прифронтового детства. Но Мисима идет от вымысла к делу, если, конечно,
считать делом ритуальное самоубийство после того, как его фотография в
позе Святого Себастьяна украсила несколько журнальных статей о
нарождающемся японском культуризме, а Гайдар идет от дела к вымыслу, если,
конечно, считать вымыслом точные снимки переживаний детской души,
перенесенные из памяти в физиологический раствор художественного текста.
"Многие записи в его дневниках не поддаются прочтению, - пишет один из
исследователей. - Гайдар пользовался специально разработанным шифром.
Иногда он отмечал, что его снова мучили повторяющиеся сны "по схеме N_1"
или "по схеме N_2". И вдруг открытым текстом, как вырвавшийся крик:
"Снились люди, убитые мной в детстве..."
Наташа тихонько сглотнула. Сэм подтянул к себе стоящий на полу кейс,
раскрыл его, вынул маленькую стеклянную баночку, сплюнул в нее красным,
завинтил и кинул обратно - вся эта операция заняла у него несколько
секунд.
ради нескольких таких моментов.
закрыла глаза, и по ее щекам побежали быстрые слезы.
знаешь, что меня ждет? Ты вообще знаешь, как я живу?
похожий на увеличенный в несколько раз след от оспяной прививки.
цианамид кальция? Двести грамм на коровник? Или когда в закрытом
навозохранилище распыляют железный купорос, а улететь уже поздно? У меня
две подруги так погибли. А третью, Машеньку, хлористой известью залили. С
вертолета. Французский учила, дура... Права насекомых, говоришь? А про
серно-карболовую смесь слышал? Одна часть неочищенной серной кислоты на
три части сырой карболки - вот и все наши права. Никаких прав ни у кого
тут не было никогда и не будет, просто этим, - Наташа кивнула вверх, -
валюта нужна. На теннисные ракетки и колготки для жен. Сэм, здесь страшно
жить, понимаешь?
холодильник и вспомнил Сильвестра Сталлоне, уже раздетого неумолимым
стечением обстоятельств до маленьких плавок и оказавшегося на берегу
желтоватой вьетнамской реки рядом с вооруженной косоглазой девушкой. "Ты
возьмешь меня с собой?" - спросила та.
понеслось:
вооруженному Гайдару описанный им теплый и ласковый голос. Но почему же
именно этот юный стрелок, которого даже красное командование наказывало за
жестокость, повзрослев, оставил нам такие чарующие и безупречные описания
детства? Связано ли одно с другим? В чем состоит подлинная судьба
барабанщика? И кто он на самом деле? Наверное, уже настала пора ответить
на этот вопрос. Среди бесчисленного количества насекомых, живущих на
просторах нашей необъятной страны, есть и такое - муравьиный лев. Сначала
это отвратительное существо, похожее на бесхвостого скорпиона, которое
сидит на дне песчаной воронки и поедает скатывающихся туда муравьев. Потом
что-то происходит, и монстр со страшными клешнями покрывается оболочкой,
из которой через неделю-две вылупляется удивительной красоты стрекоза с
четырьмя широкими крыльями и зеленоватым узким брюшком. И когда она
улетает в сторону багрового вечернего солнца, на которое в прошлой жизни
могла только коситься со дна своей воронки, она, наверное, не помнит уже о
съеденных когда-то муравьях. Так, может... снятся иногда. Да и с ней ли
это было? Майор Е. Формиков. Весна тревоги нашей. Репортаж с учений
магаданской флотилии десантных ледоколов...
ворот, а вверху в зеленое ночное небо уходили светло-коричневые колонны
огромных деревьев - собственно, их смыкающиеся кроны и были этим небом.
