Чтение 24–й страницы книги ~Ингвар и Ольха~

Зверята мотнулась сюда, мотнулась туда, появились девки с рушниками, кольцами. У нее все было готово, у нее все всегда было готово. Девки пропели обрядовые песни, перевязали их руки рушниками, посыпали головы житом, провели вокруг стола и поставили перед князем.

Олег смотрел чуточку насмешливо. Ольха старалась не встречаться с ним взглядом. Он был мудр и понимал слишком много. Даже то, в чем она сама не хотела себе признаваться.

-- Благословляю вас, дети мои, -- сказал он непривычно мягко, даже. Ингвар покосился удивленно. -- В нашем жестоком времени много сирот, вы -- не исключение. Родители твоего жениха погибли в том же году, что и его... По странному совпадению, в тот же день и в том же месте... Но дрались, не поверишь, на одной стороне.

Он обнял их по очереди, усадил по правую руку от себя. Ольха все еще не могла придти в себя. Когда пир пошел дальше, она выждала, когда никто не смотрел на них, шепнула:

-- Зачем он это сделал?

-- Что? -- шепнул Ингвар.

-- Ну, придумал, что ты первым хотел взять меня. Я же помню, как ты клялся, что лучше быть вздернутым, чем сидеть со мной рядом!

Ингвар покосился по сторонам, не слышит ли кто, ответил сердитым шепотом:

-- А ты клялась, что умрешь, но не пойдешь за проклятого руса! Тем более, за кровавого пса... Но не мри раньше времени. Я не знаю, зачем князь все это делает, но я на тебя не претендую и пальцем не коснусь. Можешь не страшиться.

-- Я не страшусь, -- ответила она тем же сердитым шепотом.

Асмунд, сидевший напротив, стал вроде бы прислушиваться к их перебранке. Ольха сладко улыбнулась старому воеводе. Ингвар растянул губы в стороны с таким усилием, словно лицо было из чугуна.

Странно, но она в самом деле не чувствовала ни прежнего страха, ни отвращения. Напротив, мысль о том, что Ингвар возьмет ее в свои сильные руки, обнимет, его горячий рот накроет ее губы... нет, даже думать об этом нельзя. Горячая кровь бросается к щекам с такой силой, что она сама чувствует жар. А во всем теле наступает такая сладкая слабость, что ложка выпадает из руки. И кажется, что все видят и понимают, о чем она думает.

Они касались локтями, но смотрели не друг на друга, а вместе на впереди сидящих. Вместе, подумала она со странно щемящим чувством. Смотреть вместе в одном направлении... Если бы он не был проклятым русом, кровавым псом великого князя! Он именно тот, кого она видела в мечтах. Сильный, красивый, благородный.

Именно такого она бы любила... Вздрогнула так сильно, что Ингвар спросил тихо, не поворачивая головы:

-- Что-то случилось?

-- Да нет, ничего.

-- Уверена?

-- Смотри в тарелку.

Да, как бы не прятала от себя это слово, но именно такого она и полюбила. Именно его -- кровавого пса князя!

Ингвар украдкой, когда Ольха не смотрела в его сторону, наблюдал за нею. Она выглядела очень юной и беззащитной среди множества грубых и сильных мужчин. Он чувствовал сильнейшее желание как-то защитить, укрыть, спасти, спрятать. Если бы можно было посадить ее как царевну-лягушку в платочек и носить с собой, он был бы счастлив.

Он вздрогнул, потрясенно поняв, что в самом деле был бы счастлив. Не расставаться с нею -- вот счастье. Не расставаться никогда. Быть всегда, всюду вместе. С нею, лесной княгиней, которая била мечом прямо в сердце. Она не знает еще, что попала очень точно. Свалила его одним ударом как лесного кабана.

Ольха опустила голову, и он сразу ощутил боль и тревогу.

-- Скажи, что тебя здесь тревожит?

В ее глазах заблестели слезы. Губы набухли, задрожали. Голос был едва слышен:

-- Не знаю... Раньше я могла посоветоваться с няней.

-- Я могу послать за ней.

-- Правда?

-- Если это хоть чуть тебя утешит.

Она слегка улыбнулась, как будто умытое дождем солнышко выглянуло из-за туч. В глазах было недоверие, но и благодарность за то, что почему-то старается как-то скрасить ее неволю.

