Чтение 24–й страницы книги ~Человек бредущий~

- Разве она тоже идет в Первый корпус? - спросил Лопо, и лицо его на
мгновение потеряло выражение отрешенного спокойствия.

- Нет, ты увидишь ее не здесь.

- А, я понимаю. Мне дадут здесь твердую ногу. Про-тез...

- Нет, не беспокойся. Все будет хорошо. - В горле у меня стоял комок, и
я никак не мог проглотить его. Я повернулся к доктору Грейсону. - Я вам
больше не нужен?

- У меня к вам еще одна просьба. Через четверть часа мы начнем
инсценировку операции и вызовем сюда мистера Клевинджера. Вы встретите
его и посидите с ним в прихожей. Скажите, что состояние его сына резко
ухудшилось и пришлось срочно делать операцию.

В голосе доктора Грейсона звучало беспокойство. Священный Алгоритм, и
этот человек совсем еще недавно владел моей волей, командовал мною...

Я вышел из операционной и уселся в кресло. Я не выспался, голова
гудела, но я был полон торжествующей легкости. Потом, потом я буду
думать, как все это случилось, а сейчас я был свободен. Дьявольская эта
вещь, темная сурдокамера, если с ее помощью, без побоев и пыток, они
сумели заполонить мой разум и командовать мною, как заводным
человечком. Отцы-программисты, неужели это я шпионил за несчастным
пареньком, которого одичавшая в здешнем аду простая женщина научила
говорить и прятать глаза от людей? Мне было бесконечно стыдно, но стыд
не тяготил, он очищал меня, как поток кармы.

Я подумал, что более удобного времени для погружения в гармонию у меня
не будет. Теперь же я сумею погрузиться в гармонию быстро, и карма
смоет всю накопившуюся во мне грязь.

Я закрыл глаза и начал расслабляться, волна мягкой теплоты поднималась
от самых кончиков пальцев. Еще минута, и я отыщу свое место в гармонии,
окунусь в ток кармы. О, как я буду купаться в ней, как буду подставлять
ей каждую клеточку!

И вдруг я почувствовал, что не могу отрешиться. Перед глазами у меня
стояло лицо Лопо. Значит, я не готов к погружению. Это очень опасное
состояние. Пактор Браун говорил: "Погружение - эта та духовная пища,
без которой нельзя обойтись. Но если уж ты начинаешь обходиться без
нее, вряд ли ты скоро почувствуешь голод".

И все же в отличие от предыдущих дней, когда я тоже не мог погрузиться,
сегодня я не испытал шока. Не было почему-то ощущения потери. К своему
удивлению, я почувствовал, что не исчезло даже странное ощущение
торжествующей легкости.

Когда-то я уже испытывал такое ощущение. Когда-то давно. Совсем давно.
Отец уже умер.

Я остался совсем один. Мать не замечала меня. Я тосковал по отцу, а она
- так мне казалось - не могла простить ему нашей жалкой квартирки,
долгих месяцев болезни, молящего и жалкого взгляда.

Я жил тогда практически на улице, и асфальтовый мир был единственным
миром, который я знал.

Был жаркий летний день. Воздух был густой, и смрад обладал физической
плотностью. Я сидел у пожарной лестницы. Мне не хотелось жить. Я думал
о том, что нужно схватиться за ржавое железо лестницы, подтянуться -
нижней ступеньки не было, - залезть повыше и броситься вниз. И все.
Мать, наверное, и не заплачет. А Джои пожмет плечами. "Так и не
заплатил", - скажет он и подмигнет неизвестно кому своим единственным
жестоким глазом. Я должен был ему семнадцать НД, и не было во всем мире
человека, который мог бы дать мне эти НД или спасти меня от Джои. Я
мысленно уже в двадцатый раз бросался с лестницы вниз и ощущал на лице
последний, страшный удар воздуха, когда на голову мне вдруг опустилась
рука.

- Ты чем-то расстроен?

