ее
рука осторожно коснулась моего тела, паха и замерла на нем в изумлении,
потому что там не было жизни. Никакой жизни.

Можно ли оскорбить женщину сильней? Господи, с тех пор прошло четверть
столетия, но я с поразительной ясностью помню те томительные пять, десять,
пятнадцать минут, которые решили всю нашу жизнь. Мы лежали друг подле друга,
затаив дыхание, как звери в засаде, голые и напряженные выжиданием. Кажется,
даже наши сердца прекратили стучать... Да, если. бы мне пришлось снимать эту
сцену в кино, я бы и сегодня показал актерам каждое движение и даже каждый
шорох ресниц.

Через пятнадцать минут Аня молча встала с постели и принялась медленно,
очень медленно надевать чулки. Конечно, она еще ждала, что я наброшусь на
нее сзади -- ее спина, бедро, грудь, вытянутая нога, золотой пух на лобке --
все в эту минуту было и вызовом, и призывом. Но я быстро оделся и по
телефону вызвал такси. Потом сбросил все свои вещи в дорожную сумку и
позвонил в аэропорт. Диспетчер аэропорта сказала, что первый самолет на
Мурманск уходит в пять утра. Я попросил оставить мне место.

На улице под окнами гостиницы остановилось такси. Я взял свою сумку,
подошел к двери и повернул ключ.

Розы, которые Аня подарила в то утро, остались на столе, в графине. А я
открыл дверь и чуть отступил, жестом пропуская Анну вперед. И тут я увидел
ее глаза.

Она стояла перед распахнутой дверью, но ее глаза все еще не верили, что
я, еврейский Квазимодо, показываю ей на дверь. Ей, из-за которой я известку
жрал!

Презрительно усмехнувшись, она вышла из комнаты и пошла по коридору
такой походкой, которой можно вылечить даже безнадежных импотентов. Я вышел
за ней с сумкой в руке и наткнулся на изумленный взгляд дежурной по этажу. Я
положил перед ней ключ от номера и сказал:

Я уезжаю. Всего хорошего.

Ты с ума сошел? -- вдруг выкрикнула эта дежурная каким-то задушенным
голосом.

Почему? -- удивился я.

Такую девчонку -- отпустить? Среди ночи?!!

Я не ответил, пошел к лестнице и услышал у себя за спиной:

Жиды! Что они понимают в бабах! "Дура!" -- подумал я, вышел из
гостиницы и открыл перед Анной дверцу такси.

Потом сказал водителю:

Сначала на Кабельные улицы, потом во Внуково в аэропорт.

И через двадцать минут я высадил Анну на Второй Кабельной улице, перед
старым двухэтажным домом номер 28, в котором жила ее мать. А через час --
улетел в Мурманск. Уверенный, что улетаю от Ани навсегда.

Когда в гостинице "Космос" я вышел из номера, до пресс-конференции
генерала КГБ оставалось шестнадцать минут. Я с нетерпением ждал лифта, но
первая кабина оказалась занята какими-то ремонтными рабочими, вторая --
забита пассажирами так, что и ладонь не вставить, а в третью, забитую еще
больше второй, я уже ринулся не глядя, только крикнул на двух языках:

Everybody -- breeze out! Всем сделать выдох! В вестибюле, едва
вывалившись из лифта, я лицом к лицу столкнулся с нашей миниатюрной японкой.

О, Vadim! -- обрадовалась она. -- Я так рада вас встретить! Я
пропустила автобус! Пока я искала, где дают завтрак, все уехали в
американское посольство, и я не знаю, куда ехать. Я же не говорю по-русски..

O'key! -- прервал я ее. -- Let's go! Взяв ее за руку, я плечом врезался
в толпу, заполнявшую вестибюль так же плотно, как в часы пик заполнен вокзал
Гранд-Централ в Нью-Йорке. Боже, кого здесь только не было! Афганцы в
чалмах, австрийцы в тирольских шляпах, стильные итальянские бизнесмены,
африканцы в платьях, раскосые монголы, русские спекулянты, гэбэшники в
штатском и милиционеры с востока, делегация рязанских ткачих в жутких
платьях еще сталинской эпохи, старые русские эмигранты из Канады,
дети-инвалиды из Чернобыля, делегация сестер-католичек из ФРГ, беженцы-
месхи из Ферганы...

