висевшего у пояса. Калхас чувствовал, как напряглись за его спиной Иероним
и Тиридат, присутствовавшие при разговоре. Но пастуха это нисколько не
обеспокоило. Он дрался бы с Эвменом, Тиридатом, дрался бы со всеми
телохранителями вместе взятыми. Ему казалось, что даже если его раздерут
на части, каждый кусок его плоти станет впиваться в обидчика.
удивлению пастуха Эвмен смотрел на него так же приветливо, как и обычно.
Калхас не успел заметить перемены - настолько быстро она произошла в
человеке, который мгновение назад готов был обнажить оружие. - Позволь мне
действовать так, как я считаю нужным. Девушка будет у тебя. Только следует
потерпеть.
государственная мудрость не подсказывает больше ничего!
стратегом Калхас покинул его дом. Пастух не взял с собой ни одной монеты
и, сохранись его старая аркадская одежда, он сменил бы на нее богатое
платье, подаренное Эвменом.
не знал и не хотел знать, куда и зачем стремится - просто ноги не давали
душе переполниться горечью и болью. Пара телохранителей стратега,
пытавшиеся было в отдалении следовать за ним, потеряли аркадянина в толпе
на базарной площади, и Калхас оказался предоставлен самому себе.
по-зимнему пустые сады, крепостные стены. Когда же глаза прояснились,
Калхас понял, что ноги принесли его к дому Софии. Сумасшедшая надежда
побудила пастуха подойти к воротам и трижды ударить в них. Он молился
Гермесу, чтобы уступчивость стратега подала Софии мысль не тратиться на
наемную охрану и чтобы собаки, как и в прошлый раз, не напали на него. Он
с наслаждением представлял, как разобьет Сопатру физиономию.
медленно отворилась и перед Калхасом предстал самодовольный, наглый
садовник. За его спиной стояло несколько мужчин с руками каменотесов и
неподвижными туповатыми лицами. "Эти не станут избивать, - подумал про
себя Калхас. - Эти будут убивать". Тем не менее он сделал шаг вперед и изо
всей силы опустил кулак на переносицу Сопатра.
и тут же Калхас дал ему другой рукой оплеуху. Взвизгнув, философ кинулся
под защиту охранников. Те некоторое время пребывали в явном недоумении.
Решительность пастуха явно вызвала в них опасения, что сейчас появятся его
сообщники в превосходящем числе. Лишь истошный крик Сопатра: "Он же один!
Бейте его!" - принудил наймитов к активным действиям.
убийцы, рабы-надсмотрщики, которые кулаками зарабатывали право лизнуть
хозяйский сапог. Голыми руками справиться с ними было невозможно, и Калхас
медленно отступал, стараясь, чтобы какой-нибудь из их ударов не оглушил
его. Стыд и злость заставляли пастуха сопротивляться, он и не думал
показывать им спину. Но, к счастью для него, злость не задавила
окончательно животную, аркадскую жажду жизни. Когда голова его уже гудела
от ударов наймитов Софии, а ребра болели так, словно их выламывали клещами
на дыбе, аркадянин совершил резкий прыжок назад и побежал, легко отрываясь
от тяжелых на ногу преследователей.
топот их ног. - Одному здесь делать нечего".
помог ему, да и стоило ли ждать помощи от бога, ведь это он сам не сумел
удержать Гиртеаду. Гермес предупреждал, что девушку нужно беречь, а он
разжал пальцы, забыл об опасности, забыл о желании Эвмена быть
справедливым...
справедливости, и стратег не мог не знать об этом. "Он хочет быть угодным
всем. Наверное, как был угоден Александр. Но это невозможно. Это погубит
его, как губит нас с Гиртеадой". Калхас, словно плакальщицы, царапал свою
грудь и готов был выть от горя. Когда боль отступала, он опять говорил с
собой, но слова утешения не приносили. "Эвмен не поможет. Он желает
помочь, но в его голове выстраиваются такие сложные политические расчеты,
что желание это будет забыто". Аркадянин жалел, что рядом с ним нет
Дотима. Наемник благоговел перед стратегом, но он обязательно придумал бы,
как обмануть и Софию, и Эвмена. "А что делать мне? Неужели я не в
состоянии сделать ничего?"
