попытался трезво оценить ситуацию. После похищения Кати Кархан немедленно
выехал из гостиницы и перебрался на частную, скорее всего, заранее
подготовленную квартиру на Ленинградском проспекте. Местонахождение дочери
по-прежнему было неизвестно: из-за недостатка машин и средств охрану к ней
приставили пешую, и пока она канителилась с попыткой остановить такси,
похитители скрылись. Были известны марка и государственный номер автомобиля
похитителей, да все наверняка было липовое. К тому же прямой способ поиска
затянется на многие дни, а то и недели, и вряд ли даст результаты. Квартир,
подобных той, в которой сейчас находился Кархан, по Москве наверняка были
сотни, а поскольку куплены они чаще всего на подставных лиц, становилось
бессмысленно организовывать широкомасштабный поиск, на который у ФСК,
кстати, нет ни сил, ни средств. Катю будут перевозить с одного места на
другое, из Орехово-Зуево в Долгопрудный, и потратишь месяцы, чтобы
распутать ее след.
И все-таки оставался единственный путь - брать Кархана. Если он поверил в
"гибель" генерала и не лишился остатков совести, то на похороны должен
отпустить Катю. Тогда пусть его берет Сыч, коль найдет это необходимым.
Если нет, то придется делать это самому, не привлекая официальные органы, в
"частном" порядке, поскольку улик против Кархана наверняка не обнаружится,
а в его деятельности в России нет ничего противозаконного. Он в самом деле
представлял транснациональную нефтяную компанию, имел надежное прикрытие и
живой "товар" переправлял вполне официально: для работы за рубежом по
контрактам. В каких государствах, в чьих гаремах оказывались русские
девушки, ни ярых правозащитников, ни правительство не интересовало.
Сыч приехал поздно вечером и привез видеоматериалы с пожара в Дубках.
Оператор снимал в основном общий план и лишь несколько раз "наехал" камерой
на интересующие его эпизоды. В первый раз, когда вместе с пожарными в
специальном снаряжении в дом пытаются войти двое неизвестных, отделившихся
из толпы зевак - местных жителей. Брандспойты бьют в окна и на крышу, но
помещение сильно задымлено. Сначала пожарные вынесли "генерала" -
полуобгоревший труп, положили его рядом с машиной "скорой помощи". Эти
неизвестные бросились к нему, помогают накрыть простынею. Один из них в
этот момент снимает фотоаппаратом типа "мыльница". Есть крупный план, можно
идентифицировать личности. Затем пожарные вытаскивают второй труп, как
пояснил Сыч, из-под лестницы. Врач "скорой" склоняется над ним, кажется,
смотрит глаза - мертв... Укладывают на носилки и тоже накрывают. В это
время из толпы появляются уже трое" приближаются к телу, один поднимает
простыню, другой начинает проверять одежду на покойном. Их отгоняет
водитель со "скорой", что-то резко говорит. Оператор все время держит
"объекты" в кадре. Через минуту, воспользовавшись случаем, эти трое быстро
поднимают тело и несут к машине "БМВ", стоящей на противоположной стороне
улицы. Вдруг бросают, бегут, садятся в машину и уезжают. В кадре возникают
два работника милиции. Тело уносят обратно к "скорой"...
- Это некто Догаев, - сказал Сыч. - В восемьдесят третьем осужден на
двенадцать лет за разбойное нападение в Грозном. Наказание отбывал в Инте,
освобожден при странных обстоятельствах: будто бы по болезни, инвалид
первой группы.
- Хороший инвалид, - буркнул генерал.
- При нем найдено водительское удостоверение на другое имя и пистолет
Стечкина с сорока патронами...
- Куда поехали эти трое?
- На Авиамоторную, - Сыч стал перематывать пленку. - Остались там в
квартире. А оттуда на Ленинградский проспект поехал другой человек,
гражданин Турции Мараш. Личность установлена. Примерно через час в эту же
квартиру на Ленинградском вместе с вещами перебрался и Кархан. Квартира
хорошо охраняется, имеет радиозавесу от прослушивания.
- Штаб у них там?
- Пытаемся установить... Скорее всего, конспиративная. А эти трое через
полтора часа на том же "БМВ" поехали на работу. Трикотажная фабрика по
улице Вятской, принадлежит российско-турецкой фирме "Гюльчатай". На
проходной предъявили пропуска...
- Куда увезли мое тело? - спросил генерал.
- В морг нашей клинической больницы... А твоего спасателя отправили в морг
одинцовской больницы. Так вот сегодня после обеда труп исчез при
невыясненных обстоятельствах.
