Чтение 24–й страницы книги ~Звездный билет~

-- Боб, я женился, -- выпаливаю ему в лицо.

-- Поздравляю, -- кисло мямлит он.

Мы молча идем через двор. Впереди тащится Илюшка. Читает на ходу
какой-то ядовитого цвета детектив. Мимо на проезжает "Волга". За рулем
Дубль-ве. От в темных очках. Я кланяюсь ему очень вежливо.

-- Доброе утро, Виталий Витальевич. Царапнули вас немного?

Дубль-ве вылезает из машины.

-- Здравствуйте. Черт бы побрал это Рязанское шоссе! Это меня "Молоко"
сегодня царапнуло.

Борис приветствует своего начальника коротким кивком. Боря такой, он не
станет рассыпаться перед начальниками. В.В. берет Бориса под руку, и они
задерживают шаги. Я догоняю Илюшку.

-- Илья, знаешь, я женился.

-- Поздравляю. Свадьба когда?

Хороший парень Илья, только вот беда: не знает, как меня называть, на
"ты" или на "вы". Видно, потому, что он монтер, а я как-никак научный
сотрудник. Позову его на свадьбу, выпьем на брудершафт.

Борис и Дубль-ве под руку проходят мимо нас. Улавливаю конец фразы
Бориса:

-- ...чрезвычайно.

Вот черт, сразу же включается в трудовой процесс!

Посидев немного у себя и полистав свежий номер "Экспрессинформации", я
иду в рентгеновскую лабораторию узнать насчет диапозитивов.

-- Лидочка, можно?

В красноватой мгле появляется лаборантка Лида. Светлые волосы, белый
халат и темное лицо. Она сейчас сама похожа на негатив.

-- Как там мои картинки?

У нас с Лидой дружба. После меня она лучшая пинг-понгистка института.
Она включает проектор и показывает мне мои диапозитивы.

-- Высший класс, -- хвалю я ее.

-- Это что такое, Витя? -- спрашивает она.

-- Это печень. Печеночные клетки.

-- Это Красавица?

-- Да.

У Красавицы были печальные глазки, а что она выделывала своими лапками!
Она узнавала меня, как человек. Я играл с ней, когда она была не в камере. И
когда она была в камере, мне стоило большого труда встретиться с ней
взглядом. Смотреть ее печеночные клетки тоже нелегко.

Я выхожу в коридор и неожиданно для себя заворачиваю к кабинету шефа.
Секретарша говорит, что я могу войти. Открываю дверь и вижу, что шеф сидит
на краешке стола. Он редко сидит в кресле, только когда что-нибудь пишет. А
когда разговаривает, он сидит на краешке стола, или на подоконнике, или уж в
крайнем случае на ручке кресла. В общем-то он чудаковат, как почти все
руководящие деятели нашего института. Пожалуй, один только Дубль-ве не
чудак, но на общем фоне подтянутость и корректность кажутся чудачеством.

-- Садитесь, Витя. -- Шеф показывает на кресло. Я сажусь и замечаю на
подоконнике своего друга Борю. Шеф смотрит на меня, потом на него. -- Будем
продолжать, Боря, или?.. -- спрашивает он.

-- Если позволите, я к вам зайду в конце дня.

Борис идет к выходу, даже не взглянув на меня. У меня мелькает мысль,
что где-нибудь в другом месте я бы сейчас его не узнал.

-- Ну, Витя? -- И шеф вдруг садится в кресло.

-- Андрей Иванович, я решил к вам зайти:

-- Это очень мило с вашей стороны.

-- Чтобы поблагодарить за обезьян.

-- Пожалуйста, -- говорит шеф и молчит.

И я молчу, как дурак. Шеф усмехается. Он иногда так усмехается, что
хочется ему заехать по физиономии. Я говорю твердо и даже вызывающе:

-- И еще я хотел узнать, включен ли мой доклад в повестку сессии.

Я посмотрел на себя в зеркало и спокойно ожесточился. Зеркало мне
всегда помогает, когда я растерян, потому что у меня жесткое и грубоватое
лицо.

Шеф роется в каких-то бумагах и наконец говорит:

-- Да, ваш доклад включен. Выступаете в первый день, после Буркалло и
перед Табидзе.

-- Благодарю вас.

Я встаю и иду к выходу. Не хочешь говорить, ну и не надо.

-- Виктор!

Оборачиваюсь. Шеф сидит на краешке стола. -- Хотите попробовать
французскую сигарету?

Он позавчера вернулся из Парижа, куда летал на сессию ЮНЕСКО. Я подхожу
к столу. От французской сигареты я не откажусь. Кто откажется от французской
сигареты! На бачке нарисован петух и написано "Голуаз бле". Страшно крепкие
сигареты.