-- Не знаю. Наверное, не надо. Я должна сама находить ответы.

У него на языке вертелось, что готов хоть сейчас голову себе разрубить, даже тупым топором, если это поможет ей найти хоть один подходящий ответ. Но что его помощь? Будет тонуть, но не ухватится за его протянутую руку! Он для нее все еще кровавый пес безжалостного князя-кровопийцы! И таким останется.

-- Да, -- сказал он с усилием, -- ты ведь княгиня.

-- Уже нет... уже нет.

Она в самом деле чувствовала себя испуганной девочкой в темном незнакомом лесу. И даже не тем, что Киев ошеломил. Обилие мощи и богатства подавляет постоянно. С детства готовили к неожиданностям, но никто не подготовил к тому, что сердце начинает стучать чаще, когда этот человек сидит рядом. Сама придвигается ближе, будто тянут на веревке, чтобы он задел ее хотя бы локтем, трепетно ждет, чтобы заговорил с нею.

Кто-то внезапно заорал пьяным голосом:

-- Горько!.. Горько!

На жениха и невесту снова обратили внимание. Несколько голосов поддержали:

-- Горько! Мед горький! Вино горькое!

-- Надо подсластить!

Ольха вспыхнула, растерялась. Ингвар смотрел прямо перед собой, рифленые желваки играли под туго натянутой кожей. Челюсти были сжаты так, что перекусил бы топорище.

Олег успокаивающе помахал рукой:

-- Тихо! Это не свадьба, забыли?

Черномырд, уже смирившись с потерей, крикнул весело:

-- А почему не свадьба сразу? Тут бы им и простынь чистую подложили.

-- С меткой? -- крикнул кто-то.

-- Да уж как водится!

Олег движением руки опустил Черномырда на место:

-- Заручены для того и заручены, чтобы заручиться на будущее. Подумать, остыть, еще раз подумать. Чтобы ежели соединить руки, то уже навеки!

Черномырд оскалил зубы, улыбка была грустная. Что говорить, когда князь не хуже его знает, что нет ничего на свете вечного, а любовь -- самое непрочное из творений богов. Даже если не вредить, она уходит сама по себе, а ведь в их кровавом мире полно лжи, предательства, измены, отказа от прежде любимых!

А Ингвар прошипел в тарелку:

-- Вот видишь, до свадьбы еще далеко!

-- Сколько?

-- Не знаю, но еще будет время отказаться.

-- Спасибо князю, -- прошептала она.

В душе странно смешивались облегчение и досада. Рядом что-то жевал Ингвар, ее жених, но она заметила, что и его движения были чисто механическими. Вряд ли понимает, что попадает в рот, и что вообще делает.

Гости пьяно разговаривали, поглядывали то на него, то на Ольху, чаще -- на Ольху. Он ловил обрывки разговоров:

-- Повезло же дурню...

-- Бог помогает калекам да убогим. Вот и ему помог!

-- Да пошто убогий? -- спросил кто-то.

-- Как есть... Он же помешан на крови, на боях. С бабами у пего плохо.

-- Не могет?

-- Похоже, совсем неспособный к энтому делу.

Ингвар почувствовал как кровь бросилась в лицо. Покосился, не слышит ли Ольха, но та смотрела в тарелку, клевала по зернышку, чаще отхлебывала из кубка светлое вино, разбавленное ключевой водой.

-- А девка-то чистое золото.

-- Говорят, за ней целое племя древлянское!

-- Поди ты! Чтоб девка да правила?

-- Она дочка князя, да и внучка светлого князя.

-- Да хоть самого Перуна дочка. Когда боги делают девок, они не стараются.

-- Эту делали в лучший день. Из хорошего дерева. Потому и правит цельным племенем! Говорят, Ингвар только великой хитростью завладел. Потому и привез, что боится такого врага за спиной оставить.

-- Врага? Они ж поженились!

-- А ты свою третью жену по согласию взял?

-- Так то ее, а эту ежели не по согласию... Нет, моя шея дороже!

-- Ежели и поженятся, то она и тут в свои руки вое загребет. Ты посмотри на нее, посмотри! Рази такая даст на себе ездить?

