набрал высоту, завис, развернулся, опустил нос... Теперь Мишка видел его
лицо в лицо: пустые глаза турбин, опущенные книзу крылышки - как линия
покатых плеч... Ложись! - заорал кто-то и толкнул Мишку в спину. Все
покрыл гром. Земля ударила в грудь. По каске барабанили мелкие камушки, а
тела Мишка не чувствовал. Но встал. Оказался на ногах. Над скалами слева -
метрах в пятидесяти - расплывалась туча. Бегом! Бегом! Подбитый вертолет
опускался на дома. Второго уже не было в небе - ушел. Подбитый, сильно
дымя, сел на улицу и завалился на бок - лопасти, ломаясь и взметая пыль,
ударили по земле.
земля, и колючие кусты не цеплялись почему-то, а пропускали навылет, и
качались навстречу утонувшие в зелени белые лачуги - а потом, как-то
сразу, его окружили покатые дувалы - слепые стены без окон. Солнце
заливало все бешеным светом, а впереди вставала стена черного дыма.
Маленький ослик дергался в пыли. Уже три "крокодила" утюжили небо.
Внезапно Мишка понял, что давно не слышит ни звука - и, наверное, потому
ничего не понимает. Солдаты выбивали двери, взмахивали рукой - и иногда из
дверей вырывался кто-то бесформенный, черный - и оставался комком у
порога. В узком окошке под самой крышей дома, запиравшего улицу, что-то
сверкало - и надо было лежать и притворяться мертвым, как те двое, что шли
чуть впереди. Потом Мишка оказался в саду, среди деревьев и лоз, и Ряшкин
с черным лицом вел его за собой. За невысоким забором они чуть не
провалились в яму, полную живых неподвижных лиц - и Ряшкин, тесня Мишку,
отходил и отходил назад, а потом знакомо махнул рукой, и в этот момент
Мишка увидел старика в синем халате и белой чалме, старик
медленно-медленно поднимал к плечу длинную винтовку и наклонял голову к
прикладу, а потом винтовка плюнула белым дымом, и Ряшкин исчез, а в яме
вспыхнул белый огонь и погас, и когда он погас, Мишка почувствовал, что
там не осталось ничего живого, будто что-то замолчало в нем самом, а со
старика слетела чалма, и он, воздев руки, стал валиться назад, а автомат
все еще бился в мишкиных руках. Дальше шел настоящий бой. БМП горела,
своротив угол дома, а другая, прячась за ней, била из пушки куда-то сквозь
чадный соляровый дым. Потом бешеная стрельба началась где-то сзади.
Подбитый вертолет тоже горел, а оба летчика без голов валялись посреди
улочки, рядом с чем-то настолько обугленным, что и не понять, кому эти
тела принадлежали раньше: мужчинам, детям или женщинам. Конечно, им за
летунов по миллиону платят, сказал кто-то, не то что за нас, идиотов - по
полста... Это не война, почему-то подумал Мишка именно в те минуты,
преодолевая странную глухоту, не позволявшую слышать себя. Он еще не знал,
что придет на смену слову "война" - но что-то же должно было прийти...
о дисбате, было страшнее всего.
продадут за деньги или поменяют на цинку патронов или на бензин. Такое уже
бывало - правда, решали все, не вынося сор из избы. Трудно сказать, было
ли это лучше дисбата.
попробовать сдаться тем, которые приходят из Пакистана. Шанс выжить - один
на миллион.
солнечное сплетение - и, когда Мишка повис, задыхаясь, коленом врезал ниже
пупа - так, что отнялись ноги. Потом, лежащего, его обоссали, стараясь
попасть в лицо. Ладно, пока все, сказал Амиров, остальное дома. Костя,
глаз с него не спускай...
щебенка. Мишка замер. Предчувствие пули сдавило затылок. Лиловый свет
обрушился сверху - и Мишка, сжавшись, бросился в черную яму, открывшуюся у
его ног. Хлопок и шипение ракеты догнали его...
находится. Лежать было удобно, и не хотелось шевелиться. Откуда-то
проникал пепельный свет, касаясь невзначай причудливых сводов. Перед лицом
чернела глубокая клякса с одинокой звездой в центре. Последней надеждой
казалась та звезда. Миллионолетняя толща холода отделяла ее...
шаги тяжелых и уверенных людей. Он не шевельнулся, только скосил глаза. И
увидел, как два силуэта пересекли пятно пепельного света и пропали.
Неясный ужас остался после них - как запах табака.
Рыхлая глина не хотела отпускать. Острая боль пронзила лопатку - Мишка
перевел дыхание и все же встал прямо. Банка, догадался он, банка в
вещмешке... хорошо, не по хребту... Он стоял в невысокой сводчатой пещере.
