Чтение 24–й страницы книги ~Хождение за три мира~

присмотреться - принимавший вид металлического листа, зеркально
отражавшего белую стену, постель и меня. Он был обращен ко мне, как чей-то
глаз или ухо, и, казалось, подслушивал и подглядывал каждое мое движение
или намерение. Как подтвердилось позже, я не ошибся.

Возле постели плавала плоская белая подушка с мелкой, зернистой
поверхностью. Когда я дотронулся до нее, она оказалась сиденьем стула на
трех ножках из незнакомого мне плотного прозрачного пластика. Еще я
заметил такой же стол и что-то вроде термометра или барометра под
стекловидным колпаком - видимо, прибор, регистрирующий какие-то изменения
в воздухе.

Снежная белизна кругом рождала ощущение покоя, но во мне уже нарастали
тревога и любопытство, Отбросив невесомое одеяло, я сел. Белье на мне
напоминало егерское: оно так же обтягивало тело, но кожа не ощущала его
прикосновения. Я взглянул на экран и вздрогнул: в тусклой зеркальности его
возник смутный облик человека, сидевшего на постели. Он совсем не походил
на меня, казался выше, моложе и атлетичнее.

- Можете встать и пройтись вперед и назад, - сказал женский голос.

Я невольно оглянулся, хотя и понимал, что в комнате никого не увижу.
"Ничему не удивляйся, ничему!" - так приказал я себе и послушно прошел до
стены и обратно.

- Еще раз, - сказал голос.

Я повторил упражнение, догадываясь, что кто-то и как-то за мной
наблюдает.

- Поднимите руки.

Я повиновался.

- Опустите. Еще раз. Теперь присядьте. Встаньте.

Я честно проделал все, что от меня требовали, не задавая никаких
вопросов.

- Ну, а теперь ложитесь.

- Я не хочу. Зачем? - сказал я.

- Еще одна проверка в состоянии покоя.

Непонятная мне сила легко опрокинула меня на подушку, и руки сами
натянули одеяло. Интересно, как добился этого мой невидимый наблюдатель?
Механически или внушением? Бесенок протеста во мне бурно рвался наружу.

- Где я?

- У себя дома.

- Но это какая-то больничная палата.

- Как вы смешно сказали: па-ла-та, - повторил голос. - Обыкновенная
витализационная камера. Мы ее оборудовали у вас дома.

- Кто это "мы"?

- Цемс. Тридцать второй район.

- Цемс? - не понял я.

- Центральная медицинская служба. Вы и это забыли?

Я промолчал. Что можно было на это ответить?

- Частичная послешоковая потеря памяти, - пояснил голос. - Вы не
старайтесь обязательно вспомнить. Не напрягайтесь. Вы спрашивайте.

- Я и спрашиваю, - согласился я. - Кто вы, например?

- Дежурный куратор. Вера-седьмая.

- Что? - удивился я. - Почему седьмая?

- Опять смешно спрашиваете: "Почему седьмая?" Потому что, кроме меня, в
секторе есть Вера-первая, вторая и так далее.

- А фамилия?

- Я еще не сделала ничего выдающегося.

Спрашивать дальше было опасно. Начинался явно рискованный поворот.

- А вы можете показаться? - спросил я.

- Это необязательно.

Наверное, противная, злая старуха. Педантичная и придирчивая.

Послышался смех. И голос сказал:

- Придирчивая - это верно. Педантичная? Пожалуй.

- Вы и мысли читаете? - растерялся я.

- Не я, а когитатор. Специальная установка.

Я не ответил, мысленно прикидывая, как обмануть эту чертову установку.

- Не обманете, - сказал голос.

- Это непорядочно.

- Что?

- Не-по-ря-дочно! - рассердился я. - Некрасиво! Нечестно! Подглядывать
и подслушивать нечестно, а в черепную коробку к человеку лезть и совсем
подло.

Голос помолчал, потом произнес строго и укоризненно:

- Первый больной в моей практике, возражающий против когитатора. Мы же
не подключаем его к здоровому человеку. А у больного просматриваем все:
нейросистему, сердечно-сосудистую, дыхательный аппарат, все функции
организма.

- Зачем? Я здоров как бык.

