Чтение 24–й страницы книги ~Хромая судьба~

смиренно сложив на костлявых коленях красные лапки, и равнодушно мигал,
время от времени облизываясь. Голова у него явно не болела, но зато ему,
видимо, хотелось пить. И курить тоже. Андрей с усилием оторвал ладони от
лица, налил себе из графина тепловатой воды и, преодолев легкий спазм,
выпил полстакана..."

Я снял руки с клавиш и почесал подбородок. Обычное дело: когда я
пытаюсь взять эту мою работу приступом, на голом энтузиазме, все
застопоривается.

В следующие полчаса я только вставил от руки слово "скрепки" и
добавил "Питер Блок облизнулся". Нет, серьезную работу делают не так.

Серьезную работу делают, например, в Мурашах, в Доме творчества.
Предварительно надо собраться с духом, полностью отрешиться от всего
суетного и прочно отрезать себе все пути к отступлению. Ты должен твердо
знать, что путевка на полный срок оплачена и деньги эти ни под каким видом
не будут тебе возвращены. И никакого вдохновения! Только ежедневный
рабский, механический, до изнеможения труд. Как машина. Как лошадь. Пять
страниц до обеда, две страницы перед ужином. Никаких бдений. Никакого
трепа. Никаких свиданий. Никаких заседаний. Никаких телефонных звонков.
Никаких скандалов и юбилеев. Семь страниц в день, а после ужина можешь
посидеть в бильярдной, вяло переговариваясь со знакомыми и полузнакомыми
братьями-литераторами. И если ты будешь тверд, если ты не будешь, упаси
бог, жалеть себя и восклицать: "Имею же я, черт подери право хоть раз в
неделю...", то ты вернешься через двадцать шесть суток домой, как
удачливый охотник, без рук и без ног от усталости, но веселый и с набитым
ягдташем... А ведь я даже и не придумал еще, что же у меня будет в моем
ягдташе...

Ровно в восемь тридцать раздался телефонный звонок, но это не был
Леня Шибзд. Непонятно, кто это был. Трубка дышала, трубка внимательно
слушала мои раздраженные "Алло, кто говорит? Нажмите кнопку!.." А потом
пошли короткие гудки.

Я бросил трубку, с отвращением выдернул из машинки початый лист,
всунул его в папку под самый низ и закрыл машинку. Светало, на дворе опять
разыгралась пурга, снова ощутил я острую боль в боку и прилег. Все-таки я
холерик. Ведь вот только что трясся от возбуждения, и казалось мне, что
нет ничего важнее на свете, чем моя синяя папка и ее судьба в веках. А
теперь вот лежу, как раздавленная лягушка, и ничего-то вечного мне не
надо, кроме покоя.

Бок болел, и небывалая слабость навалилась на меня, и жалость к себе
пронзила, и вспомнил я, безвольно сдался воспоминанию, как сдаются
обмороку, когда нет больше сил терпеть..

Она жила в квартире номер девятнадцать, занимала там крошечную
комнатушку бог знает на каких правах, училась на первом курсе
политехнического, и было ей около девятнадцати. И звали ее Катя, а фамилии
ее Ф.Сорокин не знал и никогда не узнает. Во всяком случае, в этой жизни.

Ф.Сорокину исполнилось тогда пятнадцать, он перешел в девятый класс и
был пареньком рослым и красивым, хотя уши у него были изрядно оттопырены.
На уроках физкультуры он стоял в шеренге третьим после Володи Правдюка
(убит в 1943-м) и Володи Цингера (ныне большой чин в авиационной
промышленности). Катя, когда он познакомился с нею, была одного с ним
роста, а когда разлучила их разлучительница всех союзов, Катя была уже на
полголовы ниже его.

Ф.Сорокин несколько раз встречал ее еще до знакомства - либо на
лестнице, либо у Анастасии Андреевны, но ничего мужского и личного она в
нем тогда не возбуждала. Он был тогда сопляком и фофаном, этот рослый и
красивый парень, Ф.Сорокин. Дистанция между студенткой и школьником
представлялась неимоверной, тягостное и безрезультатное перещупывание с
Люсей Неверовской (ныне адмиральская вдова, пенсионерка и, кажется, уже
прабабушка) воздвигало непреодолимую баррикаду между его вожделениями и
всеми женскими особями в мире, и вообще предполагалось обязательным
сначала проникнуть во вражеский стан, прикончить или захватить живыми
Гитлера и Муссолини (о Тодзе не знал еще тогда Ф.Сорокин) и положить их
головы к туфелькам.

Наверное, в психиатрии нашлось бы объяснение тому, что маленькая
студентка Катя положила глаз на школьника. Обыкновенно пятнадцатилетние
мальчишки привлекают главным образом дам на возрасте, а впрочем, что я
понимаю в психиатрии? Но осмелится ли кто-нибудь утверждать, что роман
Кати и Ф.Сорокина уникален? Ф.Сорокин не осмеливается. (Впрочем, он - лицо
предубежденное.) Уже потом, два или три месяца спустя, Катя просто и
спокойно рассказала Ф.Сорокину, что влюбилась в него с первого взгляда при
первой же случайной встрече то ли на лестнице, то ли в подъезде. Может
быть, она говорила неправду, но Ф.Сорокину это было лестно.

