приютил пожилой художник у себя в мастерской. Это были высокие чистые
отношения в стиле романтической, бескорыстной эпохи первоначального застоя.
Талант тянулся к таланту. Художник помогал поэту.
узком кругу, имел кое-какую известность. Одни говорили: он хороший художник,
только зачем сочиняет песни? Другие возражали: он потрясающий бард, но зачем
рисует картины? Впрочем, не важно, кто что говорил и возражал. Главное, не
молчали. Знали, кто такой и как зовут. Звонили и приглашали в гости.
Пристраивали картины на вернисажи. Организовывали концерты. Просто так.
Бесплатно. Из любви к искусству.
собой по богемным кухням. Со всеми знакомил. Всем рекомендовал. Читал вслух
стихи, некоторые даже знал наизусть. Вместо простецкой, с военно-хохлятским
душком фамилии Руденко придумал красивый смешной псевдоним: Цитрус.
завершили образ.
машинописные тетрадочки распространялись по кухням и подвалам бесплатно и
довольно вяло. Стареющий художник рекомендовал:
улыбались. Но не запоминали - ни строк, ни даже имени.
надменная, чересчур умная.
брюки и джинсы, мужские и женские. Люди доброжелательные про него говорили:
"Поэт Цитрус? Тот, который шьет брюки?" Люди менее доброжелательные хмыкали:
"Брючный портной Цитрус? Тот, который пишет стишки?"
желали запомнить, кто такой и как зовут. Редко звонили. Еще реже приглашали
в гости. И совсем не интересовались стихами. Только джинсами, которые он
научился шить ловко, "под фирму".
умных кухонных разговоров. Он пытался компенсировать этот досадный изъян
мрачностью, легким налетом экстравагантного хамства, еще чем-то, однако без
толку. До судороги, до истерики хотелось всюду слышать собственное имя, и
чтобы московские девки, телки-метелки, которые не перекисают даже к сорока
годам, глядели более пристально в добролюбовские очочки поэта-брючника.
случайной чужой квартире. Цитрус встретил Ее. Ирину. Свою главную и
единственную любовь. Увидел и пропал. Перестал грезить о множестве
податливых восхищенных гетер. Захотел только эту, ее одну, и никого больше,
прямо сейчас, сию минуту,
Гарика это тоже было сильной натяжкой. Невозможной. Штаны собственного
производства затрещали и лопнули по шву.
замужем и вообще-то денег, которые можно заработать на пошиве брюк, ей,
неженке, красавице, хватит разве что на булавки. Много чего выяснилось
потом. Но в тот волшебный апрельский вечер они вышли из чужой квартиры,
тесно прижавшись друг к другу, не простившись с удивленными хозяевами.
недовольный муж, и тягостная брючная безвестность, и неудобная комната в
коммуналке. Страсть требовала крутых перемен и шальных необдуманных решений.
Тесно прижавшись друг к другу, не простившись со многими все еще удивленными
знакомыми, Гарик и Ирина рванули в Америку.
оказалась на поверку страной великого обмана. Америка не любила и не хотела
Авангарда Цитруса. Циничному, бездуховному буржуазному миру на фиг не нужен
был простой русский поэт. Брючный портной, который умел шить джинсы "под
фирму", тем более не был нужен джинсовой Америке. А больше Цитрус ничего не
умел.
ранимой поэтической души остатки иллюзий. И отнял Ирину. Неженка, красавица
тоже больше не любила и не хотела Авангарда Цитруса.
вернуться, рыдал, ползал перед ней на коленях посреди шумного Бродвея, и
жизнерадостные Нью-Йоркцы обходили распятого в пыли поэта с равнодушным
"сори!". Ирина тоже перешагнула через него своими стройными ногами, но
вместо "сори" сказала по-русски: "Прекрати. Противно". И ушла навсегда, не
оглядываясь.
Наконец назло им обеим - Ирине и Америке - сошелся с грязным толстым негром
в отвратительном порыве гомосексуального абсурда.
