(потом, из компетентных источников, я выяснил, что в кофе, им питый,
был подмешан коньяк) и, снисходительно ухмыляясь, ловко передвигал
фигуры. Игра шла быстро. Его пятеро партнеров пыхтели, краснели,
бледнели, скрипели стульями и зубами, морщили высокоинтеллектуальные
лбы, делали ходы, тут же забирали их обратно, снова ходили, теряли
слона или, скажем, ферзя, сокрушенно качали головами и обреченно
разводили руками. Шестой же, то есть я, лихорадочно копался в шахматных
мозгах великого гроссмейстера. К величайшему моему удивлению львиную
долю его сознания занимали не шахматы, а красная икра, бразильский кофе
и предстоящая поездка в Рио-де-Жанейро. О шахматах он вообще мало думал
и, как я понял, играл большей частью руками, а не головой. В его памяти
был зафиксирован целый ряд комбинаций, порой довольно сложных, которые
он автоматически извлекал и использовал по мере надобности, но все эти
защиты, гамбиты и тому подобные "иты" были привнесены извне,
позаимствованы у других, может быть, менее удачливых, но зато более
богатых оригинальными идеями и собственными разработками, шахматистов.
Словом, гроссмейстер Иванов-Бельгийский был просто ловким (в хорошем
смысле этого слова) малым, виртуозно владеющим техникой игры, но
совершенно далеким от шахмат как вида искусства.
раскрыть его тайные замыслы и тем самым предотвратить их осуществление,
спасая ту или иную фигуру и нарушая развитие той или иной комбинации,
на которую он возлагал надежду. Я не играл, а всячески мешал ему
разделаться со мной, чем приводил его в недоумение и раздражение. К
чести его надо заметить, что к девяти часам он разделался почти со
всеми своими соперниками, а когда стрелка перевалила через зенит
циферблата, на сцене осталось только трое: я, Иванов-Бельгийский и
Пепсиколов. Последний был напряжен до предела, постоянно листал
какие-то тетрадки, записные книжки, брошюры, что-то высчитывал на
карманном микрокалькуляторе, перекладывал многочисленные шпаргалки из
кармана в карман и как две капли воды походил на студента, сдающего
экзамен по сопромату. Но он уже был обречен -- это нетрудно было
заметить глазу даже такого дилетанта, каковым являлся я. И вот он
наконец, красный, потный, удрученный неудачей и все-таки счастливый,
покинул сцену. Я остался один на один с гроссмейстером. Спинным мозгом
я чувствовал пристальное внимание зала к своей персоне -- зал не дышал.
А я истекал потом и сомнениями. Иванов-Бельгийский хмурился, откровенно
смотрел на часы и выражал явное свое неудовольствие по поводу моего
упрямства. Я же вдруг понял, что это уже не просто упрямство, а дело
чести всего нашего института. Я представлял интересы не только свои, но
и своих побежденных товарищей, своих коллег по работе, отрасли
народного хозяйства, наконец. На мою спину сейчас смотрит тысяча пар
глаз -- смотрит не мигая, с надеждой, тревогой и ожиданием. Теперь я
просто не имел права проиграть. Но и о выигрыше я не смел помыслить.
Когда нас осталось только двое, он перестал метаться по сцене и уселся
напротив меня. Игра приняла ожесточенный характер: на карту был
поставлен его престиж.
защищался бессистемно, без какой бы то ни было определенной цели -- и
это-то ввергало его в недоумение и сбивало с толку. Вот он двинул ладью
по левому краю. Ага, вместе со слоном и пешкой готовит ловушку моему
коню! Не выйдет, господин гроссмейстер... Конь сделал отчаянный скачок
через ряд чужих пешек и замер где-то в середине его обороны. Он
мысленно чертыхнулся, но я отчетливо "услышал" это на фоне заметно
потускневших мыслей об икре, кофе и Бразилии. И снова попытки достать
моего коня -- и опять неудача. Убегая, я попутно и совершенно случайно
съел его пешку и слона. Он же все больше и больше терял бдительность и
осторожность, в его голове засела навязчивая идея -- уничтожить моего
коня во что бы то ни стало. А конь тем временем носился по его тылам и
создавал панику при вражеском дворе его короля. В его глазах появилось
беспокойство, смешанное с подозрением. Он никак не мог понять, что же я
из себя представляю: профана, действия которого совершенно невозможно
предсказать из-за его глупости, либо тонкого и умелого игрока,
скрывающего свою личину под маской дилетанта. Ему бы двинуть все свои
силы на моего короля, а он зачем-то погнался за конем. Словом...
Словом, как-то так само собой получилось, но мы вдруг оба с недоумением
обнаружили, что мой отчаянный конь загнал его короля в угол и... Да,
это был мат! Мат, которого ни он, ни я поначалу даже не заметили...