Однако, тут, возможно, имеет значение такое обстоятельство. Года за
полтора до их знакомства с Катей произошла неприятность. Она училась тогда
в десятом классе в одном из небольших городков под Ленинградом (Колпино?
Павловск? Тосно?). Однажды она была дежурной и осталась после уроков
прибрать класс. Тут вошли несколько ее одноклассников, схватили ее,
обмотали голову пиджаками и повалили в проходе между партами. Ничего у них
не получилось - может быть, от страха, может быть, по неопытности. Катя
осталась девицею. Физически. А как насчет психологии?

Правда, надо сказать, что Ф.Сорокина она полюбила уже женщиной. С кем
это произошло у нее в первый раз, она не сказала. А ему вопрос об этом
никогда не приходил в голову.

В один жаркий день в начале сентября Ф.Сорокин вернулся из школы и
зашел за ключом в квартиру номер девятнадцать к Анастасии Андреевне.
Анастасии Андреевны он не застал, а нашел записку, что ключ оставлен у
соседки, у Кати. В полутемном коридоре, загроможденным всяким хламом, он
нашел Катину дверь и постучал. И дверь в ту же секунду распахнулась. И он
увидел ее. И испытал потрясение.

В конце концов, цель оправдывает средства. А в любви, говорят, все
средства хороши. Конечно, она его ждала и приготовилась. Да он-то
совершенно не был готов. Потом он понял, что еще немного (немного чего?),
и он либо бросился бы бежать, сломя голову, либо свалился бы в обмороке.

Я поднялся, кряхтя и постанывая, полез под диван и из самого дальнего
темного угла достал окурок, о котором помнил весь этот год. Я пошел с ним
на кухню и закурил, стоя у окна, и мельком удивился, что табачный дым не
оказывает на меня никакого действия, словно не дым я вдыхаю, а теплый
пахучий воздух.

Катя была тощенькая, узкоплечая и узкобедрая, с круглыми торчащими
грудями. На ней был мешковатый серый халат приютского типа, она молча
взяла Ф.Сорокина за руку и ввела в свою комнатушку, потом вернулась к
двери и тихонько, но плотно затворила ее и щелкнула задвижкой, а потом
повернулась к Ф.Сорокину и стала глядеть на него, опустив руки. Халат на
ней был распахнут, а под халатом у нее была голая кожа, но Ф.Сорокин
увидел сначала, что она красная ото лба до груди, а потом уже все
остальное. Ну и зрелище для половозрелого сопляка, который до того видел
голых женщин только на репродукциях Рубенса! Впрочем, еще на
порнографических карточках, их ему показывал Борька Кутузов (разорван на
куски снарядом в августе 1941 года).

Они встречались если и не каждый день, то все же достаточно
регулярно. Точно в назначенный день и в условленный час, минута в минуту,
Ф.Сорокин бесшумными скачками поднимался к дверям квартиры номер
девятнадцать. Обычно это было днем, часа в три или четыре, сразу после
возвращения из школы. Конечно, он не звонил и не стучал. Дверь
открывалась. Катя в своем приютском халатике на голое тело хватала его за
руку, вводила в свою комнатушку, и они запирались там, и насыщались друг
другом жадно и торопливо, и минут через двадцать Ф.Сорокин, бесшумный и
осторожный, как индеец на военной тропе, вышмыгивал в полутемный коридор,
привычно нащупывал барабанчик французского замка и оказывался на
лестничной площадке. Говорили они немного и только шепотом, и за всю
однообразную но невероятно насыщенную историю этой любви им ни разу не
привелось побыть друг с другом более получаса подряд...

А история была действительно невероятно насыщенной - для Ф.Сорокина,
несомненно, однако, наверное, и для Кати тоже. Спускаясь по лестнице из
квартиры номер девятнадцать, Ф.Сорокин уже начинал тосковать. Через
день-другой тоска сменялась напряженным нетерпеньем. Наступало назначенное
время, и все у него внутри тряслось от лихорадочной радости и от растущего
страха, что встреча вдруг не состоится (бывали такие случаи). И вот
встреча, а затем снова тоска, нетерпенье, радость и страх, и снова
встреча. И так неделя за неделей, осень, зима, весна и, наконец, проклятое
лето тысяча девятьсот сорок первого. И ни разу Ф.Сорокин не ощутил
усталости от Кати, ни разу не захотелось ему перед встречей, чтобы встречи
этой не было. По всей видимости, то же самое было и с нею.

Интересно, что именно в это время, в девятом классе, Ф.Сорокин вел
успешное наступление на высшую математику и сферическую тригонометрию, на
пару с Сашей Ароновым (умер от голода в январе 1942 года). Вовсю мастерил
астрономические трубы, вкалывал в мастерских Дома занимательной науки и
играючи управлялся со школьной премудростью. И продолжался его
платонический роман с Люсей Неверовской, а после встречи Нового года
начался вдобавок и флирт с Ниной Халяевой (пропала без вести в эвакуации),
и было еще много и много всякой ерунды и чепухи. Ф.Сорокин активно жил в
учебе, науке, общественных и личных связях и ни разу, ни при каких
обстоятельствах, нигде и никому ни словом, ни намеком не обмолвился о
Кате.

Вряд ли их связывала просто половая страсть, хотя бы и самая что ни
на есть неистовая: такое не могло бы тянуться столь долго и при этом
сопровождаться беспрестанно приступами тоски, радости и страха. Вряд ли
это было и любовью романтического толка, о которой писали великие. Было
там и от того, и от другого, была там, вероятно, мальчишеская гордость
обладания настоящей женщиной, и благодарная нежность девочки к мужчине,
который не обижает и не выпендривается, а еще было, наверное предчувствие.