-- Ну как там, в Париже? -- спрашиваю, как спросил бы Борьку.

-- Да в общем все то же. Развлекаются.

Некоторое время мы молчим. Надо же почувствовать французскую сигарету.

-- Послушайте, Витя, -- наконец говорит шеф, -- у вас полная
уверенность?

Я смотрю на себя в зеркало.

-- Полная уверенность. Иначе бы я...

-- Я к вам не зайду и не буду ничего смотреть. Вы это, надеюсь,
понимаете?

-- Конечно.

-- Да ведь вы и не хотите, чтобы я смотрел, правда?

-- Не хочу, Андрей Иванович.

Шеф усмехается.

-- Как это все мне знакомо. У меня тоже когда-то наступил момент, когда
я стал избегать покойного Кранца.

Он начинает ходить по комнате. Портрет Кранца висит над его столом. Я
смотрю на портрет.

-- Но вы ведь все-таки остались друзьями с Кранцем, не так ли?

Опять я делаю ошибку, как и в прошлый разговор с ним. Шеф терпеть не
может ничего сладенького. Его прямо всего передергивает.

-- Вот, что, Виктор Денисов, -- резко говорит он. -- Вы решили стать
настоящим ученым? Как ваш руководитель и как коммунист, я приветствую ваш
порыв. Ваш доклад поставлен на первый день сессии. Насколько я понимаю, вы
будете говорить об очень важной проблеме. Я приветствую вашу смелость и
самостоятельность. Но я вас предупреждаю: ученый совет будет слушать во все
уши и смотреть во все глаза, и если ваша работа окажется ловким трюком,
эффектной вспышкой (а так, к сожалению, бывает нередко; в молодости очень
хочется сокрушить пару статуй), тогда мы вас не пощадим. Добросовестных
компиляторов еще можно терпеть, но демагогии нет места в науке. Вам все
понятно? Идите работать.

Кивнув, я пошел к выходу.

-- Хотите еще сигарету? -- крикнул шеф вдогонку.

Хотел бы я посмотреть на того, кто откажется от сигареты "Голуаз бле".

В коридоре меня встречает Борис.

-- Весь наш отдел будет выступать против тебя, -- говорит он, -- потому
что твоя работа -- это дешевый трюк.

-- Ага, понятно.

-- Ты извини, старик, но я тоже буду выступать против тебя.

-- А как же иначе? -- говорю я, а сам в полном смятении. -- "Борька,
черт побери! Борька, Борька, неужели он все забыл?"

-- Ты думаешь, что я боюсь за свою диссертацию, но это не так. Я -- за
научную честность.

-- А я только за нее.

-- Сомневаюсь!

-- А ты знаешь содержание моей работы?

-- В общих чертах.

-- Пойдем!

Я хватаю его за руку и тащу в виварий. Красавица-бис висит на хвосте, а
Маргарита прыгает из угла в угол, как заведенная.

-- Видишь? -- кричу я Борису. -- Видишь, они живы. Они побывали в
камере, и они живы.

Я смотрю на Бориса, а ом смотрит на обезьян -- у него стеклянный
взгляд. Он смотрит и ничего не видит. Мне становится не по себе, и я ухожу
из вивария. Борис идет за мной.

-- Витька, в последний раз тебя предупреждаю: сними доклад. Не по зубам
тебе это, даже если ты и прав. Дубль-ве -- огромный эрудит, сильный боец и в
общем страшный человек. Он уже все о тебе знает.

-- То есть? -- Я поражен.-- А кто обо мне чего-нибудь не знает? Что ты
имеешь в виду?

-- Твои настроения в определенный момент. И странные вопросы на
семинарах. А помнишь, как ты привел к нам на вечер какую- то крашеную девку?
Вы танцевали рокк-н-ролл. Дубпь-ве уже все это знает и мобилизует
общественное мнение. Он всем говорит, что ты морально неустойчив и
политически не воспитан...

-- А ты с ним согласен?

-- В какой-то мере, понимаешь ли, он прав.

-- Ах ты...

Резким движением я заворачиваю Борьке руку за спину. Мне хочется
выбросить его в окно. Я выпускаю его.

-- Слушай, сопля, если бы не эти священные стены... Убирайся!

ВЕЧЕРОМ я рассказал обо всем Шурочке. Как странно: человек взрослеет,
развивается, а ты все еще убеждаешь себя, что он твой друг. И про девку
рассказал, с которой танцевал на вечере. Было дело, приводил... И про свои
"настроения в определенный момент". И про свои нынешние настроения. Сволочь
Борька, сушеный крокодил, у тебя никогда не было настроений! Хорошо