Чтение 24–й страницы книги ~История греческой философии и ее связи с наукой~

что испытывает другое, если единое существует?"

Какие заключения вытекают для другого, если налицо система - "существующее
единое"? Другое определяется как неединое (иначе оно не было бы другим); но
поскольку оно должно быть понято, исходя из характера "отнесенного
единого", а единое отнесено ни к чему более, как к другому, то понятно, что
другое тоже будет отнесено к единому, т.е. они оба будут друг к другу
причастны. Но нас здесь эта причастность интересует с точки зрения судьбы
"другого". Что означает она для этого другого?

Как "другое", говорит Платон, оно должно быть отлично от самого единого.
Единое - едино, значит, другое должно иметь части (т.е. быть многим). Но
части в свою очередь не могут существовать, если нет целого, частями
которого они являются. Часть не может быть частью многого - так выражает
эту мысль Платон, иначе она и частью не будет, а станет чем-то
беспредельным: ведь часть - это тоже что-то определенное, что-то одно, а
значит, она причастна единому: "Части тоже необходимо причастны единому.
Ведь если каждая из них есть часть, то тем самым "быть каждым" означает
быть отдельным, обособленным от другого и существующим само по себе..."

Итак, если налицо система "существующее единое", то другое должно быть
причастно единому и, как причастное, само должно быть целым и иметь части.
Но поскольку оно при этом все-таки - другое, то это его определение несет с
собой и свойство, противоположное тому, которое вытекает из его
причастности единому. Это свойство - множественность. Всмотримся в эту
множественность в тот именно момент (или с той именно стороны), в какой она
не причастна единому.

"А что если мы пожелаем мысленно отделить от этого множества самое меньшее,
что только возможно, это отделенное, поскольку и оно не причастно единому,
не окажется ли неизбежно множеством, а не единым?" Значит, множественное "в
тот момент, когда оно не причастно единому", представляет собой нечто
весьма своеобразное: какую бы малую "часть" его мы ни взяли, она сама
рассыпается, растекается на бесконечно многие "части", а потому ее даже
нельзя назвать частью, ее вообще никак нельзя ни назвать, ни обозначить,
кроме как беспредельностью, текучестью или, как ее еще характеризует
Платон, "природой многого". То, что не причастно единому, не есть вообще
"нечто", для него нет слова, нет "логоса", оно - алогично, неназываемо и
неуловимо. "Если постоянно рассматривать таким образом иную природу идеи
саму по себе, то сколько бы ни сосредоточивать на ней внимание, она всегда
окажется количественно беспредельной".

Какой же вывод для другого следует из допущения, что "единое существует"?
Аналогичный тому, какой мы получили из этой посылки для единого, а именно,
что другому присущи противоположные определения: "Другое - неединое - как
оказывается, таково, что если сочетать его с единым, то в нем возникает
нечто иное, что и создает им предел в отношении друг друга, тогда как
природа иного сама по себе - беспредельность". Определения "другого" потому
и будут противоположны, что одни их них вытекают из его отличности от
единого, а другие - из его причастности единому: "Поскольку... [другое]
обладает свойствами быть ограниченным и быть беспредельным, эти свойства
противоположны друг другу".

Но при этом, как мы уже знаем, другое является познаваемым; наличие
противоположных свойств - не препятствие для познания, а условие его,
поскольку это наличие вытекает из отнесенности различных моментов, из
принципа отношения, простейшей формой которого является любое суждение: А
есть В.

Проверка второго круга рассуждения подтвердила его правильность: выводы для
другого - те же, что и выводы для единого.

Гипотеза IV. В четвертой гипотезе - та же посылка, что и в первой, только
выводы снова должны быть сделаны не для единого, а для другого. "Если есть
единое, что должно испытывать другое?"

Поскольку здесь единое берется как таковое, вне всяких определений,
постольку у него нет никаких отношений, а значит, между ним и другим нет
никакого посредствующего начала, они не находятся внутри одной системы.
Платон это формулирует так: "Нет ничего отличного от них, в чем единое и
другое могли бы находиться вместе". Единое, взятое безотносительно, т.е. не
наделенное атрибутом бытия, как мы уже знаем из первого круга рассуждений,
не имеет никаких частей; к тому, у чего нет частей, ничто не может быть
причастным. Другое, не причастное единому, не является ни единым (что само
собой понятно), ни многим: ведь, как мы уже знаем, чтобы быть многим, оно
тоже нуждается в причастности к единому. Оно в этом случае вообще лишено
каких бы то ни было определений, что вполне понятно, поскольку все
определения предполагают отнесенность, а ее здесь быть не может.

Вслед за Платоном мы рассмотрели четыре разные гипотезы и проследили, какие
заключения из них вытекают. Все четыре имели в качестве общей посылки
допущение, что единое есть, хотя это есть и понималось в разном смысле.