предпринял последнюю отчаянную попытку то ли вернуть свою единственную
любовь, то ли отомстить двум вероломным обманщицам, Ирине и Америке, то ли
просто выжить.
вывернул всех троих наизнанку, вывалил самые интимные анатомические
подробности, он сотрясал израненной душой и поруганными гениталиями перед
воображаемым читателем с горьким бесстыдством литературного самоубийцы. Он
сдирал исподнее с самого себя, с Ирины, с жирного негра Джимми, который тоже
его бросил. Ему больше нечего было предъявить миру, кроме потной, жадной
совокупляющейся плоти.
сгорал без остатка в этом порнопожаре. Авангарду Цитрусу до спазмов было
жалко Гарика Руденко. Но эта жалость только добавляла поленьев в ритуальный
костер.
славу. Об Авангарде Цитрусе заговорили. Заорали, сначала в узких
эмигрантских кругах, потом в более широких кругах американских славистов.
Наконец, в России.
спермы, до конца. Только самые искушенные и терпеливые любители жесткого
порно доплывали до пустынного берега, на котором не росло ни деревца, ни
даже травинки. Лишь слабая, мертвая, неутешительная сентенция, что все
дерьмо, все бабы - суки, страна Америка плохая, поэт Цитрус - хороший.
не вскидывали равнодушно брови: "Кто это?" За Гариком стоял скандал,
крепкий, дурно пахнущий, великолепный скандалище, на гребне которого он и
заявился домой, в Россию.
Но недолго. Ибо ничего такого интересного у тебя там нет. И хотя
порнография, особенно мужская, для неискушенного русского читателя еще
оставалась в те годы откровением, Цитрус чувствовал, что на одном только
бесстыдстве долго не протянешь, даже в России. Питать капризную скандальную
славу надо более добротной пищей.
Родину. Он приехал, чтобы заявить: ребята, Америка - дерьмо. Их хваленая
свобода нам с вами на хрен не нужна. Они буржуи, зажравшиеся, наглые,
жирные, бездуховные, и вы здесь ничего не понимаете, когда хотите, чтобы у
нас стало как у них. Давайте скорее, пока не поздно, покончим со всей этой
контрреволюцией, которую вы здесь без меня развели. Нам, ребята, нужен наш
родной коммунизм, национал-коммунизм. Фашизм. Мы с вами простые русские
пролетарии. У нас, советских, собственная гордость. Сталин наша слава
боевая. Гитлер - наша юность и полет. С Цитрусом борясь и побеждая, наш
народ за Цитрусом идет.
видеть свое лицо на телеэкране, на газетных страницах.
Седоватый бобрик. Выбритые виски. Толстая квадратная оправа очков. Кожанка,
уголок тельника. Красный комиссар Цитрус. Коричневый, с автоматом в руках,
русский литератор, который почти ничего не пишет, которого почти никто не
читает, но все знают, кто такой и как зовут.
надежней любой порнухи. Больше не надо публично снимать штаны, чтобы
прославиться. Да и возраст уже не тот.
политические партии, большие и маленькие, на любой вкус.
не только идеи, не только маниакальное тщеславие маленьких фюрерчиков,
мус-солинчиков и сталинчиков, не только слюнявая истерика толпы. Отмывались
криминальные капиталы, протаскивались нужные люди в Государственную думу,
выращивались боевики. Партии спонсировались сомнительными банками, кормились
с ладоней крупных уголовных авторитетов.
голос новорожденной партии Цитруса, для которой он придумал хлесткое имя:
"Русская победа".
упорством, по инерции продолжая мстить своей единственной неверной любви.
лет и жила в свое удовольствие то в Ницце, то на Канарах, и Цитрус люто
ненавидел ее за это.
теперь делать? Если ее папаша действительно написал заявление в прокуратуру
и завтра его отнесет, то надо что-то срочно предпринять.
Он часто подвозил ее к серой панельной пятиэтажке на Пресне. Провожал до