-- Чур нас такой доли, Чур! Глава 30

В палате Студен поспорил с Черномырдом, кто кого перепляшет. Оба вылезли из-за столов, оставшиеся орали и хлопали в ладони, свистели, стучали кулаками па столам. Загремел бубен, воеводы пустились в пляс, злобно глядя друг на друга, подпрыгивали, трясли щеками и приседали грозно, а добровольные судьи придирчиво вели счет коленцам.

Ингвар выбрался из-за стола. Голова гудела, он чувствовал как палата начинает раскачиваться. Сердце то начинало стучать часто-часто, то замирало вовсе, на лбу выступил холодный пот.

Кое-как пробрался через сени, вышел на крыльцо. Свежий ночной воздух освежил лицо. Сильно пахло мочой и блевотиной. Похоже, славяне и здесь не утруждали себя отойти подальше. Весь нижний венец терема потемнел и намок, от него несло гадостно. Поморщившись, хотел было сойти во двор, но подумал, что обязательно к сапогам прилипнет какая-нибудь дрянь, эти гости изгадили нечистотами все, над чем могли свесить свои задницы.

Пока стоял, раздумывая, сзади скрипнула дверь. Асмунд вышел шумный, пахнущий вином, мясом, птицей и печеными карасями. Губы лоснились, обеими ладонями поглаживал живот:

-- Люблю повеселиться, особенно поесть... Ты чего через перила свесился как дохлая гадюка? Это не мост, чтобы вниз головой. Если тебе мост нужен, я покажу, а здесь головой вляпаешься в такое, что у всех отобьешь охоту бросаться даже с моста.

Ингвар прорычал:

-- Асмунд...

-- Во-во, это я. Ты уже начал меня узнавать?

-- Асмунд, помолчи.

Асмунд взял его за плечо, развернул. Глаза старого воеводы были сочувствующие:

-- С тобой все в порядке?

-- А что? -- огрызнулся Ингвар.

-- Да вид у тебя... Глаза вытаращены, волосы дыбом. Я только однажды видел такого. Мы были в горах, воевали дикие племена. Вроде древлян, только в горах. Древляне в лесу, потому так и зовутся, а... постой, почему тогда древляне, а не лесяне?.. Эх, дикари! Даже назваться правильно не умеют! Словом, не так страшны были воины у тех горян... только звались почему-то не горянами, а... тоже дикари! Имя свое не запомнят правильное. Ага, страшны были ихние колдуны. Помню, как один мой друг, неустрашимый воитель, вот как ты, вдруг остановился посреди схватки! Кругом свищут стрелы, звенят мечи, а он вытаращил глаза, волосы дыбом, как вон у тебя. Только что сопли не жует, но и до этого близко, чую... Да и вижу.

Ингвар спросил, поморщившись:

-- И что же, убили его?

Асмунд горестно покачал головой:

-- Если бы!

-- А что? В полон угодил?

-- Хуже, -- ответил Асмунд, и в его глазу блеснула скупая мужская слеза.

-- Что может быть хуже?

Асмунд покачал головой, вид его был мрачный:

-- Околел. Уже после битвы. Покраснел весь, язык вывалил как дурной лось, почернел, а потом упал и ногой засовал... Вот как ты, когда спал сегодня под шкурой. Только язык он высунул совсем черный, распухший, прямо в пасти не помещался! А ну, покаж язык! Покаж, покаж. Эх, ты, даже язык боишься высунуть! Во что превратился... А мы только по его языку и все поняли.

Он многозначительно замолчал. Ингвар молчал, набычившись, не хотел дать Асмунду удовольствие расспрашивать. Тот сопел, чесался, смотрел задумчивым взором на темное небо в звездных роях. Наконец Ингвар, рассердившись на себя, что играет в такие игры, спросил грубо:

-- Что понял?

-- А то. Порчу на него навели. Сам бы он не помер так нагло. Не такой человек! Его по голове молотом бей, а он только оглянется: где это, мол, стучат? И с мечом супротив него не было бойца. А вот супротив порчи устоять трудно.

Порча, подумал Ингвар внезапно. Нет, с ним не порча, от порчи должна быть боль и всякая гадость, а он чувствует только сладкую боль в сердце и щемящую тоску. От нее у него начинают дергаться губы, а глаза застилает пеленой. Он никогда не плакал, но теперь кажется, что он, неустрашимый и жестокий воин, готов брызнуть слезами.

