пристальный, с оттенком смелости и некоторой насмешки, но глядел он как-то
вдаль, через предмет; как будто из-за предмета, бывшего перед его носом, он
старался рассмотреть какой-то другой, подальше. Это придавало ему
рассеянный вид. Я нарочно смотрел иногда: куда пойдет от меня Петров? Где
это его так ждут? Но от меня он торопливо отправлялся куда-нибудь в казарму
или в кухню, садился там подле кого-нибудь из разговаривающих, слушал
внимательно, иногда и сам вступал в разговор даже очень горячо, а потом
вдруг как-то оборвет и замолчит. Но говорил ли он, сидел ли молча, а
все-таки видно было, что он так только, мимоходом, что где-то там есть дело
и там его ждут. Страннее всего то, что дела у него не было никогда,
никакого; жил он в совершенной праздности (кроме казенных работ,
разумеется). Мастерства никакого не знал, да и денег у него почти никогда
не водилось. Но он и об деньгах не много горевал. И об чем он говорил со
мной? Разговор его бывал так же странен, как и он сам. Увидит, например,
что я хожу где-нибудь один за острогом, и вдруг круто поворотит в мою
сторону. Ходил он всегда скоро, поворачивал всегда круто. Придет шагом, а
кажется, будто он подбежал.
двенадцатом году был? (Петров был из кантонистов и грамотный).
можно поскорее об чем-то узнать. Точно он справку наводил по какому-то
очень важному делу, не терпящему ни малейшего отлагательства.
императором будет.
совершенно понимая и скоро соображая, даже наклонив в мою сторону ухо.
говорят, есть обезьяны, у которых руки до пяток, а величиной с самого
высокого человека?
ходят?
Он слушал так же внимательно, как будто нарочно прибежал для одних
антиподов.
Арефьев книжку приносил. Так это правда или так только - выдумано? Дюма
сочинение.
в этом роде.
предостерегал меня. Он сказал мне, что многие из каторжных вселяли в него
ужас, особенно сначала, с первых дней острога, но ни один из них, ни даже
Газин, не производил на него такого ужасного впечатления, как этот Петров.
говорил М. - Он на все способен; он ни перед чем не остановится, если ему
придет каприз. Он и вас зарежет, если ему это вздумается, так, просто
зарежет, не поморщится и не раскается. Я даже думаю, он не в полном уме.
ответа, почему ему так казалось. И странное дело: несколько лет сряду я
знал потом Петрова, почти каждый день говорил с ним; все время он был ко
мне искренно привязан (хоть и решительно не знаю за что) - и во все эти
несколько лет, хотя он и жил в остроге благоразумно и ровно ничего не
сделал ужасного, но я каждый раз, глядя на него и разговаривая с ним,
убеждался, что М. был прав и что Петров, может быть, самый решительный,
бесстрашный и не знающий над собою никакого принуждения человек. Почему это
так мне казалось - тоже не могу дать отчета.
плац-майора, когда его позвали к наказанию и когда майор "спасся чудом",
как говорили арестанты, - уехав перед самой минутой наказания. В другой
раз, еще до каторги, случилось, что полковник ударил его на учении.
Вероятно, его и много раз перед этим били; но в этот раз он не захотел
снести и заколол своего полковника открыто, среди бела дня, перед
развернутым фронтом. Впрочем, я не знаю в подробности всей его истории; он
никогда мне ее не рассказывал. Конечно, это были только вспышки, когда
натура объявлялась вдруг вся, целиком. Но все-таки они были в нам очень
редки. Он действительно был благоразумен и даже смирен. Страсти в нем
таились, и даже сильные, жгучие; но горячие угли были постоянно посыпаны
золою и тлели тихо. Ни тени фанфаронства или тщеславия я никогда не замечал
в нем, как, например, у других. Он ссорился редко, зато и ни с кем особенно
не был дружен, разве только с одним Сироткиным, да и то когда тот был ему
нужен. Раз, впрочем, я видел, как он серьезно рассердился. Ему что-то не
давали, какую-то вещь; чем-то обделили его. Спорил с ним арестант-силач,
высокого роста, злой, задира, насмешник и далеко не трус, Василий Антонов,
из гражданского разряда. Они уже долго кричали, и я думал, что дело
кончится много-много что простыми колотушками, потому что Петров хоть и
очень редко, но иногда даже дирался и ругался, как самый последний из
каторжных. Но в этот раз случилось не то: Петров вдруг побледнел, губы его
затряслись и посинели; дышать стал он трудно. Он встал с места и медленно,
очень медленно, своими неслышными, босыми шагами (летом он очень любил
ходить босой) подошел к Антонову. Вдруг разом во всей шумной и крикливой
казарме все затихли; муху было бы слышно. Все ждали, что будет. Антонов
вскочил ему навстречу; на нем лица не было... Я не вынес и вышел из
казармы. Я ждал, что еще не успею сойти с крыльца, как услышу крик
зарезанного человека. Но дело кончилось ничем и на этот раз: Антонов, не
успел еще Петров дойти до него, молча и поскорее выкинул ему спорную вещь.
(Дело шло о какой-то самой жалкой ветошке, о каких-то подвертках.)
Разумеется, минуты через две Антонов все-таки ругнул его помаленьку, для
очистки совести и для приличия, чтоб показать, что не совсем же он так уж
струсил. Но на ругань Петров не обратил никакого внимания, даже и не
отвечал: дело было не в ругани и выигралось оно в его пользу; он остался
очень доволен и взял себе ветошку. Через четверть часа он уже по-прежнему
слонялся по острогу с видом совершенного безделья и как будто искал, не
заговорят ли где-нибудь о чем-нибудь полюбопытнее, чтоб приткнуть туда и
свой нос и послушать. Его, казалось, все занимало, но как-то так случилось,
что ко всему он по большей части оставался равнодушен и только так слонялся
по острогу без дела, метало его туда и сюда. Его можно было тоже сравнить с
работником, с дюжим работником, от которого затрещит работа, но которому
покамест не дают работы, и вот он в ожидании сидит и играет с маленькими
детьми. Не понимал я тоже, зачем он живет в остроге, зачем не бежит? Он не
задумался бы бежать, если б только крепко того захотел. Над такими людьми,
как Петров, рассудок властвует только до тех пор, покамест они чего не
захотят. Тут уж на всей земле нет препятствия их желанию. А я уверен, что
он бежать сумел бы ловко, надул бы всех, по неделе мог бы сидеть без хлеба
где-нибудь в лесу или в речном камыше. Но, видно, он еще не набрел на эту
мысль и не пожелал этого вполне. Большого рассуждения, особенного здравого
смысла я никогда в нем не замечал. Эти люди так и родятся об одной идее,
всю жизнь бессознательно двигающей их туда и сюда; так они и мечутся всю
Максимов Альберт
Каменистый Артем
Посняков Андрей
Жюль Верн
Корнев Павел
Соломатина Татьяна