Чтение 24–й страницы книги ~Точка возврата~

Зайшлым, нашим последним шансом на информацию. Зная Боцмана как человека,
который при любых обстоятельствах сохраняет полное спокойствие, могу
утверждать, что он был сильно потрясен.

-- Насколько я понял, -- докладывал Боцман, -- в СНПУ было совещание.
Вышли толпой около половины восьмого. Зайшлый с холуями проследовал через
проспект к пятачку, где парковал машину. Сказал что-то холуям, и они
разошлись. Сел в тачку. В это время к нему подошел дворник. Этакий дедок.
Идет, машет чего-то руками -- видимо, решил доложить владельцу богатой
машины о попытках местной шпаны снять зеркальца или вынуть магнитолу. Надо
понимать, хотел огрести пару гривен в виде чаевых без особых физических
затрат. Потом Зайшлый почему-то посадил дворника в машину, и они уехали
вместе. Я помчался на Саксаганского, к дому Зайшлого, но он туда не прибыл.
Несколько раз выходила жена, смотрела вдоль улицы, но он так и не приехал.

-- Дед, -- сказал Борода. -- Это Дед. Он сделал "генерала". Это была
его специальность в войну. Звиздец Зайшлому.

-- Дед -- дворник? -- спросил Боцман.

-- Ну конечно! Если Дед косил под немецкого офицера, под полицая, под
черта лысого, почему бы ему не закосить под дворника!

-- Значит, Зайшлый сейчас в сарае?

-- А где ж ему быть?

Мы бросились к Деду, но его и на этот раз дома не оказалось. Я влез к
нему в квартиру через балкон, открыл изнутри и впустил Бороду. Он быстро
нашел ключ на гвозде от сарая, и мы пошли убеждаться в наличии Зайшлого.

Дверь сарая действительно оказалась тяжелой -- из досок в три слоя, да
еще обитая жестью. Но сарай был пуст. Стояли вдоль стен грубо сколоченные
стеллажи, заваленные хламом, необходимым старому человеку для нормального
существования, стояли банки с какими-то вареньями-соленьями. Но не лежал на
полу партайгеноссе Зайшлый с кляпом во рту и с безумными от страха глазами.

Осмотрев все, мы обнаружили в углу сарая небольшое вздутие земляного
пола -- здесь совсем недавно что-то то ли откапывали, то ли закапывали. А
потом трамбовали ногами, не слишком аккуратно.

-- ТТ, -- догадался Борода. -- Дед как-то обмолвился, что у него есть
спрятанный с войны ТТ.

Теперь было ясно, почему дворник сел в машину вместе с высоким боссом.
Любого бомжа в тачку посадишь, если он на тебя ствол наставит.

Местонахождение Зайшлого и Деда было загадкой, которую желательно было
решить как можно скорее.

* * *

...Самым дерзким делом Николая Соколова было похищение генерала фон
Габица в 1944 году в Тернополе. Фон Габиц командовал бригадой СС и, в
сущности, возглавлял борьбу с партизанским движением в регионе. Все оружие
лейтенанта Соколова составляли документы унтер-офицера Августина Шмита,
снятые с трупа владельца. По документам Шмит возвращался из госпиталя на
фронт, но, согласно заключению врачебной комиссии, до полного восстановления
здоровья должен был проходить службу на хозяйственных работах. Хирург
партизанского отряда ювелирно нарисовал скальпелем шов на груди фальшивого
немецкого сержанта. С этими бумагами и доказательствами героических схваток
с русскими тот и явился к коменданту Тернополя и был определен в офицерскую
столовую помощником начальника. Здесь его и заметил фон Габиц.

Габиц имел дурную привычку заводить себе личных шоферов из числа юных
унтер-офицеров, да еще и менять их, как перчатки. Такого рода привычки в то
время в нацистской Германии уже не поощрялись, но и не преследовались.
Группенфюрер был покорен юным Шмитом, которому по документам едва
исполнилось восемнадцать. Коле Соколову было на самом деле уже почти
двадцать, но выглядел он моложе. Габиц мгновенно перевел красавчика в свое
подчинение, не зная, что тот при одной мысли о масленых глазках Габица
ругается про себя отборным русским матом. Правда, при этом он не забывал
сохранять приятную глазу группенфюрера плавность движений, а также тупить
взор и заливаться румянцем под взглядом этих самых омерзительных глазок.

Габиц совершил только одну поездку с новым шофером. Планировался
маршрут с начальным пунктом у штаба бригады, которой командовал
группенфюрер, и конечным в квартире генерала, так хорошо приспособленной для
приема молоденьких шоферов. Но симпатичный Августин Шмит по своему
усмотрению изменил пункт назначения. В непредусмотренный пункт расстроенный
фон Габиц прибыл не только усыпленный дозой морфина, но еще и с совершенно
заплывшими глазами.

-- Чтоб не смотрел, -- объяснил лейтенант Соколов своему командиру.

Но главная дерзость состояла в том, что утром личный шофер
группенфюрера фон Габица как ни в чем не бывало прибыл на службу, а именно
подогнал машину к дому, где квартировал генерал. Гестапо арестовало
унтер-офицера Шмита, подвергло его утомительному допросу, но туповатого
нижнего чина, заикавшегося после контузии, скоро отпустили за неимением
улик. Это стало возможным благодаря разработанной самим лейтенантом
Соколовым легенде похищения.

Действительно, очевидцы подтвердили, что видели, как фон Габиц вернулся
к себе на квартиру в сопровождении нового шофера и как шофер покинул
квартиру один. Другие видели, как унтер Шмит ночью прибыл на машине Габица к
себе.

Морфин был вколот одним хищным движением в квартире Габица. Спящий
группенфюрер покинул город ночью. Патруль на ночном шоссе не стал будить
высокое начальство, но тщательно проверил документы шофера и сверил номера
машины. Машина была таким же "даймлер-бенцем", что и у Габица, номера на ней
стояли те же. А шофер, вот странно, был совсем другой -- вполне зрелый муж,
не во вкусе Габица, и звали его Альбрехт Хорст. Рядовой Хорст действительно
служил шофером в комендатуре и действительно исчез в одну ночь с Габицем.
Патрульные, выпускавшие машину Габица из города, разошлись во мнениях, когда
им показали фотографию Хорста. Один утверждал, что в роковую ночь видел
именно Хорста, другой сомневался. Вот если бы они проверили багажник
злополучной машины, тогда бы не сомневались, что видели не самого Хорста, а
кого-то искусно под него загримированного. Сам Хорст в это время, скрюченный
в три погибели, лежал в багажнике генеральского "даймлера".

Таким образом, Августин Шмит снова поступил в офицерскую столовую на
должность, приятную и для идущего на поправку немецкого унтер-офицера, и для
русского офицера, нагло пользующегося возможностью быть в курсе всех
застольных разговоров. Там Шмит прослужил полторы недели и исчез накануне
предписанного медкомиссией обследования, которое должно было определить
пригодность обследуемого к службе в условиях Восточного фронта.

Как ни обидно, но изящная операция Николая Соколова не только не попала
на страницы истории, но вообще никак не была отмечена начальством. Видимо,
сказалась сомнительная, плохо совместимая с обликом героя-разведчика роль,
которую скрепя сердце играл лейтенант Соколов перед Габицем.

Вскоре Соколов вместе со своим отрядом особого назначения был
переброшен на Львовщину, где ему пришлось воевать не только с фашистами, но
и с бандеровцами. В стычке с ними он и был ранен перед самым освобождением
города. Верные люди доставили его в госпиталь очищенного от фашистов города,
и здесь с осколочным ранением головы он пролежал больше трех месяцев.

Для фронта он уже не годился, но служить еще мог. Красная Армия
сражалась уже на чужой территории, а на нашей войска НКВД бились с
бандеровскими бандами, устроившими в Прикарпатье большое партизанское
движение против "оккупантов". Львовщина встретила русских солдат пулями в
спину, цветы были в свое время потрачены на солдат Гитлера.

Николай Соколов гонял бандитов до пятьдесят второго года, когда одной
крупномасштабной операцией с ними было полностью покончено. Здесь он и
дослужился до капитанов. Полагался ему к отставке и майорский чин, но война
кончилась и наступили другие времена. Все меньше ценились смелость и
находчивость, все больше подхалимаж и стукачество. И даже разработка и
организация большой части операции по ликвидации банд не принесла ему не то
что звания или награды, а даже благодарности в личное дело.

Действуя в городе, бандиты широко использовали сеть подземных ходов,
связывающую почти все кварталы старой части города. Подземные ходы начали
рыть еще в Средневековье и довольно бессистемно. Впоследствии военачальники,
ведавшие обороной Львова, спланировали более-менее четкую систему подземных
коммуникаций. В ее основе лежало несколько широких магистралей, начинавшихся
в центре и заканчивавшихся за тогдашней чертой города. К ним примыкали
"улочки" поуже, которые, ветвясь, связывали магистрали с отдельными домами и
кварталами. Но точной карты подземных ходов не было ни у нас, ни у
бандеровцев.

По плану Соколова в один день несколько десятков бригад рабочих в
сопровождении охраны рассеялись по городу и установили мощные стальные двери
на большей части выходов из подземелья. Двери открывались только снаружи, а
ключи были только у самого Соколова. В тот же день под землю спустились
пятнадцать отрядов по десять человек в каждом. Отряды были прекрасно
вооружены и состояли из опытных солдат-фронтовиков. Они не столько искали
бандитов, сколько уточняли карту и обнаруживали неизвестные выходы. Найдя
выход, отряд сообщал по рации свои координаты, к месту выезжала бригада и
устанавливалась очередная дверь. Через неделю все было кончено. Подземный
Львов был полностью блокирован. Если кто и оставался под землей, то он
остался там до нынешних времен...

Николай Иванович не огорчился своей бесславной отставке. Была у него
поговорка: я свое солдатское дело сделал, а там хоть трава не расти. Он
получил инвалидность, квартиру, работу сторожа на военном складе и женился
на роскошной польке, оставшейся во Львове официанткой в офицерской столовой.
Жена его умерла рано, еще в шестьдесят седьмом, не оставив детей, и он зажил
бобылем, подрабатывая к пенсии то уроками немецкого, то починкой замков и
другой мелкой слесаркой.

Развал Союза Николай Иванович не одобрил, но принял философски. А
непримиримым подпольщиком он стал в девяносто пятом году, когда его в числе
других ветеранов, собравшихся на День Победы возле оперного театра, сильно
избили молодцы в черной форме, так напоминавшей гитлеровские мундиры.

* * *