Прямо уходил, изгибаясь, узкий коридор: из него и проникал сюда этот
слабый свет. Похоже, что в нескольких шагах отсюда коридор этот
пересекался другим, поперечным, темным. Мишка отряхнул с себя остатки
глины, поправил мешок, пошевелил лопаткой: было больно, но, терпимо, в
первый раз боль взяла только неожиданным своим появлением, - и двинулся
вперед.
доносился невнятный гул, угадывался далекий красноватый свет и шел теплый,
пахнущий чем-то механическим воздух. Мишка не стал задерживаться и
торопливо дошел до поворота пепельно-светлого коридора. Повернул, скрылся
от возможного чужого глаза и прислонился к стене Почему-то заколотилось
сердце.
утро. Уже стремясь к чему-то, уже заранее открываясь, Мишка сделал еще
несколько шагов...
ступеньки лестницы его родного подъезда, и деревянные перила, крашенные
темно-зеленой бугристой краской, и серый половичок, аккуратно
расстеленный... и пахло мокрым деревом и мокрой пылью, и мокрой мешковиной
половой тряпки - Марья Петровна ушла минуту назад... Мишка вытер рыжие от
глины сапоги и стал подниматься вверх, и третья снизу ступенька
заскрипела, как скрипела она всегда. А на площадке у батареи сидела,
съежившись, голая девочка лет четырех - и Мишка неведомо как понял, что на
самом деле ее здесь нет, она сидит за много километров и много лет отсюда,
но видеть ее можно и здесь - только видеть, но не говорить с нею. Он
остановился, не зная, что нужно делать, а девочка вдруг стала удаляться,
удаляться - не уменьшаясь, не исчезая, а просто предъявляя все разделяющее
их время и расстояние - и Мишка вдруг смутился и быстро шмыгнул мимо - и
уже через ступеньку преодолел вторую лестницу и ткнулся в свою дверь.
закружились по углам пушистые спиральки домашней нетронутой пыли. На
вешалке висели старые пальто и куртки; с полочки для шапок свешивался
длинный коричнево-зеленый шарф. Лампа в выцветшем пластмассовом колпаке
горела слабо, вполнакала. Мишка стоял не пороге своего дома, не решаясь
сделать последний шаг...
вот оно как бывает, значит, в меня все-таки попали... Мишка поднял руку -
потрогать затылок, запоздало испугался - на миг все заледенело - иллюзии:
под пальцами теплые сгустки и осколки костей... Нет, затылок был стрижен и
цел. Он постоял еще немного, уверил себя, что готов ко всему, и вошел в
дом.
из горячего крана... Растираясь колючим слежавшимся полотенцем, он еще раз
попытался заставить себя подумать о том, что происходит, и не смог - и
решил отказаться пока от этих попыток. Надел серые застиранные плавки,
новые носки, старенькие, но чистые вельветовые штаны светло-кирпичного
цвета и махровую белую с зеленым футболку. Забытое чувство: прикосновение
своих вещей...
на самом дне. Мишка, ухмыльнувшись довольно, долил воду и в чайник, и в
кастрюлю - и сел на свой стул в углу, положив локоть на стол. Клеенка
показалась холодной, как железо.
тьма. Надо бы выключить свет, подумал Мишка, и тогда посмотреть в окно -
но не двинулся с места. Наконец, чайник зафыркал. Преодолевая лень и
ломоту, Мишка встал, ополоснул заварочник, высыпал в него полпачки
зеленого - другого не нашлось, - залил кипятком и набросил сверху
полотенце. Тут же закипела и вода в кастрюле. Пельмени смерзлись в ком, он
поковырял этот ком ножом, разобрал его на фрагменты и бросил то, что
получилось, в белый кипяток. Посолил, закрыл крышкой, убавил пламя.
Быстро, чтобы не передумать, шагнул к выключателю и погасил свет.
забыть? - до пол-окна поднимался близкий брандмауэр, а за ним еще кусок
пространства занимала глухая крыша магазинчика речного ОРСа. А вот поверх
крыши было что-то смутно видно: какой-то отсвет на низких облаках, очень
далекие и очень медленные искры, всплывающие в небо... Он долго
вглядывался во все это, но ничего другого не увидел. Потом за спиной
зашипело, и дважды отраженный синий огонь стал желтым. Мишка вернулся к
плите, сдвинул крышку и подул, сгоняя пену.
может быть, я так и проживу здесь до старости?.. Он задохнулся от
Корнев Павел
Никитин Юрий
Орлов Алекс
Василенко Иван
Березин Федор
Никитин Юрий