-- Не знаю, -- сказал он потерянно. -- Ничего не знаю. Я сейчас как в чужом славянском лесу.

-- Погоди, -- сказал Асмунд серьезно. -- Стой тут. Я схожу за Рудым. Он порчу сразу видит! Хитрый жук, ему бы самому колдуном быть, да он лучше украдет, чем за труд получит.

Дверь за ним хлопнула. Ингвар тупо смотрел вслед, и вдруг как молния блеснула в мозгу. Если порча, то он знает когда это случилось и как! Он лежал в бреду, она поила его какими-то гнусными травами, колдовским зельем. Крыло признался тогда что таких трав не знает!

Он представил себе как варила в его шоломе жаб, летучих мышей, толкла вонючую чагу, добавляла траву с могил удавленников, а потом подносила эту гадость к его рту... хотел передернуть плечами, они сами должны были передернуться, но пришло неожиданное тепло от воспоминания, как она поддерживала его голову, как ее пальцы, совсем не пальцы воина, трогали его лоб, и боль тут же отступала.

-- Проклятие, -- сказал он с отчаянием. -- Порча... Нет, наваждение. Да, наваждение! Потому что у меня нет ни сил, ни желания от него избавиться.

Он стонал, сжимал кулаки, когда дверь бухнула о косяк, а могучий голос проревел с мужским сочувствием:

-- Вишь, как его корежит! С похмелья и то не так сурово.

Сильные руки ухватили за плечи. Тряхнули так, что голова едва не оторвалась, а зубы лязгнули. Рудый всмотрелся в лицо молодого воеводы, прищелкнул языком:

-- Да...надо резать.

-- Что? -- ахнул Асмунд.

-- Кровь спустить поскорее, а то... гм... прости, это я по привычке. Вчера у Вязоглота корова издыхала, едва успели зарезать. Если бы кровь не спустили, пропало бы мясо... Ты прав, это порча.

Асмунд сказал раздраженно:

-- Это и без тебя видно. Ты скажи, что делать надо?

Рудый оглядел Ингвара критически:

-- Ну, ежели продавать багдадским купцам, то деньги получим здесь, а порчу обнаружат только в Багдаде... или по дороге. Хотя нет, это ж Ингвар, он мне как-то жизнь спас! Правда, я его не просил. Ну ладно давай-ка придумаем, чем помочь. Я отвары не очень-то готовить умею. Не пробовал. Но если надо, могу сварить.

Асмунд покачал головой:

-- Не надо. Я знаю одну бабку... Она отвары готовит такие, что три дня потом рачки лазишь.

Рудый в восторге развел руками:

-- Он. ее называет бабкой! А вчера еще кликал лапушкой, кошечкой, лебедушкой. Это вот такая...

Он нарисовал в воздухе ладонями нечто вроде кувшина с выгнутыми ручками и широченным днищем.

-- Бабку, -- подтвердил Асмунд грозно. Он еще не понял, где Рудый отыскал зацепку для насмешки, но засопел, метнул глазами молнию.

-- Сколько весен твоей бабке?

-- Не считал, -- ответил Асмунд грозно, -- а тебе чего?

Да если под шестнадцать, то и в самом деле может вылечить. И если горяча в нужных местах.

Асмунд проревел грозно:

-- Дурак, и не лечишься! Ей лет восемьдесят, если не сто... или тыщу. И она много видела-перевидела всякого. Такой вылечить или снять порчу -- раз плюнуть и растереть.

Ингвар, морщась, поднял руки кверху:

-- Прекратите! Где, говоришь, твоя бабка?

Асмунд удивился:

-- Как где? Известно, где. Где все бабки живут. Я имею в виду не простыв всякие там бабки, а такие вот особенные. Бабки, что умеют и могут. Правда, захотят ли... Но тут уж как договоришься. Мало ли, что восхочет. Такую не принудишь, не застращаешь, И так свой век пережила. А вот подарок ей какой или еще что...

-- Где? -- простонал Ингвар в бессильной злости. Сказал с расстановкой. -- Где? Живет? Бабка?

