метафизику (и столь же сомнительные вычисления Гартмана, старающегося
доказать, что количество страданий в человечестве неизмеримо больше
количества удовольствий), мы по существу дела находим, что основанием
нравствен ного отношения к другим существам может быть принципиально только
жалость, или сострадание, а никак не со-радование или со-наслаждение.
невинными и прямо добрыми, и тогда сочувствие им имеет
положительно-нравственный характер; но рядом с этим человеческие наслаждения
могут иметь и весьма часто имеют безнравственный характе р. Злой и
мстительный человек находит удовольствие в оскорблении и мучении своих
ближних, он наслаждается их унижением, радуется причиненному им вреду;
сладострастный человек полагает главную радость жизни в разврате, жестокий -
в умерщвлении если не люд ей, то животных, пьяница счастлив, когда приводит
себя в одурение, и т.д. Во всех этих случаях чувство удовольствия нельзя
отделить от дурных действий, его вызывающих, а иногда это удовольствие
сообщает безнравственный характер таким действиям, которые с ами по себе
были бы безразличны. Так, когда солдат на войне по команде убивает
неприятеля, побуждаемый только "долгом службы", то, как бы мы в принципе ни
относились к войне вообще, мы, конечно, не станем обвинять этого солдата в
безнравственной жестокос ти; другое дело, если он находит удовольствие в
убийстве и с наслаждением прокалывает человека штыком. В более простых
случаях это еще яснее: так, несомненно, что безнравственный характер
пьянства состоит вовсе не во внешнем действии глотании известных н апитков,
а только во внутреннем удовольствии, которое находит человек в том, чтобы
искусственно одурять себя.
сочувствие ему со стороны другого лица (со-радование, со-наслаждение)
получает такой же безнравственный характер. Дело в том, что положительное
сочувствие какому-нибудь удовольствию заключа ет в себе одобрение этого
удовольствия, - так, сорадуясь пьянице в его любимом наслаждении, я тем
самым одобряю пьянство; разделяя с кем-нибудь удовольствие удачного мщения,
я тем самым одобряю мстительность; а так как удовольствие - это есть нечто
дурно е, то сочувствующий ему одобряет дурное и, следовательно, впадает сам
в безнравственность. Как соучастие в преступлении само признается
преступлением, так сочувствие в порочном наслаждении или радости само должно
быть признано порочным. И действительно,
предполагает еще в самом сочувствующем такую же дурную склонность; только
пьяница сорадуется чужому пьянству, только злобный человек наслаждается
чужим мщением. Значит, участие в чужом удов ольствии или радости бывает
хорошо или дурно, смотря по предмету, и, следовательно, оно само по себе
никак не есть основание нравственных отношений, так как может быть и
безнравственным.
страдание есть такое состояние, в котором воля страдающего не принимает
прямого и положительного участия. Когда говорится о "вольном страдании", то
разумеется, что предмет воли не есть с амо страдание, а то, что делает его
необходимым, или то благо, которое достигается посредством страдания.
Мученик соглашается на мучения не ради их самих, а как на необходимое при
данных условиях следствие своей веры и как на путь, ведущий к высшей славе и
царству небесному. С другой стороны, страдания могут быть заслуженными, т.е.
причинами их могут быть дурные поступки, но само страдание отделяется от
своей причины и не заключает в себе нравственной вины, а напротив,
признается ее обличением и искупле нием. Хотя пьянство есть грех, но никакой
ригорист не усмотрит греха в головной боли от похмелья. А потому и участие в
чужом страдании (хотя бы заслуженном) - сострадание, или жалость, - никогда
не может представлять ничего безнравственного. Сочувствуя с траждущему, я
вовсе не одобряю дурную причину его страдания39. Сожаление о страданиях
преступника, конечно, не есть одобрение или оправдание преступлений.
Напротив, чем большую жалость возбуждают во мне прискорбные последствия
чьих-нибудь грехов, тем сил ьнее мое осуждение этих грехов.
например, в случае старика, разделяющего веселость ребенка, альтруистический
характер такого чувства остается сомнительным; этому старику во всяком
случае приятно оживлять память собствен ного беззаботного детства. Напротив,
всякое серьезное чувство сожаления о чужом страдании, нравственном или
физическом, тяжело для испытывающего это чувство и, следовательно, противно
его эгоизму, что видно уже из того, что искренняя скорбь о других смущ ает
нашу личную радость, омрачает наше веселие, т.е. оказывается несовместимою с
состоянием эгоистической удовлетворенности. Итак, действительное
сострадание, или жалость, не может иметь своекорыстных мотивов, и есть
чувство чисто-альтруистическое, в про тивоположность со-радованию, или
со-наслаждению, которое есть чувство смешанного и неопределенного (в
нравственном смысле) характера.
