желтоватым светом, гроздья шинелей, пальто и плащей свисали с разлапистой,
как пальма, вешалки. Под ногами был потертый ковер с бледными
неопределенными узорами, а прямо впереди - широкая мраморная лестница с
красной мягкой дорожкой, прижатой к ступеням металлическими, хорошо
начищенными прутьями. Были еще какие-то картины на стенах, и было еще
что-то за дубовым барьером справа, и был кто-то рядом, кто почтительно
отобрал у Андрея папку и шепнул: "Наверх, пожалуйста..." Ничего этого
Андрей разобрать не мог, ему ужасно мешал козырек фуражки, который все
время съезжал на самые глаза, так что Андрей мог видеть только то, что
было у него под ногами. На середине лестницы он подумал, что надо было бы
сдать проклятую фуражку в гардероб этому раззолоченному типу в галунах и с
бакенбардами до пояса, но теперь было уже поздно, а здесь все было
устроено так, что все надо было делать вовремя или не делать совсем, и
каждый ход свой, каждое свое действие возвращать назад было уже нельзя. И
он со вздохом облегчения шагнул через последнюю ступеньку и снял фуражку.
глядел. Он видел только своего партнера, невысокого пожилого мужчину в
костюме полувоенного образца, в блестящих хромовых сапожках, мучительно на
кого-то похожего и в то же время совершенно незнакомого.
золотом и пурпуром, задрапированных яркими разноцветными знаменами... нет,
не разноцветными, все было красное с золотом, только красное и только с
золотом, и с бесконечно далекого потолка свисали огромные пурпурно-золотые
полотнища, словно материализовавшиеся ленты какого-то невероятного
северного сияния, все стояли вдоль стен с высокими полукруглыми нишами, а
в нишах прятались в сумраке горделиво-скромные бюсты, мраморные, гипсовые,
бронзовые, золотые, малахитовые, нержавеющей стали... холодом могил веяло
из этих ниш, все мерзли, все украдкой потирали руки и ежились, но все
стояли навытяжку, глядя прямо перед собой, и только пожилой человек в
полувоенной форме, партнер, противник, медленно, неслышными шагами
расхаживал в пустом пространстве посередине зала, слегка наклонив
массивную седеющую голову, заложив руки за спину, сжимая левой рукой кисть
правой. И когда Андрей вошел, и когда все встали и уже стояли некоторое
время, и когда под сводами зала уже затих, запутавшись в пурпуре и золоте,
едва слышный вздох как бы облегчения, человек этот еще продолжал
прохаживаться, а потом вдруг, на полушаге, остановился и очень
внимательно, без улыбки поглядел на Андрея, и Андрей увидел, что волосы у
него на большом черепе редкие и седые, лоб низкий, пышные усы - тоже
редкие и аккуратно подстриженные, а равнодушное лицо - желтоватое, с
неровной, как бы изрытой кожей.
речах. Они сели за инкрустированный столик, у Андрея оказались черные, а у
пожилого партнера - белые, не белые, собственно, а желтоватые, и человек с
изрытым лицом протянул меленькую безволосую руку, взял двумя пальцами
пешку и сделал первый ход. Андрей сейчас же двинул навстречу свою пешку,
тихого надежного Вана, который всегда хотел только одного - чтобы его
оставили в покое, - и здесь ему будет обеспечен некоторый, впрочем, весьма
сомнительный и относительный, покой, здесь, в самом центре событий,
которые развернутся, конечно, которые неизбежны, и Вану придется туго, но
именно здесь его можно будет подпирать, прикрывать, защищать - долго, а
при желании - бесконечно долго.
друг друга, могли обменяться ничего не значащими словами, могли просто
тихо гордиться собой, гордиться тем, что вот они, простые пешки,
обозначили собою ту главную ось, вокруг которой будет теперь
разворачиваться игра. Но они ничего не могли сделать друг другу, они были
нейтральны друг к другу, они были в разных боевых измерениях - маленький
желтый бесформенный Ван с головой, привычно втянутой в плечи, и плотный,
по-кавалерийски кривоногий мужичок в бурке и в папахе, с чудовищными
пушистыми усами, со скуластым лицом и жесткими, слегка раскосыми глазами.
продлиться довольно долго, потому что Андрей знал, что партнер его -
человек гениальной осторожности, всегда полагавший, что самое ценное - это
люди, а значит, Вану в ближайшее время ничто не может угрожать, и Андрей
отыскал в рядах Вана и чуть-чуть улыбнулся ему, но сейчас же отвел глаза,
потому что встретился с внимательным и печальным взглядом Дональда.
инкрустированной перламутром поверхности столика, и Андрей снова покосился
на замершие ряды вдоль стен, но теперь он уже смотрел не на своих, а на
тех, кем распоряжался его соперник. Там почти не было знакомых лиц:
какие-то неожиданно интеллигентного вида люди в штатском, с бородами, в
пенсне, в старомодных галстуках и жилетках, какие-то военные в непривычной
форме, с многочисленными ромбами в петлицах, при орденах, привинченных на
муаровые подкладки... Откуда он набрал таких, с некоторым удивлением
подумал Андрей и снова посмотрел на выдвинутую вперед белую пешку. Эта
пешка была ему, по крайней мере, хорошо знакома - человек легендарной
некогда славы, который, как шептались взрослые, не оправдал возлагавшихся
на него надежд и теперь, можно сказать, сошел со сцены. Он, видно, и сам
знал это, но не особенно горевал - стоял, крепко вцепившись в паркет
кривыми ногами, крутил гигантские свои усы, исподлобья поглядывал по
сторонам, и от него остро несло водкой и конским потом.
