вы на это скажете?
-- Сонный, навязчивый вздор.
улыбкой м-сье Пьер. -- Поверьте мне, он в достаточной мере
чувствует всю прелесть описанных мною явлений.
Иванович, -- он не понимает, что если бы сейчас честно признал
свою блажь, честно признал, что любит то же самое, что любим мы
с вами, например, на первое черепаховый суп, говорят, что
стихийно вкусно, то есть я хочу только заметить, что если бы он
честно признал и раскаялся, -- да, раскаялся бы, -- вот моя
мысль, -- тогда была бы для него некоторая отдаленная -- не
хочу сказать надежда, но во всяком случае...
просматривая свою бумажку, -- экая досада!
Родриг Иванович, -- лучше нельзя было. Во мне встрепенулись
желания, которые дремали десятки лет. Вы что -- еще посидите?
Или со мной?
Царства ему предлагаешь, а он дуется. Мне ведь нужно так мало
-- одно словцо, кивок. Ну, ничего не поделаешь. Пошли, Родриго.
перебрался на койку (неприятно, чужой пепел, но больше некуда
лечь) и, по всем хрящикам и позвонкам выхрустывая длинную
доску, весь вытянулся; вобрал воздух и подержал его с четверть
минуты. Может быть: просто каменщики. Чинят. Обман слуха: может
быть, все это происходит далеко, далеко (выдохнул). Он лежал на
спине, шевеля торчавшими из-под одеяла пальцами ног и
поворачивая лицо то к невозможному спасению, то к неизбежной
казни. Свет вспыхнул опять.
табуретом. Увидев искомый предмет, но, не долго думая, сел на
него, тяжело крякнул, громадной ладонью помял опущенное лицо и,
по-видимому, собрался всхрапнуть.
две недели, -- оттого ли, что приближение спасательных звуков
сулило перемену в судьбе, -- но в эту ночь Цинциннат мысленно
занимался тем, что делал смотр часам, проведенным в крепости.
Невольно уступая соблазну логического развития, невольно
(осторожно, Цинциннат!) сковывая в цепь то, что было совершенно
безопасно в виде отдельных, неизвестно куда относившихся
звеньев, он придавал смысл бессмысленному и жизнь неживому. На
фоне каменной темноты он сейчас разрешал появляться освещенным
фигурам всех своих обычных посетителей... впервые, впервые
воображение его так снисходило к ним. Появлялся докучливый
сосед-арестантик, с наливным личиком, лоснящимся, как то
восковое яблоко, которое на днях приносил балагур зять;
появлялся адвокат, подвижной, поджарый, высвобождающий из
рукавов фрака манжеты; появлялся мрачный библиотекарь, и в
черном, гладком парике дебелый Родриг Иванович, и Эммочка, и
вся Марфинькина семья, и Родион, и другие, смутные сторожа и
солдаты, -- и, вызывая их, -- пускай не веря в них, но все-таки
вызывая, -- Цинциннат давал им право на жизнь, содержал их,
питал их собой. Ко всему этому присоединилась ежеминутная
возможность возвращения волнующего стука, действующая, как
разымчивое ожидание музыки, -- так что Цинциннат находился в
странном, трепетном, опасном состоянии, -- и с каким-то
возрастающим торжеством били далекие часы, -- и вот, выходя из
мрака, подавая друг другу руки, смыкались в круг освещенные
фигуры -- и, слегка напирая вбок, и кренясь, и тащась, начинали
-- сперва тугое, влачащееся -- круговое движение, которое
постепенно выправлялось, легчало, ускорялось, и вот уже пошло,
пошло, -- и чудовищные тени от плеч и голов пробегали,
повторяясь, все шибче по каменным сводам, и тот неизбежный
весельчак, который в хороводе высоко поднимает ноги, смеша
остальных, более чопорных, отбрасывал на стены громадные черные
углы своих безобразных колен.
сокрушительный треск: тот, кто работал, рьяно торопился,
бесстыдно гремел; впрочем, не намного приблизился со вчерашнего
дня.