- Если он исчезал из лагерей Инты, то из какого-то Одинцова... - Дед Мазай
не мог впрямую спросить о дочери, а Сыч пока отмалчивался о ней, и чем
дольше, тем безысходное казалась ситуация.
- На мой взгляд, Кархан поверил в твою "гибель", - заключил Сыч. - Завтра
подкрепим версию сообщением в газетах, потом похороны...
- Предлагаешь ждать мне до похорон? Коля, я ведь отец!.. А есть еще мать!
Можешь представить ее состояние? Тут еще похороны... Все равно действует на
нервы! Я сижу взаперти, без документов. Где мои документы?
- Руководство против новой фамилии. Слишком звучная, заметная, привлечет
внимание...
- Но это моя настоящая фамилия! Что значит против?!
Сыч что-то недоговаривал, что-то хотел спустить на тормозах, выполняя роль
буфера между генералом и директором ФСК. Сейчас он не хотел ссоры между
ними, а точнее, углубления неприязненных отношений, которые возникли еще до
октября девяносто третьего. Сыч прекрасно знал отношение деда Мазая к
дилетантам, к жлобствующим, надувающим щеки "верным ленинцам", которые
вообще не смыслили в том деле, которым руководили. Генерал допускал, что
управлять государством в процессе его реформирования может и кухарка,
поскольку никто так основательно не в силах разрушить государственное
устройство, кроме нее. Однако управлять безопасностью государства в любой
период должны только профессионалы, ибо эту самую безопасность все время
приходится строить, а не разрушать. Когда речь касалась современной
политики в России, генерал становился откровенным циником, что и привело к
разногласиям его с директором ФСК еще до расстрела парламента. "Членов
Политбюро" уже не хватало, чтобы заткнуть все дыры на ключевых постах, в
ход пошли недоучки всех мастей, "верные ленинцы" - революционно настроенные
кухарки, попавшие из коммунальных кухонь во дворцовые. Поэтому генерал
открыто посоветовал директору распустить профессионалов из ФСК и набрать
революционных матросов, которые выполнят любую его команду. После "танковой
демократии" директор и последовал его совету: "Молнию" погасили, а "Вымпел"
передали в ведение набирающей силу другой кухарке, управляющей МВД,
прекрасно зная, что профессионалы не станут служить ей и разойдутся сами.
Теперь, ко всему прочему, получалось, что, возвращая свою настоящую
фамилию, генерал уязвил "верного ленинца" еще раз. Оказывается, бывший
командир элитарного, "избалованного" вниманием спецподразделения не
какой-то мужик Дрыгин, а князь Барклай-де-Толли, о героических предках
которого он слышал еще в школе.
Сыч давно уже не служил в спецподразделениях, отвык от элитарности и привык
к аппаратной дипломатии, поэтому старался сгладить резкие противоречия
отставного генерала с руководством. И делал это не из каких-то
меркантильных соображений, а по своей убежденности, в чем-то
противоположной, чем у деда Мазая. Сыч полагал, что высший смысл
профессионализма. у оперативника - это пережить смутный период, научить, а
если невозможно - "перековать", переубедить, заставить "брандмайора"
работать на государственную безопасность. В прошлом директор ФСК был
пожарником...
- Не горячись, Сергей Федорович, - стал срезать углы Сыч. - Фамилия в самом
деле звучная, у всех на слуху. А тебе сейчас лучше быть незаметным,
невзрачным, что ли... Потом можно еще раз...
- Еще раз: не хочу! - отрубил генерал. - Знаешь что, давай-ка поговорим,
как в реанимации. Только теперь наоборот: ты будешь жить, а я - не знаю. И
никто не знает. Потому что я потерял почти все: похитили дочь, дом, можно
сказать, сам спалил. Потерял прошлую жизнь, мой подчиненный становится моим
врагом, заперт в этих стенах... Осталось потерять имя - и все... Но почему
я у себя дома, в России, в Москве, должен жить, как в тылу врага?
Прятаться, быть незаметным? А Кархан, подданный Саудовской Аравии, живет в
моем доме, как хозяин? И я должен опасаться назвать свое имя? Потому что
"брандмайору" оно кажется вызывающе громким!
Сыч вскинул брови, встал, заслонил собой полкомнаты.
- Если как в реанимации, то я могу повторить, что ты говорил. Помнишь?..
"Если ты умрешь - я никогда не возьму в руки боевого оружия, напишу рапорт
и уйду". Если не отыщу твою дочь, не спасу тебя, твое имя... Наизнанку