поиграла одна, пока я поговорю с тем, кто идет сюда.
Возвращайся, как только я позову тебя.
мне остаться на минутку и посмотреть на него и на огромную книгу, которую он
носит под мышкой
человек! Ты же видишь его сейчас сквозь деревья. Это - пастор!
сердцу! Может быть, пастор вписал свое имя в книгу, и Черный человек
поставил клеймо в этом месте? Но почему он не носит это клеймо сверху, как
ты, мама?
меня в другой раз. Но не заходи далеко. Держись возле ручья, где слышно его
журчание.
его унылому голосу более веселые нотки. Но ручеек трудно было утешить, он
по-прежнему невнятно рассказывал какую-то таинственную, очень мрачную
историю, а может быть, жалобно предвещал то, что еще должно было случиться в
угрюмом лесу. Поэтому Перл, чья недолгая жизнь была уже достаточно омрачена,
предпочла порвать знакомство с унылым ручейком. Она принялась собирать
фиалки и анемоны, а потом присоединила к ним пурпурные цветы водосбора,
которые нашла в расщелинах высокой скалы.
немного ближе к лесной тропинке, все же оставаясь в глубокой тени деревьев.
Она увидела, что священник идет по тропинке совершенно один, опираясь на
палку, которую он срезал по дороге. О; выглядел изможденным и слабым; его
внешний вид выражал такой полный упадок духа, какого никогда нельзя было
заметить в этом человеке на улицах поселка и вообще в тех случаях, когда он
знал, что его могут увидеть. Здесь, в полном уединении леса, которое само по
себе было тяжким испытанием духа, это уныние печально бросалось в глаза. В
его походке чувствовалось полнейшее равнодушие, как будто он не видел, зачем
ему делать еще хоть шаг вперед, и был бы рад, - если еще мог чему-то
радоваться, - броситься к подножыо ближайшего дерева, лечь там и застыть
навсегда. Его засыпали бы листья, а земля, постепенно скопляясь, образовала
бы кочку над его телом, не считаясь с тем, теплится в нем еще жизнь или нет.
Смерть была чем-то слишком определенным, чтобы желать ее или избегать.
какого-либо острого страдания, кроме того, что он, как заметила еще
маленькая Перл, прижимал руку к сердцу.
прежде чем она нашла в себе достаточно силы, чтобы к нему обратиться.
Наконец это ей удалось.
все еще хриплым голосом. - Артур Димсдейл!
выпрямился, как человек, захваченный врасплох в ту минуту, когда ему меньше
всего хочется кого-нибудь видеть. Бросив тревожный взгляд в ту сторону,
откуда раздавался голос, он разглядел под деревьями неясную фигуру, одетую в
такую темную одежду и так мало выделявшуюся среди серых сумерек, в которые
облачное небо и густая листва превратили полдень, что не мог понять, женщина
это или тень. Не призрак ли, порожденный его мыслями, явился на его пути?
семь лет жизнью! А ты, Артур Димсдейл, ты еще жив?
существовании друг друга и даже сомневались в своем собственном. Их встреча
в темном лесу была так необычна, что походила на первую встречу в
потустороннем мире двух духов, тесно связанных в своей земной жизни, а ныне
с холодным ужасом взирающих один на другого, ибо они еще не привыкли к
своему теперешнему состоянию и к обществу бесплотных существ. Каждый из них,
хотя сам стал привидением, поражался облику собеседника! Они ужасались и
самим себе, ибо потрясшая их встреча напомнила каждому из них его историю и
прежний опыт, как бывает в жизни только в такие напряженные минуты. Душа
узрела свои черты в зеркале преходящего мгновения. Со страхом и трепетом,
как бы подчиняясь настоятельной необходимости, Артур Димсдейл медленно
протянул свою руку, холодную как у мертвеца, и коснулся ледяной руки Гестер
Прин. Все же, как ни холодно было это пожатие, оно помогло им преодолеть
самое тягостное в их свидании. Теперь они почувствовали себя по крайней мере
обитателями одного и того же мира.