Я поднял глаза и увидел маленького человека в одежде пактора. Он
улыбнулся мне, и прикосновение его руки словно отняло у меня часть
страха. Это был пактор Браун, и я пошел за ним, как увязавшаяся собака.
Я, поняв, что он не прогонит меня и мне не нужно будет отдавать
одноглазому Джои семнадцать НД, я испытал чувство торжествующей легкости.

"Нет ничего слаще, - сказал мне потом пактор Браун, - чем чувство
невыполненного долга. Или неотданного".

Послышались быстрые шаги. Я открыл глаза. Генри Клевинджер в отличие от
меня успел побриться и причесаться. Готов спорить, что и в день
страшного суда он явится чисто выбритым, тщательно одетым и
нетерпеливым. "Меня, кажется, кто-то звал. Какой-то трубой. В чем дело?
Я тороплюсь. Ах, страшный суд? Нельзя ли побыстрее?"

- В чем дело, вы не знаете? - спросил он меня.

- Садитесь, мистер Клевинджер. Во время нашего свидания у вас в доме,
если не ошибаюсь, - вы тоже меня приглашали сесть. - На мгновение в его
глазах промелькнул испуг, но тут же исчез. - Садитесь, садитесь. Доктор
Грейсон просил меня встретить вас, потому что все остальные заняты.

- В такое время... - пробормотал Клевинджер и посмотрел на часы, но я
заметил, что он уже потерял долю своей самоуверенности. - Что же
случилось? Что-нибудь с Оскаром?

- Да. Ночью ему стало хуже. Что-то со второй почкой. Возникла
опасность, и операцию решили сделать незамедлительно. Она уже идет.

- Как? - подпрыгнул Генри Клевинджер, но подпрыгнул как-то
респектабельно, элегантно. Я бы так не смог подпрыгнуть, если бы даже
тренировался месяц.

- Очень просто.

- И...

- Пока я знаю столько же, сколько и вы. Генри Клевинджер откинулся в
кресле и искоса посмотрел на меня. Должно быть, он решил, что обязан
передо мной извиниться, потому что откашлялся и сказал:

- Мистер Дики, я, разумеется, понимаю, что наше прошлое свидание у меня
в доме было... Но вы должны понять... Дело касалось не только меня, но
и доктора Грейсона и всего этого места. - Он сделал широкий жест рукой.

- Я прекрасно понимаю. Все это, право, пустяки. Меня усыпили, перевезли
сюда, месяц держали в камере без окна... Стоит ли говорить о таких мелочах?

- Мистер Дики, я обладаю кое-каким влиянием в Первой Всеобщей Научной
Церкви и надеюсь, что смогу в будущем быть вам полезен... Было бы
грустно, если бы вы не смогли подняться выше личной обиды. Поверьте, я
вполне искренен с вами. Я не смог бы кривить душой в минуты, когда за
стеной оперируют моего сына.

Я посмотрел на Генри Клевинджера. Священный Алгоритм, сколько в нем
было уверенности в своей правоте, сколько благородства! В минуты, когда
за стеной лишают жизни человеческое существо, купленное за деньги. И
если на самом деле все не так, меньше всего в этом виновен сам Клевинджер.

Удивительно все-таки эластична наша Первая Всеобщая, если в ее лоне
прекрасно устраиваются Клевинджеры... "Я обладаю кое-каким влиянием в
Первой Всеобщей..." И ведь действительно, наверное, обладает...

И тут я сказал себе: "Хватит, Дин Дики. Ты все-таки забываешь, что
человек, сидящий перед тобой, потерял сына. Он не знает об этом сейчас,
но он узнает..."

Дверь в коридор распахнулась, и двое в белых халатах выкатили из
операционной каталку. На ней лежало тело, прикрытое простыней.

- Это... - Клевинджер привстал в кресле, но тут же понял, что перед
ним. Как завороженный, он уставился на то место, где под простыней
должна была быть голова и где ничто не поднимало простыню.

Вслед за каталкой из операционной вышел Грейсон. Он стянул с себя
шапочку и вытер ею лоб. Он был все-таки незаурядным актером - столько в