собрать. В уши Семену ползли слухи, мнения, советы, коих он ни у кого не
прошал.
еше пуще Хвоста. Именно он позволил боярину перенять тысяцкое у
Вельяминовых. Именно он! Четырнадцатилетний отрок! А отнюдь не бояре его,
не Иван Михалыч, не Онанья, окольничий, всеми уважаемый старец, коему
всяко возможно было не дозволить беззакония!
использовались всеми братьями по очереди, а посему... Посему дело грозило
запутаться совершенно. И ежели бы наконец не прибыл Алексий и не начал
исподволь объезжать великих бояринов московских, невесть чем бы и окончил
спор Симеона с вельможным синклитом своего и братних дворов.
израсходованный гнев горячим жаром раздувает ноздри и заставляет сжимать
кулаки. Близость с женой, после которой наступало всегда опустошающее
безразличие (сперва - пугавшее, после ставшее привычным ему), ныне не
успокоила его нисколько. Настасья прижималась к плечу, ласкалась довольною
кошкой. Он плохо вслушивался в ее шепот, и не сразу дошло, о чем она
толкует.
бормотала Настасья, зарываясь лицом в мятое полотно его ночной рубахи.
Семен вздохнул, огладил налитые плечи жены, вдохнул ее запах, привычный,
слегка щекочущий ноздри. Слова Настасьи вызвали мгновенную застарелую
сердечную боль. В то, что будет сын, он уже не верил. Не сотворялись у них
сыновья, как ни хотели того и жена и он! Дочь росла одиноко, не радуя
родителей...
так пойдет... Брата Ивана надобно нынче женить, через год-два подойдет
пора и Андрею, супруги народят им сыновей, и тогда бояре и вовсе отшатнут
от него, Симеона, в чаянии того часа, когда власть и право перейдут в руки
младших Ивановичей. (Об этом, впрочем, на двадцать шестом году жизни
думалось редко, и только так вот, по ночам.) Семен нехотя пробурчал:
темноту. И опять не слышал, что бормочет Настасья. Думал. Не думал, скорее
лежал с воспаленною головой, словно бы наполненной горячим варом.
голоса, звяк стремян и оружия. Подходила ратная помочь из Юрьева. Давеча
подомчал гонец, сообщив, что суздальский и ярославский князья тоже готовят
полки, и как только укрепит пути, выступят в поход. А ему, во время сие,
до горла подошло судить Алексея Хвоста. Показать и доказать всем, что с
его волею на Москве должно считаться непреложно.
честь и место бояринов своих, в своей черед целовавших ему крест на
верность и исправную службу... Нарушил присягу Алексей Хвост? Словно бы и
не нарушал! Сбирал дань, и тамгу, и весчее в казну государеву, правил
мытным двором в Коломне, согнав оттуда Протасьевых данщиков, - дак ведь не
себе же и забирал князев корм!
Семеновой, княжою грамотою (а тогда еще и не княжою...). Ему, ему, Семену,
оказал грубиянство свое! Молод я? Не волен в слугах своих? Да, не волен! А
как же батюшка? А так же... Неведомо, как... Умел! Под братом, Юрием, умел
править княжеством сам и служили ему! И боялись его бояре! Отец, отец!
Коль многому не сумел (али не похотел?) я научити ся при жизни твоей!
Судил... Хаял... А вот подошло - и не возмог! И не ведаю, како творить!
Господи! Отче! Вразуми!
потому, что сторонники Вельяминовых оказались сильнее, потому, что среди
защитников и сторонников Алексея Хвоста (большею частью <новых людей> на
Москве) начался разброд, потому, что Акинфичи переметнулись на сторону
Семена и Андрей Кобыла не захотел перечить князю своему, потому, наконец,
что в город собирались ратники московских пригородов, для которых имя
Протасия - а значит, и его сынов и внуков - было овеяно полувековою
легендой, еще не поколебленной в мнении большинства.
Вельяминовых, как и неслыханные богатства рода, слишком сорок лет
прираставшие, не делясь меж потомков, поелику у Протасия был лишь один
сын, вызывали зависть как у непроворых сидней московских, обреченных
бездарностью своею век пребывать на последних местах, так и у новопринятых
честолюбцев, рвущихся к власти и первым местам в думе великокняжеской. И
зависть эта, сдерживаемая до поры уважением и общенародной любовью, коими
пользовался покойный держатель Москвы, тут прорвалась гноем боярской
крамолы, почти что открытым мятежом, подавить который ныне намерил князь
Симеон.