Оставшиеся четыре гипотезы имеют другую общую посылку: единого не
существует. Платон прослеживает, какие выводы вытекают из несуществования
единого:

а) для самого единого по отношению к многому;

б) для самого единого по отношению к самому себе;

в) для многого по отношению к единому;

г) для многого по отношению к многому.

Гипотеза V. В первом, на наш взгляд наиболее трудном для анализа,
рассуждении Платон доказывает, что если единое не существует, но мы о нем
как о несуществующем все же ведем речь, а стало быть, приписываем единому
некоторый предикат - пусть даже этим предикатом будет несуществование, то
мы опять-таки получаем простейшую систему: "несуществующее единое". А это
значит, что единое имеет предикат и, стало быть, получает все определения,
которые имеет единое, когда оно наделено предикатом "бытия". Более того,
самое интересное в этом рассуждении Платона состоит в том, что
несуществующее единое "каким-то образом должно быть причастно и бытию" -
иначе мы о нем вообще ничего не могли бы сказать.

Это соображение Платона проливает свет и на предшествующие его рассуждения.
В каком же смысле, в самом деле, можно утверждать, что несуществующее
единое причастно бытию? Разве это не абсурдное утверждение?

Мне кажется, что это утверждение Платона может быть истолковано следующим
образом. Если мы вообще можем приписать единому какой-либо предикат - будь
то существование или несуществование, то мы тем самым ставим его в
определенную связь с чем-то другим, чем оно само. ¦аличие такой связи
является первейшим условием того, чтобы мы вообще могли о нем что-то
сказать, т.е. познать его: ведь и познание, называние словом - это на
греческом языке передается термином "логос".

Значит, независимо от того, приписываем ли мы единому предикат "бытия" или
"небытия", но если мы какой-то из них приписываем, т.е. произносим суждение
"А есть В", то тем самым мы это знаем, раз об этом говорим. И в этом смысле
- и только в этом - несуществующее единое "каким-то образом причастно
бытию".

А вот когда мы говорим "единое есть" в смысле "единое есть единое", "А есть
А", то в этом случае, хотя мы и не говорим, что "единое не существует", в
результате экспликации содержания тезиса "единое есть единое" мы приходим к
выводу, что о нем вообще ничего нельзя знать, ничего нельзя сказать и что
оно, следовательно, непричастно бытию. И это потому, что оно определено с
самого начала как лишенное всякого отношения.

Гипотеза VI. В этом втором случае тоже постулируется несуществование
единого, но в другом смысле: в смысле отсутствия у единого какого бы то ни
было предиката. Это - отрицательная форма того же самого допущения, которое
в положительной форме дано в самом первом рассуждении: "единое есть
(единое)". Выводы из этого допущения поэтому те же, что и выводы из первой
гипотезы: о несуществующем едином ничего нельзя высказать, "несуществующее
единое ничего не претерпевает".

Гипотеза VII. "Обсудим еще, каким должно быть иное, если единое не
существует". В этом случае "не-существование" единого понимается в том же
смысле, как и в рассуждении (а), где Платон исходил из системы
"несуществующее единое". Иное, стало быть, соотнесено с несуществующим
единым и определено этим соотнесением. Но в этой системе - "несуществующее
единое" - положение с "иным" существенно отличается от того, которое мы
описали в системе "существующее единое". Поскольку иное соотнесено, то в
принципе мы о нем можем говорить, но поскольку оно соотнесено с
несуществующим единым, то мы о нем можем говорить лишь неопределенно: наше
суждение о нем будет бесконечным, оно будет суждением типа "А есть не В".

Какие же характеристики в результате этого получает иное?

"...Любые [члены другого] взаимно другие, как множества; они не могут быть
взаимно другими, как единицы, ибо единого не существует. Любое скопление их
беспредельно количественно; даже если кто-нибудь возьмет кажущееся самым
малым, то и оно, только что представлявшееся одним, вдруг, как при
сновидении, кажется многим и из ничтожно малого превращается в огромное по
сравнению с частями, получающимися в результате его дробления".

Таким образом, по Платону, ситуация, которую демонстрировал Зенон,
доказывая невозможность множества, возникает в том случае, если многое
соотносится с несуществующим единым. В этом случае недостает того начала,
благодаря которому множество приобретает характер определенного числа, а
каждый член этого множества оказывается далее неделимым единством. Запомним
этот вывод, он очень важен.

Итак, если многое соотнесено с "несуществующим единым", то оно приобретает
те черты текучести, или, как сегодня часто говорят, "брезжущего смысла",
когда невозможно остановиться ни на чем определенном, твердом, ограниченном.

Гипотеза VIII. Наконец, последний случай: "Чем должно быть иное, если
единое не существует?" - Теперь несуществование берется в том же смысле,
как и в гипотезе VI, а именно: единое вообще никак не отнесено к другому,
не отнесено даже и как несуществующее. Какие выводы тогда следуют для
иного? Раз нет никакой отнесенности, то понятно, что мыслить многое здесь
вообще невозможно. Это заключительное рассуждение полностью повторяет
начало диалога: там мы тоже имели дело с безотносительным единым.