Чтение 24–й страницы книги ~Нашествие~

Он молчал, да я удивился бы, если бы он стал отвечать. Не его ведь я
спрашивал - себя. И мне казалось, Что я мог ответить на эти вопросы.

- Так вот, Граф, мы здесь всего лишь потому, что автоматы наши
заведомо настроены на действия в ситуациях, которые заранее можно
предсказать. Как бы изощренно мы ни программировали их поведение, они все
равно способны будут реагировать лишь на в принципе предсказуемые, из
прошлого опыта вытекающие ситуации. Эти ситуации, как правило,
повторяются, повторяются бессчетное количество раз. Но Вселенная
чрезвычайно изобретательна, и нам все равно то и дело приходится
встречаться с ситуациями принципиально новыми, предвидеть которые заранее
невозможно. Наши автоматы, конечно, могут достойно отреагировать на такие
ситуации. Но беда-то в том, что реакция их при этом не будет
соответствовать нашей, человеческой реакции. Понимаешь, Граф, реакция
автомата на не предусмотренную его программой ситуацию заведомо не будет
человеческой. Мы и сами не знаем, не можем знать, как мы поведем себя в
такой ситуации, не можем и знать, как должны вести себя наши автоматы. Но
мы знаем одно - мы всегда останемся при этом людьми, наша реакция на все
происходящее будет человеческой реакцией. И мы идем на первый край вместе
со своими автоматами потому лишь, что хотим, осваивая Вселенную,
оставаться людьми, потому, что так велит наша человеческая сущность. Так
почему же, - я не вы держал, встал, подошел к столу и, наклонившись к
Графу, глядя ему прямо в лицо, спросил: - Почему же здесь, на Кабенге,
руками людей творится зло, чуждое всему человеческому? Почему меня,
обычного человека, потрясает то, что вы здесь делаете? И почему вы делаете
это?

Он молчал, глядя безучастными, пустыми глазами куда-то сквозь меня.
Какое-то время мне даже казалось, что он меня не слушал и не слышал - так,
думал о чем-то своем. В конце-то концов, почему я решил, что его должно
это волновать? Потому что помню, каким он был когда-то давным-давно?
Потому что меня самого оно не оставляет в покое?

Но он меня все-таки слушал. И ответил. Едва слышно:

- Ты ждешь, чтобы я что-то сказал? Хорошо, я скажу: не знаю. Не знаю,
- он поднял голову, встретился со мной взглядом, потом выпрямился,
откинулся на спинку кресла и положил руки на подлокотники. - А ты - ты
знаешь?

Я облизал пересохшие губы, отошел к своему креслу, сел. И сказал:

- Мне кажется, да. Это и есть Нашествие, Граф.

Я повернулся, открыл дверцу бара у себя за спиной, достал стакан и
наполнил каким-то соком.

- Тебе налить? - спросил я.

- Нет, - он подождал, пока я выпью, потом спросил: - Что тебе удалось
обнаружить, Алексей? Что ты узнал такого, о чем я не знаю?

Я поставил стакан на место, закрыл дверцу. Потом повернулся в его
сторону.

- Мне удалось - я почти убежден в этом - нащупать следы Нашествия,
Граф. И они оказались совсем не теми следами, которые я, которые кто-либо
из нас мыслил обнаружить. Это вполне естественно - иначе их давно бы нашли
другие. А я... То, что я увидел, сумел увидеть, на первый взгляд совсем не
страшно. Мы ведь привыкли связывать Нашествие с какой-то агрессией, с
разрушениями, катастрофами, бедствиями, гибелью людей, наконец. Это все
тоже, конечно, есть. Нашествие проявляет себя и таким образом. Но ведь это
все внешние проявления, нам до сих пор не удалось нащупать какую-то общую
их причину. Понимаешь, все, что мы до сих пор связывали с Нашествием, не
укладывалось ни в одну из мыслимых схем. Проявления Нашествия попросту не
коррелировали друг с другом по ряду определяющих параметров, и все наши
поиски были напрасными. Главная причина, из-за которой все это
происходило, от нас ускользала, и в результате мы оказались такими же
бессильными, какими в свое время оказались меджды. Люди достаточно сильны
пока, чтобы противостоять проявлениям Нашествия - но не зная причины, мы
не можем предсказать, где оно проявит себя в следующий раз. А оно
проявляет себя, Граф, и проявления эти, можешь мне поверить, становятся
все более грозными.

Я немного помолчал, собираясь с мыслями. Время шло. Возможно, уходило
безвозвратно.