внутренняя преграда, и уже теперь звуки проявились с такой
выпуклостью и силой (мгновенно перейдя из одного плана в другой
-- прямо к рампе), что стало ясно: они вот тут, сразу за
тающей, как лед, стеной, и вот сейчас, сейчас прорвутся.
трепеща, но все же стараясь не терять над собой власти, он
достал и надел те резиновые башмаки, те полотняные панталоны и
крутку, в которых был, когда его взяли; нашел носовой платок,
два носовых платка, три носовых платка (беглое преображение их
в те простыни, которые связываются вместе); на всякий случай
сунул в карман какую-то веревочку с еще прикрученной к ней
деревянной штучкой для носки пакетов (не засовывалась, кончик
висел); ринулся к постели с целью так взбить и покрыть одеялом
подушку, чтобы получилось чучело спящего; не сделал этого, а
кинулся к столу, с намерением захватить написанное; но и тут на
полпути переменил направление, ибо от победоносной, бешеной
стукотни мешались мысли... Он стоял, вытянувшись, как стрела,
руки держа по швам, когда, в совершенстве воплощая его мечту,
желтая стена на аршин от пола дала молниевидную трещину, тотчас
набрякла, толкаемая снутри, и внезапно с грохотом разверзлась.
руке, весь осыпанный белым, весь извивающийся и шлепающийся,
как толстая рыба в пыли, весь зыблющийся от смеха, м-сье Пьер,
и, сразу за ним, -- но раком, толстозадый, с прорехой, из
которой торчал клок серой ваты, без сюртука, тоже осыпанный
всякой дрянью, тоже помирающий со смеху, Родриг Иванович, и,
выкатившись из дыры, они оба сели на пол и уже без удержу
затряслись, со всеми переходами от хо-хо-хо до кхи-кхи-кхи и
обратно, с жалобными писками в интервалах взрывов, -- толкая
друг друга, друг на друга валясь...
к Цинциннату меловое лицо, причем желтый паричок его с
комическим свистом приподнялся и опал.
Родриг Иванович и густо загоготал снова, задрав мягкие ноги в
невозможных гетрах эксцентрика.
пола и, обивая ладонь о ладонь, оглянулся на дыру: -- Ну и
поработали же мы, Родриг Иванович! Вставайте, голубчик,
довольно. Какая работа! Что же, теперь можно и воспользоваться
этим превосходным туннелем... Позвольте вас пригласить, милый
сосед, ко мне на стакан чаю.
Цинциннат, -- и, так как с одной стороны, готовый его обнять и
впихнуть, стоял белый, потный м-сье Пьер, а с другой, -- тоже
раскрыв объятия, голоплечий, в свободно висящей манишке, --
Родриг Иванович, и оба как бы медленно раскачивались, собираясь
навалиться на него, то Цинциннат избрал единственно возможное
направление, а именно то, которое ему указывалось. М-сье Пьер
легонько подталкивал его сзади, помогая ему вползать в
отверстие.
но тот отказался, сославшись на расстройство туалета.
сзади полз м-сье Пьер, и, отовсюду тесня, давила на хребет,
колола в ладони, в колени кромешная тьма, полная осыпчивого
треска, и несколько раз Цинциннат утыкался в тупик, и тогда
м-сье Пьер тянул за икры, заставляя из тупика пятиться, и
ежеминутно угол, выступ, неизвестно что больно задевало голову,
и вообще тяготела над ним такая ужасная, беспросветная тоска,
что, не будь сзади сопящего, бодучего спутника, -- он бы тут же
лег и умер. Но вот, после длительного продвижения в узкой,
угольно-черной тьме (в одном месте, сбоку, красный фонарик
тускло обдал лоском черноту), после тесноты, слепоты, духоты,
-- вдали показался округлявшийся бледный свет: там был поворот
и наконец -- выход; неловко и кротко Цинциннат выпал на
каменный пол, -- в пронзенную солнцем камеру м-сье Пьера.
Афанасьев Роман
Прозоров Александр
Акунин Борис
Конан-Дойль Артур
Афанасьев Роман
Маккэфри Энн