Афинеевы, Сорокоум, Михайло Терентьич, Феофан, Матвей и Костянтин
Бяконтовы, Андрей Иваныч Кобыла, трое Акинфичей - Иван с Федором и
Александр Морхиня, Василий Окатьич, Мина, Иван Юрьич Редегин - брат и
соперник Сорокоума, Дмитрий Александрович Зерно... Даже старик Родион
Несторыч, давно уже хворавший, прибыл, взошел, опираясь на костыль, и хоть
во время всей думы молчал, хрипло и тяжко дыша, все же и он, посильным
участием своим, придавал весу боярской тяжбе.
палаты, прямь Алексея Хвоста, и все трое замерли, тяжело и сумрачно
уставясь в глаза друг другу.
Михайло Александрович, боярин Андрея и тесть Василия Васильича Вельяминова
(отец Михайлы был некогда другом и соратником Петра Босоволка, родителя
Хвоста, - так перепутались связи дружества и родства на Москве); был
окольничий Онанья; Иван Михалыч и иные бояре княжичей, Ивана с Андреем;
были двое городовых бояр, коим полагалось править княжой суд как выборным
от посадского люда; были, наконец, коломенские бояре, сторонники
Босоволковых, отвечивающие за самоуправство Хвоста... Такого многолюдья не
ведала дума княжая доднесь даже и тогда, когда решались важнейшие дела
господарские, от коих зависели благо всего княжения и судьбы московского
дома. Уже этим одним мог бы, пожелай он того, погордиться сын Петра
Босоволкова, боярин Алексей Хвост!
пенилась, и накатывала грозно волна местнической при.
Хвост, едва ему дали речь. - Почто зовут мя отметником князю свому?! Какой
неисправою, судом ли корыстным, лихвою ли на мытном стану или неправдой
какою огорчил я князя свово?! Все сполна, по исправе, довезено и додано
мною в казну великокняжескую, и на то послухи мои здесь сидят и рекут,
правду ли баю о днесь! Почто самоуправцем зовут мя, яко в очередь княжую,
по воле братьев великого князя нашего, правил я суд и власть на Москве и в
Коломне? Пущай братья великого князя рекут, коли деял я что без ихнево
спросу и совету! Не я один, многие скажут, что стали Вельяминовы яко судьи
над судьями и князи над князями на Москве! Емлют виры и посулы, конское
пятно и тамгу княжую в пользу свою и не отвечивают ни перед кем по суду ни
в котором из деяний своих! А тысяцкое нашему роду, в очередь после
Протасия Федорыча, еще покойный Юрий Данилыч обещал! (Последнего не стоило
баять Алексею Хвосту - тихое большинство в думе держалось в душе старых
правил, по коим честь и место каждому надлежали по обычаю и по роду, а не
по Князеву слову или заслугам. Да уж боярина, видать, понесло. Противу
Вельяминовых он тоже наговорил лишку!)
бурою кровью:
княжеской! Древнею саблей отца моего смою позор извета! Когда и какой лепт
княжой утаили али недодали мы, Вельяминовы? Могилой родителя клянусь!
Горним учителем, Исусом Христом, и всеми угодниками! Крестом сим, его же
полвека ношу, не запятнав чести рода своего!
тельный крест, меж тем как сын и близ сидящие бояре кинулись усаживать и
успокаивать старика.
крупной испарине, пока игумен Данилова монастыря с великокняжеским
духовником успокаивали и разводили по местам едва не сцепившихся в драке
бояр, - и это было токмо начало!
должон князеву службу справлять на добро! Дак и судите, бояре, был ли
Алексей Петрович добрым слугою на месте своем? Али татем каким? Али иное
што неправо деял?
братьев великого князя совсем не хотелось становиться <удельными>, терять
права бояр великокняжеских. Пример Хроста для всех них был поводом заявить
о себе: мы такие же! И повод был дорогой, поелику Хвост-Босоволков сам из
великих бояринов, и кто тут осудит, по местническому строгому счету,
вставших на его защиту?
Акунин Борис
Шилова Юлия
Конюшевский Владислав
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Круз Андрей