нажал, и боль пронзила до пяток. Подождав, когда она утихнет,
медленно-медленно приподнялся, сел. Воронье и черные грифы с голыми
змеиными шеями захлопали крыльями, закричали, поднялись невысоко и стали
кружиться. Их тени прыгали по мертвецам, раскиданным в побитой траве,
наваленным кучами. Давно ли эти люди укрощали скакунов, ходили за стадами,
пели песни, смеялись, ссорились... Теперь никому ничего не надо. А солнце
светит все так же, неощутимое дуновение ветра несет полынную горечь.
можно было даже идти, если не делать резких шагов. И он пошел, осторожно
ставя ноги на ржавую от крови землю, часто останавливался, прислушивался,
всматривался в лица убитых,- может быть, есть еще живые? Но вокруг были
только мертвые? Многие были раздеты донага. Он посмотрел на себя. Полы
халата из толстого узорчатого шелка пропитались кровью, засохли и
коробились, шуршали, будто были из плохо выделанной кожи. Поверх халата
был надет боевой куяк, выложенный железными пластинками. Куяк он снял,
бросил на землю. Железо сухо звякнуло. Повел плечами, чувствуя облегчение.
На поясе висели ножны без меча и нож. Сдаваясь в плен, он поверх своей
одежды натянул рваный халат и укрыл под ним меч, нож, куяк. Потом, когда
отец Есуген и Есуй принес им страшную весть, он первым бросился на
караульных. Меч, наверное, лежит под мертвецами... Его надо бы достать, но
на это не хватит сил.
пошел в ту сторону, где должна была бежать река. Ему казалось, что стоит
напиться воды, и возвратятся силы, уймется боль, голова станет свежей и
легкой. Он шел, все так же медленно переставляя ноги, жажда становилась
все более нестерпимой, ни о чем другом он уже не мог думать. Попробовал
жевать траву, но она была сухой и жесткой, как лошадиная грива. В лощине
увидел маленькое озеро, прибавил шагу.
воду. Она оказалась горько-соленой. Корчась от горечи, плюнул. Пить
захотелось еще больше. Поднялся. Сильно закружилась голова, Не будь у него
обломка копья, он бы упал в эту никому не нужную воду. Кое-как справился с
собой и пошел дальше. Один за другим вставали перед ним серые увалы,
щетинясь халганой - ковылем. И самый малый подъем давался с великим
трудом. Ноги скользили по траве, он все чаще падал и все дольше лежал на
горячей земле. Закатилось солнце, из лощин потекли сумерки. Тамча
споткнулся о камень, упал лицом вниз. Подняться не смог. <Прощай, Есуй.
Умираю>.
пролаял корсак, хлопнула крыльями, крякнула утка... Он нащупал обломок
копья, поднялся, побрел на ее крик. Прошел совсем немного и увидел речку.
На ряби волн прыгали звезды. Он ползком спустился с берега. Пил воду
большими, жадными глотками. Потом растянулся на мокром песке и почти сразу
же заснул.
руки и ноги. Нет, как видно, от смерти не уйдешь. Лучше бы уж умереть там,
рядом с товарищами. Но, думая так, он выбрался на берег, пошел вниз по
течению. Куда? Зачем? Этого он не знал. Обогнул тальниковые заросли, вышел
на тропинку, пробитую вдоль берега скотиной, и остановился. На земле были
видны свежие следы коней. Где кони, там люди. И он пошел по следу. Даже
сил как будто прибавилось...
траву возле берега. Но людей возле них не было. Видимо, кони отбились от
табуна. Он снял пояс, направился к ним. Кони подняли головы, посмотрели на
него и не спеша пошли прочь. Он плелся за ними, пока не выбился из сил.
Полежал, отдохнул, пошел снова. Понемногу лошади. привыкли к нему,
подпускали все ближе, но в руки не давались. Наконец старый, изъезженный
мерин с глубокими ямками над глазницами, разбитыми, в трещинах, копытами
как будто сжалился над ним, дал накинуть на шею пояс.
спину мерина. Уж теперь-то он не умрет. Он поедет следом за рыжим
мангусом, вырвет из его окровавленных рук Есуй.
себя по бокам хвостом. Над ним с гудением кружились оводы, Тайчу-Кури
веткой харганы почесал волу спину, посочувствовал:
домой, ты залезешь в воду, а мы в юрту. И все будет хорошо, Судуй, хватит!
маленьком носу блестят капельки пота. Хороший сын, красивый сын, весь как
он сам. И как Каймиш. Взял из его рук палки, придирчиво осмотрел - годятся.
чаруки, расстегнул халат. Хотел прилечь, но увидел бредущую из степи
лошадь. Всмотрелся. На лошади всадник. Но не сидит, лежит на гриве. Архи
набрался, что ли?.. Пить в такую жарищу архи - тьфу. Другое дело кислый
дуг, а еще лучше - кумыс. Холодная вода тоже ничего, но где в такую жарищу
возьмешь холодной воды?..
отскочил:
положили на траву. Судуй приложился ухом к его груди, неуверенно сказал:
мертвым.
Тайчу-Кури ножницами для стрижки овец срезал волосы вокруг раны, промыл ее
крутым раствором соли, приложил листьев и затянул повязку. Каймиш, разжав
зубы, влила в рот раненого чашку кумыса. Желтое лицо его слегка порозовело.
меня с ног не валила.
засмеялась Каймиш.
рот зажимает, слова лишнего сказать не даст. Как будто он хвастун. Женским
маленьким умом понять не может, что не ради хвастовства говорит он все
это, а для того, чтобы сын мог у него учиться и мог им гордиться.
терпеть удары по спине! Кто станет гордиться позорно битым отцом.
Смотри, на этом человеке хорошая одежда. Он, наверное, большой нойон. Мы
его спасем, нам почет и уважение. Когда я спас хана. Тэмуджина...
какие травы надо прикладывать к ране.
Восстановилось дыхание, ровно стало биться сердце. Каймиш уже не
приходилось разжимать ему зубы, чтобы напоить кумысом. Почувствовав на
губах влагу, он открывал рот, тянулся к чашке руками.
стрел. В его взгляде появилось недоумение, оно сменилось тревогой.
Тайчу-Кури присел рядом с его постелью.
Посмеялся своей шутке.- Эта женщина не добрый дух, а моя ворчливая Каймиш.
Там лежит, почесывая бока, ленивый, как барсук, мой сын Судуй. Сам я из
этих палок делаю стрелы. Вот подымешься, набью твой колчан. Доволен
будешь.- Тайчу-Кури ожидал, что после этого раненый назовет свое имя и
свое племя, но он молчал, и тревога не уходила из его взгляда.- Сразу
видно, что ты не знаешь, кто такой Тайчу-Кури. Сам хан Тэмуджин носит в
колчане мои стрелы, ничьих других он в руки брать не хочет.
прислушивается к каждому слову, к каждому звуку, изредка чуть-чуть
приподнимает ресницы, незаметно смотрит. Что-то неладное с человеком..
Может, помутился его разум? Или чужой, враг? Но откуда ему взяться тут,
возле куреня самого хана? Беглец? Куда убежишь на его дохлой лошадке, с
его раной?..
удалось. На все вопросы Тайчу-Кури он отвечал коротко и чаще всего
уклончиво.
беспокоиться ему. Он все настойчивее приставал к раненому с расспросами.
Каймиш неодобрительно качала головой, наконец наедине сказала: