узнать, кому принадлежала она прежде.
потерял любимую. Что еще страшного может с ним произойти? Призрак спустился
ниже. От него пахло, как от знаменитого галльского сыра с синими червоточинами
плесени.
упирался всеми четырьмя лапами и под конец униженно лизал хозяину руки. Не
помогло. Щенок очутился за дверью.
неправдоподобно явственный и потому особенно жуткий.
тот грандиозный великолепный Рим, который он знал, а скромный городок с
грязными узкими улицами, залитыми помоями, с деревянными или в лучшем случае
кирпичными домами. Люди, что попадались ему навстречу, кричали:
спасал свою жизнь. Квириты могли бы встать на его защиту, могли бы превратиться
в непробиваемую стену. Но они боялись. Им было обещано прощение, а ему нет.
Многие хотели, чтобы он спасся. Но боялись протянуть руку. Гай мог бы их
призвать. Он был красноречив, он хворост мог зажечь словом! Но он запретил себе
говорить. Если начнется свалка, он может спастись, но сколько прольется крови!
Весь Рим будет красен от крови. И потому он должен бежать молча.
теперь каждый шаг вызывал нестерпимую боль. Преданный раб (именно раб, а не
слуга) подставил плечо, но все равно они двигались слишком медленно. Убийцы
скоро настигнут их, и тогда...
и ускакал. - Дай коня, слышишь!" - кричал он вслед, но всадник даже не
обернулся.
здесь, исчезли. Лишь двое друзей сопровождали Гая. На мосту друзья остались и,
обнажив мечи, стали ждать преследователей, а он заковылял дальше, и раб
по-прежнему был вместе с ним. Было страшно. Сердце колотилось в горле. Он знал,
что ему не спастись. И бежать дальше бессмысленно. Зачем длить агонию? Пусть
все кончится побыстрее. Они остановились в маленькой рощице, посвященной
Фуриям. Воздух рвался из легких. Пот струйками стекал по лицу, по спине. Нога
опухла и напоминала бревно. Он сел на землю. Раб сел рядом и обнял его, так
обнимает ребенка мать или нянька, закрывая своим телом.
Несколько минут слышалось лишь сдвоенное рвущееся из грудей дыхание да шепот
деревьев. Будто и деревья тоже шептали: "Беги! Спасайся, Гай! Беги! Неужели ты
не хочешь жить хотя бы ради жены и ребенка?" Потом донесся шорох. Шаги.
Преследователи все ближе и ближе. Они уже рядом. Беглецов обступили кольцом. И
вот - первый удар, тупой и безбольный, лишь ело качнулось. Еще и еще. Горячая
кровь хлещет, обжигая кожу. Он понял наконец - удары сыплются на Филократа, чье
тело буквально рубят в куски, но клинки не достают до плоти господина. Наконец
мертвое тело преданного раба отвалили в сторону, как кусок пустой породы, и
первый удар рассек плечо, второй - спину до самого позвоночника, третий...
что подвернул ее, сбегая с Авентина. Неужели? Неужели это был он? Он не мог не
узнать того, кем был в этом сне. Он помнил имена друзей, которых несколько
минут назад оставил умирать на старинном мосту через Тибр. И падение при
бегстве с Авентина, и смерть в роще Фурий - Элий знал эти подробности с
детства, как знает любой лицеист, изучавший историю Рима. Одни историки писали
о прошлом с гневом, другие сухо, равнодушно. Одни обвиняли народного трибуна в
безмерном честолюбии, другие восхищались его бескорыстием. Никто не написал о
его смертельном одиночестве.
неприкаянная, сто лет на берегах Стикса, ибо тело его не было погребено, а из
отсеченной головы вынули мозг и череп залили свинцом, чтобы получить награду
побольше - за голову бывшего народного трибуна было обещано столько золота,
сколько она весит. Даже смертвым враги поступили подло.
сметь глотнуть блаженной воды Леты, дарующей забвение. Несомненно за эти сто
лет душа его переменилась. Много лет назад он был Гаем Гракхом. Его убили так
же беззаконно, как и его наивного брата Тиберия. Все повторялось. Нынешний Гай
вновь оплакал смерть брата и вновь должен был сражаться за Великий Рим против
воли самого Рима.
Безумец так обрадовался!
мраморные карцеры друзьями.
все библиотеки, и ни в одной не нашел нашего труда. А ты, Серторий, обещал
нашему сочинению долгую жизнь.
было пережить этот мир! Наше творение не могло погибнуть!
лемур-аристократ. - Но намеренно можно уничтожить все что угодно. Пока мы были
заключены в мерзкие мраморные карцеры, гений Империи уничтожил наш труд!
Миновала тысяча лет! Помнишь мою виллу на берегу моря? - печально вздохнул
аристократ. - Яркая зелень, статуи, увитые плющом. И повсюду цветы. Запах
цветущих левкоев. Мы обедали в триклинии, а солнце медленна тонуло в море.
Тогда-то все и началось. Кто-то сказал: "Хорошо бы жить вечно. На небесах".
Гомере. О его книгах, из которых вырос целый мир.
Хотя почему-то многие считают наоборот.
заново, - сказала Береника. - Хотя бы для того, чтобы досадить Гимпу.
ничего создать. Для этого нам надо вновь стать людьми.
сказал лемур-солдат.- Все позабыв, не помня о своем желании мстить.
забыть прежнюю жизнь.
гениев!"" Кто-то приписал внизу одного из плакатов: "Согласен. Если и те и
другие будут молчать".
Было холодно, на траве и камнях лежала серебристая изморозь, и Магна накинула
римлянину на плечи толстый шерстяной плащ. ..
теплее. Осеннее тепло напоминает тонкую позолоту, внутри природы уже таится
мертвящий холод грядущей зимы. Юний Вер передернулся - озноб пронизал его до
костей. Магна ни о чем не спрашивала, шагала рядом. Зеленые бока холмов,
освещенные солнцем, проплывали мимо. И синие зубцы вдалеке. Непрерывный ряд.
Зеленое, синее, голубое.
Над воротами свились серым клубком засохшие лозы дикого винограда. Привратник
сидел на каменной тумбе и потягивал из глиняной бутылки вино. Корзина с
пирогами стояла у его ног.
до войны. Но экспонатов почти не осталось. Изредка заходят туристы...
стоявший на земле рядом с корзиной. Магна бросила в ящик несколько мелких
монет. Привратник удовлетворенно кивнул. Магна отворила ворота, и они очутились
на просторном мощеном дворе с чашей колодца посредине. Вода наполняла колодец
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Корнев Павел
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Сертаков Виталий