Митя летел между стеблями, все время меняя направление, и перед ним
возникали новые и новые коридоры покачивающихся триумфальных арок, каждая
из которых отличалась от других и была, видимо, посвящена одному из его
многочисленных подвигов. К сожалению, природа этих подвигов тоже все время
менялась из-за ветра, шевелившего траву, и собственное величие делалось
крайне зыбким. Трава светилась в темноте, когда ее сгибал ветер, или это
сияние появлялось из воздуха всякий раз, когда в нем перемещался один из
стеблей, словно качающаяся трава выцарапывала свет из темноты.
насекомых ползли по земле, и каждое из них толкало перед собой навозный
шар. Некоторые раскрывали крылья и пытались взлететь, но удавалось это
немногим, да и они почти сразу падали на землю под тяжестью шара. Большая
часть насекомых двигалась в одном направлении, к залитой светом поляне,
которая иногда мелькала в просветах между стеблями. Митя полетел в ту же
сторону и вскоре увидел впереди большой пень неизвестного южного дерева -
он был совершенно гнилой и светился в темноте. Вся поляна перед ним была
покрыта шевелящимся пестрым ковром насекомых; они завороженно глядели на
пень, от которого исходили харизматические волны, превращавшие его в
несомненный и единственный источник смысла и света во вселенной. Каким-то
образом Митя понял, что эти волны были просто вниманием, отраженным
вниманием всех тех, кто собрался на поляне.
по периметру пня, повернувшись к поляне. Они были самыми разными - среди
них были очень красивые древесные клопы с мозаиками на хитиновых панцирях,
черные богомолы с молитвенно сложенными лапками, осы, сверкающие скарабеи,
множество стрекоз и бабочек с цветными крыльями; за их спинами виднелось
несколько строго-серых пауков, которые, впрочем, не очень лезли на глаза
собравшимся внизу насекомым. Что происходило в самом центре пня, не было
видно, и от этого возникало ощущение темной тайны - казалось, там сидит
очень грозное и могущественное насекомое, настолько могущественное, что
видеть его не положено никому, и очень хотелось думать, что оно в глубине
души хорошее и доброе. Насекомые на краю пенька легонько дирижировали
лапками, как бы следуя беззвучной музыке, и в такт их движениям
покачивалась собравшаяся внизу огромная толпа. Ее движения словно
следовали неслышному мотиву, и так четко, что он был почти слышен -
казалось, на далеком органе играют мелодию, которая была бы даже
величественной, если бы ее время от времени не прерывало непонятное
"умпс-умпс". Но стоило перестать смотреть на пенек и ритмично
покачивающуюся вокруг толпу насекомых, и сразу становилось ясно, что
вокруг тишина.
он мог посмотреть, что находится в самом его центре, и от этой возможности
стало чуть не по себе, особенно когда вспомнились разоблачения
многочисленных тайн этого пня в газетах, которые продают муравьи в самых
глубоких и темных переходах прорытого ими метрополитена. Митя опустил
взгляд и вздрогнул.
соленые огурцы гнилушек. Точнее, даже не в центре - пень был настолько
гнилым, что от него осталась только кора, а сразу за ней начиналась
трухлявая яма, полная гнилой воды.
на живой ковер, покачивающийся вокруг пня, и ему стало страшно. И тут он
заметил, что исходящий от пня свет странно мерцает - как будто кто-то со
страшной скоростью гасит его и зажигает опять, выхватывая из темноты
неподвижную толпу крошечных гипсовых насекомых, почти такую же, как миг
назад, но все же немного иную.
на тех, кто прополз по этому же пути раньше, и втаптывали их в землю -
словно живой разноцветный ковер стягивался к пню и подворачивался сам под
себя. Насекомые прыгали на пень, и большая их часть срывалась вниз,
попадая под лапки, шипы и рога наползающей со всех сторон смены, но
некоторым удавалось подняться вверх, к тем, кто стоял на зеленовато
светящемся краю; они очень проворно залезали туда, сразу же поворачивались
таким образом, чтобы ни в коем случае не увидеть, что находится в центре
пня, и принимались дирижировать, поддерживая и возобновляя неизвестно кем
и когда выдуманную мелодию.