-- Где? -- удивился Асмунд. -- Рази я не сказал? В лесу, вестимо. В самом дремучем и темном. Непролазном. Где звери лютые, гады подколодные, упыри и лешие неумытые...

Ингвар прервал:

-- Мы все теперь в тиком лесу. Где именно? Как к вей пройти?

Асмунд смотрел на молодого воеводу сочувствующе. Лицо кривилось от жалости. Рудый предложил с готовностью:

-- Хочешь, я тебе найду бабку лет на сто моложе?

Рано утром, когда самые лихие гуляки сползли под столы, Ингвар тихонько вывел коня за ворота, там вскочил и вихрем понесся к лесу.

Сначала он хотел было отправиться в одиночку. Стыдно было признаться дружине, от какой порчи ищет защиты. Однако идти пешком? Даже, если к бабке ехать на коне, то завалы остановят, а идти дальше пешком -- дикие звери тут же разорвут коня. А пешим и за световой день не добраться обратно.

Лес начинался сразу за городом, а дремучий лес -- сразу за опушкой. Местные бабы собирали ягоды по краешку, вглубь заходили немногие, даже охотникам не было нужды забредать в дебри: кабаньи стада даже среди дня устраивали потраву на полях, не ленись -- бей, лоси и олени пасутся по опушке, рябчики и другая птица на каждом дереве.

Въехав под сень ветвей, он сразу очутился в другом мире. Воздух здесь холоднее, влажный, дышится легче. Копыта ступают по коричневому ковру из прошлогодних листьев, затем пошел толстый темно-зеленый мох. Деревья стоят мрачные и угрожающие, над головой в ветвях вскрикивают птицы.

Другой и настоящий мир, подумал Ингвар. Весь мир покрыт лесом, дремучим лесом. И все племена зародились в лесу, там жили и умирали. Немногим удалось подсечь достаточно деревьев, чтобы затем выжечь и освободить от них местечко, где могли поставить дома, чтобы на крыши падало солнце.

-- Ждите здесь, -- велел он.

Павка и Боян молча слезли с коней. Павка сразу потел собирать сушняк, ждать придется долго, раз уж воевода пошел смотреть следы лазутчиков, о которых говорил воевода Студен, а Боян занялся конями.

Дебри приняли Ингвара как блудного сына. Воздух стал еще плотнев. Запахи земли и зелени, живицы пропитывали все, даже его одежду. Было тревожно, но вместе с тем каким-то чутьем видел за листвой шныряющих зверушек, чуял затаившуюся птаху, а даже мог бы указать место, где под землей, близко к поверхности, прогрызает дорогу крот.

Тропка повела в сторону, но Ингвар достаточно походил в лесу, чтобы не пойти по тропе, пробитой зверьем. Дальше были выворотки, от которых свернул налево, впереди потянуло сыростью, и он вышел к маленькому лесному болотцу, Асмунд не обманул. Надо при случае узнать, что медведистый воевода искал у ведьмы. На него такие искания непохожи.

Обогнув болото, пробирался сквозь завалы, выворотни, проползал под зависшими валежинами, протискивался между деревьями в три обхвата, как вдруг впереди забрезжил зеленый свет.

Он ускорил шаг, черные папоротники хищно хлестали по сапогам. Между деревьями наметился просвет, расширился ему навстречу. Открывалась поляна, широкая земляничная поляна.

Все было залито светом, листва блистала изумрудами. С небес падал широкий оранжевый луч, упирался в крохотную избушку. Она была из почерневших от времени бревен, густая трава скрывала нижние венцы. Из трубы вился светлый сизый дымок.

Ингвар без нужды провел ладонью по ножнам, нелепый жест, с опаской пошел к избушке. Богов не видывал, как леших и кикимор, колдунов не боялся, но у каждого сильного и здорового мужчины живет опасливое отношение к тем, кого зовут колдунами, ведьмами. Опасливое и малость брезгливое. Как к увечным, которые силой не возьмут, а гадости какой в еду подсыплют или ножом в спину пырнут.

С каждым шагом, подходя к бревенчатой стене, чувствовал себя тревожнее. С этой стороны стена глухая, уже пожалел, что идет отсюда, вроде бы подкрадывается. Сдуру могут пырнуть копьем или всадить стрелу.