шагнули в тень, откуда появилась Гестер, и сели на мшистый бугор, где она
прежде сидела с Перл. Когда, наконец, они обрели голос, то завели разговор,
как простые знакомые, о мрачном небе, о грозящей буре и затем справились
друг у друга о здоровье. Так, несмело, шаг за шагом, они приближались к
теме, больше всего волновавшей их сердца. Разлученные на столько лет судьбой
и обстоятельствами, они нуждались в том, чтобы случайные, ничего не значащие
фразы бежали вперед и распахивали двери беседы, помогая их сокровенным
мыслям переступить через порог.
опустив глаза на грудь.
надеяться, будучи тем, чем я стал, и ведя такую жизнь, как моя? Будь я
безбожником, человеком, лишенным совести, негодяем с низменными животными
инстинктами, возможно, я уже давно обрел бы покой. Более того, я бы и не
терял его! Но моя душа такова, что все добрые свойства, какие были заложены
во мне, все лучшие дары господни сделались орудиями духовных мук. Гестер, я
бесконечно несчастен!
добра! Разве это не приносит тебе утешения?
ответил священник с горькой улыбкой. - Что касается добра, которое я как
будто творю, я не верю в него. Это самообман. Способна ли моя гибнущая душа
спасти чужие души? Способна ли запятнанная душа очистить чужие? А уважение
людей... Лучше бы оно превратилось в презрение и ненависть! Неужели, Гестер,
ты видишь мое утешение в том, что я должен стоять на своей кафедре и
встречать сотни взоров, устремленных мне в лицо с таким восторгом, будто от
него исходит небесный свет, должен видеть, как моя паства жаждет истины и
прислушивается к моим словам, как к глаголу божию, - а затем заглядывать в
свою душу и видеть, как черно то, перед чем они благоговеют! Преисполненный
горя и муки, я смеялся над разницей между тем, кем я кажусь и кто я на самом
деле! И сатана тоже смеется!
глубоко. Твой грех остался позади в давно минувших днях. Теперь твоя жизнь
действительно не менее свята, чем это кажется людям. Разве это не истинное
раскаяние, скрепленное и засвидетельствованное добрыми делами? И почему же
оно не могло бы принести тебе покой?
Оно холодно и мертво и ничем не может помочь мне! Покаяния у меня было
довольно, но раскаяния не было! Иначе я должен был бы давно уже сбросить
личину ложной святости и предстать перед людьми таким, каким меня увидят
когда-нибудь в день Суда. Ты, Гестер, счастливая: ты открыто носишь алую
букву на груди своей! Моя же пылает тайно! Ты не знаешь, как отрадно после
семилетних мук лжи взглянуть в глаза, которые видят меня таким, каков я в
действительности! Будь у меня хоть один друг или даже самый заклятый враг, к
которому я, устав от похвал всех прочих людей, мог бы ежедневно приходить, и
который знал бы меня как самого низкого из всех грешников, мне кажется,
тогда душа моя могла бы жить. Даже такая малая доля правды спасла бы меня!
Но кругом ложь! Пустота! Смерть!
страстное излияние долго сдерживаемых чувств дало ей возможность высказать
то, ради чего она пришла. Она преодолела свой страх и начала:
бы оплакивать свой грех, ты имеешь во мне, твоей соучастнице! - Она снова
поколебалась, но, сделав над собой усилие, продолжала: - У тебя давно есть
также враг, и ты живешь с ним под одной крышей!
это значит?
этому несчастному человеку, допустив, чтобы в течение стольких лет он лгал,
а также - чтобы он хоть одно мгновение находился во власти того, чьи
намерения могли быть только враждебными. Одного соприкосновения с врагом,
под какой бы маской он ни скрывался, было достаточно, чтобы расстроить
магнитную сферу существа столь впечатлительного, как Артур Димсдейл. Было
время, когда эта мысль не так волновала Гестер, или, может быть,
ожесточенная собственным горем, она предоставила священника его судьбе,
которая казалась ей не такой уж тяжелой. Но с недавних пор, после той ночи
бодрствования, ее чувства к нему стали мягче и сильнее. Теперь она более
правильно читала в его сердце. Она не сомневалась, что постоянное
присутствие Роджера Чиллингуорса, тайный яд его злобы, отравивший даже
воздух вокруг, его властное вмешательство, в качестве врача, в область
физических и духовных страданий священника, - все эти неблагоприятные для
мистера Димсдейла обстоятельства были использованы с жестокой целью.
Мацумото Сэйте
Ильин Андрей
Громыко Ольга
Прозоров Александр
Посняков Андрей
Распопов Дмитрий