широким кольцом. Гринь склонился над младенцем, прикрывая его собой...
Первый восседал на огромной белой лошади, закованный в невиданную
гибкую броню, в руках его был хлыст, а у пояса - сверкающий меч; двое
его спутников отставали на полкорпуса, один в черном, заросший бородой
до самых бровей, страшный, как в детском кошмарном сне, второй в
зеленом, белолицый, с надменной усмешкой, и тоже с плетью в руках.
глазами как уголья, да еще в мужской одежде.
убежал первым, и книжка с экзорцизмами так и осталась валяться в
снегу. Поп спрятался в церкви и запер за собой дверь.
мрамора. Няни не было тоже. Маленькая хибарка на окраине Умани,
вишневое дерево у входа, единственный лапсердак с заплатками на
локтях, доставшийся ему от щедрого дяди Эли...
Может быть, даже наставным равом в самом Кракове! Хотел бы я, чтобы
мои великовозрастные балбесы понимали Тору хоть вполовину так же, как
и он. А ведь вашему сыну, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, только
двенадцать!..
проклятый Зализняк ворвался в Умань.
Семья успела выбраться из северных ворот, но только для того, чтобы
наткнуться на очередную гайдамацкую ватагу, - люди Зализняка спешили в
гибнущий город.
матери - ее проткнули острой косой. И Лев Акаем, жених сестренки
старшей, погиб без мучений - бросился на врагов и упал бездыханным.
ублюдком, терзавшим ее юное тело. А Рахиль жила долго, и все кричала,
кричала... кричала.
разгорались плохо, недавно прошел дождь...
то взмахнул саблей, поднял ее голову, насадил на пику. На него
взглянули широко раскрытые пустые глаза...
как сдохнешь?
оставить все как есть тоже не сумеет. Зачем он здесь, кто он такой,
если не сумел защитить свой дом, свой народ, свою семью?.. Он
ненавидел себя. Он стыдился себя, слабого; он пожелал, сам до конца не
осознавая своего желания. Изо всех сил пожелал...
воздухом, но ему было все равно, потому что как раз в этот момент на
голове его сухо вспыхнули волосы...
час".
выдержал - прянул в сторону, возмущенно заржав. Всадница - девушка в
серой, обитой дорогим черкасином кожушанке - качнулась в седле и
слегка наморщила плоский утиный нос. Красные сапожки вжались в конские
бока, удерживая скакуна на месте.
хозяйка!
жупане, взмахнул короткой плетью-камчой. Просители - трое посполитых в
долгополых кожухах - отступили на шаг.
Вечерняя улица была пуста. За день снег успел слегка подтаять,
подернуться грязноватым настом. В маленьких окошках неярко горели
огни, возле высоких дубовых ворот скучал здоровяк-караульный, небрежно
опираясь на пику.
плетью. Те, что остановили всадницу посреди пустой улицы, поспешили
вновь приблизиться, держа заранее снятые шапки в руках.
пустил! Пропадаем, панночка!
на запертые ворота:
кожухи. - Вконец пропадаем! Пан писарь сотенный нас и слушать не стал!
Заступитесь! Батька твой до нас добрый, и ты добрая!
Татарин осклабился и произнес нечто среднее между "Хе!" и "Хы!".
Видать, совсем уж плохи дела у кожухов, если они о доброте пана
сотника заговорили!
плоский нос, вздохнула. - Пока его нет, пан писарь главный.
Девушка дернула плечом и соскочила с коня. Татарин смерил недовольным
взглядом наглых посполитых и нехотя последовал ее примеру.
Караульный, поспешив поклониться, распахнул калитку.
крыльцо, стукнула каблуками, отряхивая снег с сапожков, и решительно
отворила дверь. В лицо пахнуло теплым запахом жилья. Навстречу шагнул
еще один реестровец, уже без пики; узнал, склонился в поклоне.
Еноха, писарь Валковской сотни, не мелочился. Новый дом поставил всего
год назад, а уже и пристройку затеял, и амбар под тесовой крышей, и
конюшню. Девушка вспомнила, как посмеивался отец, читая писарскую
"слезницу", в которой тот просил отписать ему еще и мельницу "за ради
бедности нашей кормления для". Посмеивался - но в мельнице не отказал.
А теперь, когда пан Логин Загаржецкий, сотник валковский, со своими
черкасами реестровыми где-то за Дунаем, пан писарь и вовсе стал кум
королю и самому гетьману сват.
В глаза ударил яркий свет. В зале горели уже не свечи, а немецкое
диво: масляная лампа розового стекла. Ярина невольно прикрыла веки.
столом. Перед ним лежала толстая друкованая книга в обложке дорогой
кожи. Не доверяя немецкой лампе, пан писарь водрузил на нос большие
окуляры, делавшие его весьма схожим на филина.
но садиться не стала.
ворот мерзнут?
мелькнула усмешка.
Черти, вишь, к ним в село повадились!
кожаный, шитый бисером футляр.
Сертаков Виталий
Акунин Борис
Шилова Юлия
Маккарти Кормак
Эриксон Стивен
Афанасьев Роман