чьи-то руки, фотоаппараты -- и вопросы, вопросы, вопросы... Бедного
Иванова-Бельгийского совсем затерли и оттеснили в сторону. Никто и не
заметил, как он исчез.
я не успел даже как следует удивиться. А когда до меня дошел все-таки
весь смысл происходящего, я вдруг возгордился самим собой и понял, что
шахматная карьера для меня -- это дело вполне реальное. А почему бы,
черт возьми, и нет?! Пока тянется этот эксперимент, я мог бы легко
разделаться со многими видными деятелями этого вида спорта и -- кто
знает? -- стать чемпионом, пусть даже и местного значения. Нет, этот
вопрос обязательно надо продумать, обязательно...
на руках, но я категорически запротестовал, после чего они с явной
неохотой спустили меня с небес на твердь земную. Домой я вернулся лишь
в начале двенадцатого ночи.
день. Нескончаемым потоком шли ко мне почитатели моего таланта, причем
многие из тех, кто раньше меня даже замечать не хотел, жали теперь мне
руки и сыпали поздравлениями. Апоносов, всегда надменный и
неприступный, и тот снизошел до легкого похлопывания по плечу и
одобрительного ворчания. И даже Завмагов, сияя своей ряхоподобной
физиономией, первым сломал лед отчуждения и нанес визит вежливости.
ожидал.
Петя-Петушок почему-то решили разделить со мной все тяготы триумфатора
и героя дня и приняли на себя часть предназначенных мне поздравлений,
за что я им остался весьма благодарен. Тамара же Андреевна вилась
вокруг меня, сияя обворожительной (как она сама думала) улыбкой и сыпля
комплиментами, и была, по-моему, на седьмом небе от счастья. Еще бы!
Пол-института имело возможность лицезреть ее сегодня! Не было одного
лишь Евграфа Юрьевича. Как выяснилось чуть позже, он укатил в местную
командировку и обещал быть завтра.
Иванова-Бельгийского и предложение выступить с ним в паре на
предстоящем вскоре международном состязании на приз... в общем,
какой-то там приз. Я надулся, как индюк, и обещал дать ответ в самом
ближайшем будущем. И даже не имея возможности читать мысли по телефону,
я по его тону понял, что мои слова большого удовольствия ему не
доставили. Но, согласитесь, после столь сокрушительной победы мне
как-то не к лицу было сломя голову кидаться на любую авантюру, и хотя в
глубине души я конечно же сразу принял предложение моего вчерашнего
соперника (разумеется, поеду, куда же я денусь! ведь Бразилия же!), то
тон выдержать я все же считал необходимым. Мол, пусть знают наших!
внезапно рассыпался и оставил лишь некий неприятный осадок в душах
всех, кто так или иначе оказался причастен к этому делу. И виной тому
стал Евграф Юрьевич. Не успел я войти в помещение нашей лаборатории,
как меня пронзил пристальный взгляд моего шефа. "И не стыдно?" -- как
бы спрашивал этот взгляд. И я вдруг понял, что да, стыдно, но что ж
теперь делать, раз все так получилось...
вслух, не опуская глаз и не моргая. -- Проходите и садитесь. -- Я
прошел и сел, но сел почему-то не на свое рабочее место, а на стул
рядом со столом шефа. -- Наслышан, наслышан о ваших подвигах. Удивили
вы меня, Николай Николаевич, право же, не ожидал. Как же вам это
удалось?
нутром. -- Я и сам не ожидал.
Николай Николаевич, я ведь тоже в молодости в шахматишки поигрывал. Не
желаете ли партейку сыграть? -- вдруг спросил он и извлек откуда-то
из-под стола шахматную доску с уже расставленными фигурами. -- А?
Вот и сейчас: я ожидал от него всего что угодно, вплоть до выговора с
занесением (хотя, вроде бы, и не за что), но такого... Нет, моей
фантазии на такое не хватило бы. И если уж говорить честно, то я
опешил.
восторга, а Петя-Петушок сотворил такое, от чего человек, знающий его,
наверняка бы пришел в неописуемый ужас, -- он выключил плейер и снял
наушники, а лицо его приняло осмысленное выражение. В этот самый момент
в помещение заглянуло еще несколько человек (принесла ж их нелегкая!),
чтобы выразить мне свое восхищение и если надо -- предложить взаймы, --
и тоже замерли в изумлении, услышав предложение шефа. Все смотрели на
меня и ждали, что же я отвечу. А ответить я мог только одним --
согласием, ибо теперь я не просто старший инженер Нерусский, а
шахматный гений, и ответь я сейчас отказом, несмываемое пятно легло бы
Орловский Гай Юлий
Земляной Андрей
Роллинс Джеймс
Контровский Владимир
Посняков Андрей
Каргалов Вадим