будто никогда и зубы у него не болели, никогда не бывало
насморка. Потому особенно было для нее раздражительно, когда,
накануне праздников, она сама простудилась, сухо и мучительно
кашляла, потела по ночам, днем же бродила сама не своя,
одурманенная простудой, с тяжелой головой, с жужжанием в ушах.
К Рождеству ей не полегчало. Все же она надела вечером открытое
легчайшее платье, пламенного цвета, с глубоким вырезом на
спине,-- и, оглушенная аспирином, стараясь ударами воли
прогнать недуг, следила за изготовлением крюшона, за убранством
стола, за румяной дымящей деятельностью кухарки.
легким серебром, вся в электрических, еще незажженных
лампочках, стояла свежая, пышная елка, равнодушная к своему
шутовскому наряду. Между гостиной и передней, в проходном
холле, где было светло и пустовато, где среди плетеной мебели
тепличной тишиной дышали цветущие растения, где за решеткой
искусственного камина пылал мандариновый жар, Драйер, в
ожидании гостей, читал английскую книжку. Он шевелил губами и
частенько заглядывал в толстенький словарь. Марта прошла мимо
него, и, не зная, что с собой делать в это длительное затишье
перед первым звонком, села поодаль и, чуть отделив ступню от
пола, стала разглядывать, так и эдак, яркую, острую туфлю. Была
невозможная тишина. Драйер уронил словарь и, хрустнув щедрым
крахмалом рубашки, поднял его, не отрывая взгляда от книги. Она
чувствовала в груди духоту. Ей показалось, что просто кашлем
этой духоты не разрядить; только одно сразу все разрешило бы и
облегчило: если б вдруг исчез вон тот большой, желтоусый
человек в смокинге. Острота ее ненависти дошла внезапно до
такой степени проницательности, что на одно мгновение ей
померещилось: его кресло пусто. Но дугой просверкнула запонка,
он захлопнул словарь и проговорил, исподлобья ей улыбаясь:
"Боже мой, как ты простужена; я отсюда слышу, как у тебя внутри
все посвистывает".
Это беспорядок.
мысленно сетуя на свое дурное произношение, на скудный запас
иностранных слов.
существом ощущала его присутствие -- там, за дверью, в той
комнате, и в той, и еще в той,-- дому было душно от него,
хрипло тикали часы, задыхались белые конусы салфеток на
нарядном столе,-- но как выкашлять его, как продохнуть?.. Ей
казалось теперь, что так было всегда, что с первого дня
замужества она его ненавидела, так безнадежно, так нестерпимо.
На ее прямом и ясном пути он стоял ныне плотным препятствием,
которое как-нибудь следовало отстранить, чтобы снова жить прямо
и ясно. Человека лишнего, человека, широкой, спокойной спиной
мешающего нам протиснуться к вокзальной кассе или к прилавку в
колбасной, мы ненавидим куда тяжелее и яростнее, чем
откровенного врага, откровенно напакостившего нам.
задохнется... Что-то нужно было сделать, как-нибудь расчистить
путь для дыхания жизни... И в это мгновение зазвучал звонок.
Марта похлопала себя по вискам, проверяя прическу, и быстро
прошла--не в переднюю, а назад, к двери гостиной,-- чтобы
оттуда, через холл, плавно выступить навстречу гостям.
звонок. Первыми явились неизбежные Грюны, затем Франц, затем,
почти одновременно: титулованный старик; фабрикант бумаги с
супругой; две громких полуголых барышни; директор страхового
общества "Фатум", курносый, тощий и молчаливый; розовый инженер
в трех лицах, то есть с сестрой и с сыном, до жути похожими на
него. Все это постепенно разогревалось, оживлялось, слипалось,
пока не образовало одно слитое веселое существо, шумящее,
пьющее, кружащееся вокруг самого себя. И только Марта и Франц
никак не могли втиснуться в эту живую, цветистую, дышащую
гущу,-- и изредка встречались глазами,-- но и не глядя, и он, и
она все время ясно ощущали переменные сочетания их взаимных
местонахождений, пространственные их положения друг
относительно дружки: он идет с бокалом вина, наискось,--она в
другом конце надевает бумажный колпак на лысого Вилли; он сел и
заговорил с розовой сестрой инженера,-- она тем временем прошла
от Вилли к столу с закусками; он закурил,--она положила
апельсин на тарелку. Так шахматист, играющий вслепую,
чувствует, как передвигаются один относительно другого его конь
и чужой ферзь. Был какой-то смутно-закономерный ритм в этих их
сочетаниях,-- и ни на один миг чувство этой гармонии не
обрывалось. Существовала будто незримая геометрическая фигура,
и они были две движущихся по ней точки, и отношение между этими
двумя точками можно было в любой миг прочувствовать и
рассчитать,-- и хотя они как будто двигались свободно, однако
были строго связаны незримыми, беспощадными линиями той фигуры.