- Обычно наблюдатели не встречаются с больными, но мне разрешили.

Теперь я уже видел, кому принадлежал голос. Отражающая поверхность
экрана потемнела, как вода в омуте, и растаяла. На меня смотрело лицо
молодой женщины в белом, с короткой волнистой стрижкой.

- Можете спрашивать - память вернется, - сказала она.

- А что со мной?

- Вам сделали операцию. Пересадка сердца. После катастрофы.
Вспоминаете?

- Вспоминаю, - сказал я. - Из пластмассы?

- Что?

- Сердце, конечно. Или металлическое?

Она засмеялась с чувством превосходства учительницы, внимающей глупому
ответу ученика.

- Не зря говорят, что вы живете в двадцатом веке.

Я испугался. Неужели им уже все известно? А может быть, так и лучше:
ничего не надо объяснять, незачем притворяться. Но я на всякий случай
спросил:

- Почему?

- А разве не так? Искусственное сердце применялось давным-давно. Мы
заменили его органическим, выращенным в специальных средах. А вы мыслите
категориями двадцатого века, как и полагается специалисту-историку.
Говорят, вы знаете все о двадцатом веке. Даже какие туфли носили.

- На гвоздиках, - засмеялся я.

- Что, что?

- На гвоздиках.

- Не понимаю.

Я вздохнул. Распространеннейшее, столетия бытовавшее слово, дожившее до
ядерной физики, уже исчезло из словаря двадцать первого века. Интересно,
чем они заменили гвозди? Клеем?

- Вот что, милая девушка... - начал я.

Но она со смехом меня перебила:

- Это так в том веке говорили - "милая девушка"?

- Вот именно, - сурово подтвердил я. - Мне надоело лежать, я хочу
одеться и выйти.

Она нахмурилась.

- Одеться вы можете, платье вам будет доставлено. Но выйти пока нельзя.
Процесс обсервитации еще не закончен. Тем более после шока с потерей
памяти. Мы еще проверим ваш организм в привычных для вас нейрофункциях.

- Здесь?

- Конечно. Вы получите вашего "механического историка". Причем лучшую,
последнюю его модель. Без кнопочного управления. Настройка автоматическая,
на ваш голос.

- А вы будете подглядывать и подслушивать?

- Обязательно.

- Не пойдет, - сказал я. - Не буду же я при вас одеваться и работать.

Веселое удивление отразилось в ее глазах. Она с трудом сдерживалась,
чтобы не рассмеяться. Спросила, прикрыв рот:

- Это почему же?

- Потому что я живу в двадцатом веке, - отрезал я.

- Хорошо, - согласилась она. - Я выключу видеограф. Но
внутриорганические процессы останутся под наблюдением.

- Ладно, - сказал я. - Хоть вы и седьмая, но умненькая.

Она опять не поняла, но я только рукой махнул. Чехова она явно не
читала или не помнила. А миленькая рожица ее на экране уже исчезла.
Исчезла вдруг и часть стены, пропустив в комнату что-то похожее на
радиатор из переплетенных прямоугольных трубок. "Что-то" оказалось
обыкновенной вешалкой, на которой с удобством разместилась моя
предполагаемая одежда.

Я выбрал узкие светлые брюки, закрепленные внизу, как у наших
гимнастов, и такой же свитер, напомнивший мне знакомую вестсайдку. В
зеркальном пространстве экрана отразилось нечто мало похожее на меня, но
вполне респектабельное и не оскорбляющее глаз. Не в белье же встречать
людей нового века! Я обернулся на шум позади меня, словно кто-то вошел на
цыпочках. Но это был не человек, а нечто отдаленно напоминавшее плоский
холодильник или несгораемый шкаф. И вошло оно непонятно как, будто
возникнув из воздуха вместо исчезнувшей вешалки. Вошло и замерло, мигнув
зеленым глазком индикатора.

- Интересно, - сказал я вслух, - должно быть, это и есть мой
"механический историк"?

Зеленый глазок побагровел.

- Сокращенно "Мист-12", - сказал шкаф ровным, глухим, лишенным
интонационного богатства голосом. - Я вас слушаю.

ГЛОССАРИЙ "МИСТА"