удовольствиях не может само по себе иметь того основного значения для этики,
какое принадлежит чувству жалости, или сострадания. В основу нравственности
по требованию разума можно полагать
определенному действию, из обобщения которых образуется затем определенное
нравственное правило или принцип. Но удовольствие или радость есть конец
действия, в нем достигнута цель деят ельности, и участие в чужом
удовольствии, как и ощущение своего собственного, не заключает в себе
никакого побуждения и основания к дальнейшему действию. Напротив, жалость
прямо побуждает нас к действию с целью избавить другое существо от страдания
или п омочь ему. Такое действие может быть чисто внутренним, например, когда
жалость к врагу удерживает меня от нанесения ему обиды или вреда, но и это
во всяком случае есть действие, а не пассивное состояние, как радость или
удовольствие. Разумеется, я могу н аходить внутреннее удовлетворение в том,
что не обидел ближнего, но лишь после того, как акт воли совершился. Точно
так же, когда дело идет о положительной помощи страдающему или нуждающемуся
ближнему, удовольствие или радость (доставляемая этим как ему, так и самому
помогающему) есть лишь окончательное следствие и завершение
альтруистического поступка, а не основание, из которого он вытекает. В самом
деле, если я вижу страдающее существо, нуждающееся в моей помощи, или узнаю
о нем, то одно из двух: или это чужое страдание отзывается во мне также
более или менее сильным страданием, я испытываю жалость, и в таком случае
это чувство есть прямое и достаточное основание, побуждающее меня к
деятельной помощи; или же, в противном случае, если чужое страдание не
вызывает во мне жалости или вызывает в степени, недостаточной для побуждения
к действию, тем более будет недостаточно представление об удовольствии,
которое произошло бы из моего действия. Ясно, что отвлеченная и условная
мысль о будущем душевном сос тоянии никак не может действовать сильнее
непосредственного созерцания или конкретного представления настоящих
физических и душевных состояний, требующих прямого воздействия.
Следовательно, во всяком альтруистическом поступке действительное его
основание , или производящая причина (causa efficiens), есть восприятие или
представление чужого страдания, существующего в настоящем, а не мысль о том
удовольствии, которое могло бы произойти в будущем вследствие оказанного
благодеяния. Конечно, когда кто-нибудь
есть на то время) представить себе, особенно по воспоминанию прежних опытов,
и ту радость, которую он этим доставит как тому существу, так и самому себе,
но принимать эту сопровождающу ю или привходящую мысль за действительное
основание решения было бы противно и логике, и психологическому опыту.
других существ, как в состояниях достигнутого удовлетворения, по самому
понятию не может заключать в себе основания и правила действий, а с другой
стороны, условное представление б удущих удовольствий, как предполагаемых
следствий устраненного страдания, может быть только косвенным и
второстепенным дополнением действительного чувства сострадания, или жалости,
побуждающего к деятельному добру, то, следовательно, за одним этим чувств ом
и остается значение настоящего основания альтруистических поступков.
радостях и удовольствиях, когда они невинны и безвредны. Но это естественное
следствие нравственного отношения к другим нельзя принимать за основание
нравственности. Истинно добрым
случаях сохраняет свой добрый характер, никогда не становясь злом; поэтому
подлинным основанием нравственности (как добра) в той или другой области
отношений может быть только такое данно е, из которого выводится общее и
безусловное правило для этих отношений. Такова именно жалость по отношению к
нам подобным; ибо жалеть все страждущие существа есть свойство одобрительное
безусловно и во всех случаях, так что оно может быть возведено в пр авило,
не требующее никаких ограничений, тогда как участие в чужих радостях и
удовольствиях может быть одобряемо лишь условно и с ограничениями, да и в
тех случаях, когда одобряется, не заключает в себе, как мы видели, никакого
правила действий.
своей индивидуальности, болезненно отзываясь на чужое страдание, т.е. ощущая
его как свое собственное, - этот несомненный и столь распространенный факт
может казаться на иной взгляд ч ем-то загадочным и таинственным. Именно
таким признает его тот философ, который и сострадании полагает единственную
основу всей нравственности.
поражает не меня, сделалось, однако, столь же непосредственно, как в других
случаях только мое собственное, мотивом для меня и побуждало бы меня к
действию?" - "Это предполагает, - г оворит он далее, - что я с другим в
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Контровский Владимир
Василенко Иван
Распопов Дмитрий
Шилова Юлия