И над всей этой толпой плыли, сталкивались и смешивались в единый
вокзальный гул мегафонные голоса гидов, орущих своим группам на разных
языках:

--Дети Чернобыля! Не расползайтесь! Автобус в больницу отходит через
пять минут! --Mister Krugly from Australia!.. --Экскурсия в Кремль!..

Представители бастующих шахтеров Воркуты! Подойдите к администратору!..

Крепко держа японку за руку, я пропорол этот базар плечом и вытащил ее
на улицу, как игла вытаскивает нитку из плотной ткани. У подъезда к нам
тотчас ринулась ватага таксистов:

Taxi? Please, taxi!

Сколько до центра? -- спросил я по-русски.

Они тут же остыли, но, глядя на японку, сказали нагло:

Двадцать долларов!

Че-го? -- протянул я возмущенно, поскольку хорошо помнил, что отсюда до
центра должно быть не дороже трех рублей.

Но японка, уловив слово "доллар", уже полезла в свою сумочку!

Vadim, I have money [Вадим, у меня есть деньги]... И в туже секунду
маленькая, но стремительная, как праща, фигурка мелькнула мимо нее, вырвала
сумочку и помчалась вперед без оглядки, как в спринте.

Стой! -- я рванулся следом, но мальчишка на ходу бросил сумочку своему
приятелю, который, оказывается, бежал параллельным курсом. Я резко свернул
за тем, но он бежал явно быстрей меня, да и утренний самогон сказывался на
моей скорости. Расстояние между мной и юными ворами неумолимо увеличивалось,
и они уже вот-вот должны были свернуть за угол, когда меня вдруг обогнала
высокая спортивная фигура в белой теннисной рубашке. Буквально в несколько
мгновений этот теннисист догнал мальчишек, одним ударом сбил с ног заднего
пацана, а ногой уже достал второго в спину и тут же влепил ему безжалостную
пудовую оплеуху. А потом...

Я никогда не видел, чтобы так остервенело били подростков -- пусть даже
уличных воров. Эти двое тринадцатилетних мальчишек только закрывали головы
руками и уползали по грязному асфальту, а наш спаситель бил их ногами, не
давая подняться. Стоило одному мальчишке встать на четвереньки, как этот
спортсмен опрокидывал его ударом кулака или ноги, словно щенка. И бил без
разбора -- по головам, по почкам, по ребрам...

Хватит! Кончай! Стоп!--закричала ему, подбегая.

Но это не помогало, он продолжал бить их с остервенелостью безумца. Я
схватил его за плечо и закричал по-английски:

Enough! Enough!

Let them go! Let them go [Оставьте их]! -- кричала у меня за спиной
испуганная японка.

Спортсмен оставил окровавленных мальчишек, повернулся к нам и, не глядя
на меня, протянул японке ее сумочку.

Пожалуйста, -- сказал он ей по-русски.-- Извините...

Спасибо, -- я взял у него сумочку и тут же подхватил японку под локоть,
потому что на ее мертвенно-белом личике были теперь только глаза --
расширенные до смертельного ужаса.

You are an animal! Animal [Вы зверь! Животное]! -- задушенным голосом
выкрикнула она спортсмену.

И потянулась за своей сумочкой:

I wanna give them my money [Я хочу дать им денег].

Извините... -- твердил ей спортсмен по-русски, на вид ему было лет
двадцать пять, не больше.

Я хотел увести японку прочь, но она выхватила у меня сумочку и стала
открывать ее дрожащими от истерики руками: -- I wanna give them money!

Я ничего оттуда не взял, клянусь! -- испуганно сказал ей спортсмен
по-русски, и я понял, что они никогда не поймут друг друга.

Let's go [Пошли]! -- сказал я японке, но она выхватила из сумочки пачку
долларов и дернулась к окровавленным и уползающим по тротуару подросткам.

И тогда я просто схватил ее в обхват, оторвал от земли и понес через
проспект Мира к стоянке такси. Но японка болтала в воздухе ногами и кричала
мне в истерике:

Put me down! I wanna give them money! Put me down [Отпустите меня! Я