- Мы, люди, недаром продвинулись так далеко в освоении Вселенной. Мы
вышли к звездам, преодолев массу трудностей, и мы готовы к тому, чтобы и
впредь преодолевать их. Человечество всегда достигало тех целей, которые
оно перед собой ставило, какие бы препятствия ни приходилось преодолевать
на пути к ним. И причиной этого было сохранение нами нашей человеческой
сущности, какую бы грань этой сущности мы при этом не рассматривали. Мы,
такие, как мы есть, даже если мы сами и не способны до конца осознать
себя, вышли к звездам. И чтобы не погибнуть, совершив этот шаг, мы должны
- я убежден в этом - сохранить все человеческое, что в нас заложено. А
Нашествие - какие бы силы за ним ни стояли, какие бы методы воздействия
оно ни использовало - бьет именно по нашей человеческой сущности. И если
оно поражает ее, то это смертельный удар, потому что утратив ее, мы
уничтожим себя сами. Понимаешь, Граф, здесь, на Кабенге, я вдруг увидел и
осознал, что именно это и происходит - и ужаснулся. Больше всего ужаснулся
тому, что вы сами не видите и не понимаете этого. Оглянись же вокруг,
посмотри, что творится рядом с тобой, что творишь ты сам. Что есть дела,
которые вы тут совершаете, как не Нашествие - Нашествие человека на мир
онгерритов? И не только здесь, не только на Кабенге - все наше освоение
Вселенной превращается в Нашествие. Мы сами осуществляем Нашествие, Граф,
и мы же от него можем погибнуть. Понимаешь ты, что мы будем обречены, если
станем уничтожать все, к чему прикасаемся?

- Я замолчал. И он молчал. Долго, не меньше минуты. Потом заговорил -
хриплым, каким-то чужим голосом:

- Ты что думаешь, я не вижу всего этого? Мне не больно от того, что
творится вокруг? Или всем остальным - им не больно? Быстро же ты нас в
нелюди записал, Алексей. Но как ты можешь обвинять нас, когда тебе
известна здешняя ситуация, известна, возможно, в чем-то даже лучше, чем
мне? Как ты можешь не понимать? Да, я принимаю решения, которые в конечном
счете несут зло этому миру. И я вижу это зло. Может быть, я сегодня вижу
гораздо больше, чем способен увидеть ты. Но у меня нет выбора - мне
приходится выбирать между злом и еще большим злом. И я выбираю наименьшее
из всех возможных зол. И все, все без исключения вынуждены здесь делать то
же самое. Может быть, это и есть Нашествие, может быть, мы действительно
оказались пешками в чьих-то руках - но мы не потеряли нашей человеческой
сущности, не надо лишать нас этого, Алексей. И мы будем и дальше
действовать так, чтобы свести творимое нами зло к минимуму.

- А если я докажу тебе, что ты ошибаешься? Что прорыв к Резервуару,
например - это величайшее зло, которое человек может нанести сегодня
Кабенгу?

- Докажи.

Если бы я мог это доказать! Хотя бы самому себе. Но нет, никаких
доказательств у меня не было. Кроме одного - того, что мы были направлены
на этот путь насильно, против нашей воли. А это могло означать, что прорыв
к Резервуару - еще одно проявление Нашествия. А могло и ничего не
означать. Я не мог ничего доказать ему, потому что все мои аргументы он
мог обратить против меня же. Я просто чувствовал, и у меня были основания
доверять этому своему чувству. Потому что тогда, на Джильберте, я не
доверился ему.

- Так вот что я скажу тебе, Алексей, - помолчав, сказал Граф. - Я не
отдам приказа прекратить бурение. То, о чем ты просишь, невозможно. Потому
хотя бы, что ты толкаешь нас на предательство - а что есть предательство,
как не высшая степень потери человеческого? Мы не можем предать
онгерритов, каких бы жертв нам это ни стоило. Не можем именно потому, что
это означало бы, что мы принесли сюда Нашествие. Пока остается надежда, мы
будем продолжать бурение. Может быть, меджды погибли именно потому, что
отступили - хотя бы здесь.

- Здесь?

- Вот видишь, - сказал он. - Ты и этого не знаешь. Они побывали здесь
и ушли. Вполне возможно, что они тоже пытались помочь онгерритам. Мы ведь
не знаем, сколько миллионов лет их цивилизация находится в застывшем
состоянии. Пытались помочь - и бросили. А чтобы стать предателем
достаточно предать один раз, и одно предательство всегда влечет за собой
другие. Поэтому мы не бросим онгерритов. Не можем бросить.

Значит, меджды тоже когда-то здесь были, и я уже не удивился тому,
что не знал этого. Они были здесь и ушли, и это могло означать все, что
угодно. В том числе и самое страшное. Все смешалось у меня в голове.

Все было сказано, и говорить о чем-то еще было бесполезно. Я
попытался подсказать ему единственно возможный выход, но он его не принял.
Он был уже запрограммирован на то, чтобы двигаться к катастрофе - так мне
тогда казалось. А я не мог вмешаться и что-то изменить. Время уходило
безвозвратно. Ни он, ни я не знали, сколько времени нам еще отпущено.
Время уходило безвозвратно, и надо было хоть что-то делать - даже если в
душе и крепла уверенность в том, что все бесполезно.

Я встал, спросил:

- Когда идет следующий транспорт на Туруу?

- Примерно через полчаса, - ответил он, высветив информацию.

- Я улетаю туда. Прощай, - сказал я и направился к двери. Но у входа
услышал:

- Стой, Алексей.

Я обернулся, и тогда он сказал:

- Там, в твоей карточке... Там ведь сказано, что в случае
необходимости ты можешь принять на себя командование базой. Почему ты
этого не делаешь?

- Забудь об этом, - сказал я. И вышел.

Я знал, как чувствуют себя предатели. Я сам был теперь предателем. Но
поступить иначе я тогда не мог.