продолжал безуспешно ломать голову. Иногда мысли его прерывались молитвой
и тогда он, стискивая шарик, шепотом жаловался Гермесу, просил бога хотя
бы подать знак о своей милости. Вслед за молитвой приходило раздражение:
Калхас сокрушался из-за собственной слабости, зависимости от тех, кто
сильнее. В первый раз за свою жизнь пастух был по-настоящему зол на себя и
груз этого чувства оказался тяжек. Превозмогая его, он сжимал зубы,
выпрямлял спину - словно поза решительного, самоуверенного человека могла
помочь ему решить, как поступить.
уставшую траву на берегу ручья виднелось ее ежегодно дряхлеющее тело. На
солнечных местах стоял звон от мух и мошкары: бесконечная киликийская
осень еще не кончилась. А где-то там, среди нависших над равниной гор
Дотим уже сражался с Антигоном, несогласным со стратегическими расчетами
Иеронима.
вскоре вокруг стен Тарса будет литься кровь. Расслабленно перекликались
горожане, готовившие к зиме свои сады и земельные участки, где-то вдалеке
разноголосо постанывал скот. Против воли прислушиваясь к голосам жителей
Тарса, пастух убеждался в том, что в осаду садиться они не захотят и при
первом удобном случае выдадут стратега Антигону. "Так ради чего заигрывать
с ними?" - с отчаянием спрашивал неизвестно у кого Калхас и в очередной
раз сдавался перед морским валом из любви и горя.
дорога, по которой несколько раз проезжали унылые тяжелые повозки с
низкими, грубо сделанными колесами. На Калхаса не обращали внимания, и он
не обращал внимание на проезжавших. Но когда солнце стало нижним краем
задевать горы, знакомый голос произнес его имя.
Сводник восседал на повозке, из которой торчала ручка от мотыги.
прибыль?
меня земля, я такой же как и соседи. Никто не станет смотреть косо.
любопытным: - Говорят, София отобрала у стратега твою девушку?
заходящего солнца и вспыхнула оранжевой дорожкой. Газария покряхтывал,
ворочался на своей повозке, но не уезжал.
выражало простодушное участие. Это участие едва не вырвало из груди
Калхаса тоскливое причитание. Он скривился, сдерживая себя, и вдруг
почувствовал, что хочет поехать вместе с сирийцем. На плечи опустилась
усталость от безрезультатных размышлений. Недавнее нежелание покидать этот
ручей сменилось таким серым унынием, что пастух поднялся и, не дожидаясь
новых уговоров, присоединился к Газарии.
добрались быстро. Наскоро омыв руки, хозяин достал сырные лепешки, маслины
и, многообещающе улыбаясь, притащил из подвала большой запотевший кувшин.
Наверное, ты не пробовал его никогда.
любопытству, наблюдал за тем, как в чашки льется слабо пенящаяся жидкость
песочного цвета.
как его делать. Сушил полбу, потом мочил, проращивал. У меня на родине, да
и здесь, в Киликии, делают веселые напитки из ячменя, но не такие, как в
Египте. Там, говорят, их пьет и раб, и царь. Никто, даже самые большие
жрецы не воротят от него нос, не ругают пойлом. Ну ладно, давай испытаем
вкус.
глотками. Бешу показался ему горьким и неприятным. Чтобы не обидеть
хозяина, хотелось побыстрее проглотить непривычное питье. Но едва он
совершил последний глоток, горечь с языка ушла. Рот наполнился бархатным
хлебным привкусом, а вверх по затылку побежали теплые струйки крови.