закрыл глаза. Этого он никак не ожидал. Как же это так - прямо сразу? Кто
это? Красивое бледное лицо, вдохновенное и в то же время отталкивающее
каким-то высокомерием, голубоватое пенсне, изящная вьющаяся бородка,
черная копна волос над светлым лбом - Андрей никогда раньше не видел этого
человека и не мог сказать, кто он, но был он, по-видимому, важной
персоной, потому что властно и кратко разговаривал с кривоногим мужичком в
бурке, а тот только шевелил усами, шевелил желваками на скулах и все
отводил в сторону слегка раскосые глаза, словно огромная дикая кошка перед
уверенным укротителем.
маленького, всю свою жизнь мучившегося Вана, совсем уже втянувшего голову
в плечи, уже готового к самому худшему и безнадежно покорного в своей
готовности, и тут могло быть только одно из трех: либо Вана, либо Ван,
либо все оставить так, как есть, подвесить жизни этих двоих в
неопределенности - на высоком языке стратегии это называлось бы
"непринятый ферзевый гамбит" - и такое продолжение было известно Андрею, и
он знал, что оно рекомендуется в учебниках, знал, что это азбука, но он не
мог вынести и мысли о том, что Ван еще в течение долгих часов игры будет
висеть на волоске, покрываясь холодным потом предсмертного ужаса, а
давление на него будет все наращиваться и наращиваться, пока, наконец,
чудовищное напряжение в этом пункте не сделается совершенно невыносимым,
гигантский кровавый нарыв прорвется, и от Вана не останется и следа.
знаю этого человека в пенсне, какое мне до него дело, почему это я должен
жалеть его, если даже мой гениальный партнер думал всего несколько минут,
прежде чем решился предложить эту жертву... И Андрей снял с доски белую
пешку и поставил на ее место свою, черную, и в то же мгновение увидел, как
дикая кошка в бурке вдруг впервые в жизни взглянула укротителю прямо в
глаза и оскалила в плотоядной ухмылке желтые прокуренные клыки. И сейчас
же какой-то смуглый, оливково-смуглый, не по-русски, не по-европейски даже
выглядящий человек скользнул между рядами к голубому пенсне, взмахнул
огромной ржавой лопатой, и пенсне голубой молнией брызнуло в сторону, а
человек с бледным лицом великого трибуна и несостоявшегося тирана слабо
ахнул, ноги его подломились, и небольшое ладное тело покатилось по
выщербленным древним ступеням, раскаленным от тропического солнца,
пачкаясь в белой пыли и ярко-красной липкой крови... Андрей перевел
дыхание, проглотил мешающий комок в горле и снова посмотрел на доску.
стратегическим гением, и, кроме того, из глубины прямо в грудь Вану
нацелился зияющий зрачок неминуемой гибели - тут нельзя было долго
размышлять, тут дело было уже не только в Ване: одно-единственное
промедление, и белый слон вырвется на оперативный простор - он давно уже
мечтает вырваться на оперативный простор, этот высокий статный красавец,
украшенный созвездиями орденов, значков, ромбов, нашивок, гордый красавец
с ледяными глазами и пухлыми, как у юноши, губами, гордость молодой армии,
гордость молодой страны, преуспевающий соперник таких же высокомерных,
усыпанных орденами, значками, нашивками гордецов западной военной науки.
Что ему Ван? Десятки таких Ванов он зарубил собственной рукой, тысячи
таких Ванов, грязных, вшивых, голодных, слепо уверовавших в него, по
одному его слову, яростно матерясь, в рост шли на танки и пулеметы, и те
из них, которые чудом остались в живых, теперь уже холеные и отъевшиеся,
готовы были идти и сейчас, готовы были повторить все сначала...
быстро двинул вперед пешку, стоявшую на подхвате, не глядя, кто это, и
думая только об одном: прикрыть, подпереть Вана, защитить его хотя бы со
спины, показать великому танкисту, что Ван, конечно, в его власти, но
дальше Вана ему не пройти. И великий танкист понял это, и заблестевшие
было глаза его снова сонно прикрылись красивыми тяжелыми веками, но он
забыл, видимо, как точно так же забыл и вдруг каким-то страшным внутренним
озарением понял Андрей, что здесь все решают не они - не пешки и слоны, и
даже не ладьи и не ферзи. И чуть только маленькая безволосая рука медленно
поднялась над доской, как Андрей, уже понявший, что сейчас произойдет,
сипло каркнул: "Поправляю..." в соответствии с благородным кодексом игры и
так поспешно, что даже пальцы свело судорогой, поменял местами Вана и
того, кто его подпирал. Удача бледно улыбнулась ему: подпирал Вана, а
теперь заменил Вана Валька Сойфертис, с которым Андрей шесть лет просидел
на одной парте и который все равно уже умер в сорок девятом году во время
операции по поводу язвы желудка.
Аникина Наталья
Андреев Николай
Ильин Андрей
Андреев Николай
Самойлова Елена
Афанасьев Роман