разбил рюмку и топырил липкие пальцы. Толстый Вилли Грюн, уже
пьяный, в золотом колпаке, увешанный серпантином, широко
раскрыв невинные голубые глаза, с восхищением рассказывал
титулованному старику о своей недавней поездке в Россию,
воодушевленно расхваливал Кремль, икру и комиссаров. Потом
Драйер, пышущий теплом, раскрасневшийся, хохочущий, в поварском
колпаке, подошел к ним, отвел Вилли в сторону и что-то ему
зашептал, меж тем, как розовый инженер продолжал рассказывать
другим гостям страшную повесть о том, как в такую же
праздничную ночь трое господ в масках ограбили всю компанию. В
зале, смежной с гостиной, зарокотал граммофон. Драйер закрутил
огромную госпожу Грюн старшую, и та клокотала и отмахивалась и
наконец рухнула на тахту. Франц стоял у портьеры окна, жалея,
что все еще не успел научиться танцевать. Он почувствовал, что
Марта где-то совсем близко,-- увидел ее белую руку на чьем-то
черном плече, затем ее профиль, затем ее обнаженную
бархатно-белую спину и чью-то чужую руку, опять профиль, опять
спину,-- и ноги ее, светлые, словно по колено голые, двигались,
двигались как будто (если смотреть. только на них) ноги
женщины, не знающей, что с собой делать от нетерпения, от
ожидания,-- то медленно, то быстро ступавшие туда и сюда,
поворачивавшие резко -- и опять шагавшие в нестерпимом
нетерпении. Она танцевала бессознательно, чувствуя только, как
все время меняется расстояние между ней и Францем, стоящим у
портьеры. Мимоходом она заметила, что Драйер, оставив свою
даму, просунул руку в портьеру -- очевидно приоткрыл окно, так
как в зале стало прохладнее. Танцуя, она мужа поискала глазами;
и не найдя его, поняла, что эта внезапная прохлада и легкость
объясняются именно его отсутствием. Близко скользнув мимо
Франца, она обдала его таким знакомым, выразительным взглядом,
что он смешался и улыбнулся инженеру, лицо которого некстати
подвернулось по прихоти танца. Еще и еще раз заводили
граммофон, среди многих пар обыкновенных ног мелькали все те же
упоительные ноги, и у Франца, от вина, от чужого кружения,
начиналась какая-то бальная кутерьма в голове, словно все мысли
его сразу научились плясать. И внезапно что-то случилось. Одна
из барышень, среди танца, крикнула: -- Ах, смотрите,--
портьера! Все глянули,-- и действительно портьера на окне
странно шевельнулась, переменила складки и в одном месте стала
медленно набухать. Одновременно кто-то выключил электричество,
и в темноте все заахали и остановились. В темноте странный овал
света стал бегать по зале, портьера раздвинулась, и молча
появился при зыбком свете человек в маске, в лохмотьях, с
трубовидным фонарем в протянутой руке. Кто-то пронзительно
вскрикнул. Голос инженера спокойно сказал в темноте: "Держу
пари, что это наш милый хозяин", И вдруг, заглушая граммофон,
продолжавший играть в темноте, раздался сильный голос Марты.
Она закричала так, что некоторые отхлынули к двери, которую
пыхтя и животом смеясь, загораживал Вилли. Фигура в маске
захрипела и, наводя на Марту фонарик, двинулась вперед. Многие
и впрямь испугались,-- и Марта, продолжая кричать, холодно
отметила, что инженер, стоявший с ней рядом, вдруг заложил руку
назад, под смокинг, и что-то как будто вынимает. Тогда, поняв,
что значит ее крик, она завопила еще пуще, до непристойности
громко,-- понукая, улюлюкая...
теперь проворной пятерней стащил с его лица отвратительно
хрустнувшую маску. Меж тем кто-то, наконец одолев пыхтевшего
Вилли, включил свет. Посредине комнаты, в шарфе, в черных
лохмотьях стоял Драйер и, помирая со смеху, пошатываясь,
приседая, красный, растрепанный, указывал пальцем на Марту.
Быстро сообразив, как теперь разрешить свой напускной ужас, она
повернулась к мужу .спиной, пожала голым плечом и спокойно
подошла к замиравшему граммофону. Он бросился к ней и, смеясь,
поцеловал ее в щеку. Франц почувствовал вдруг приступ давно
назревавшей тошноты и быстро ушел из залы. За собой он слышал
Лукин Евгений
Белов Вольф
Зыков Виталий
Афанасьев Роман
Прозоров Александр
Посняков Андрей