вает к могилам, обращается к праху отцов, помогает врачам. - Смерть ма-
тери.-Дядя Пиня не разрешает плакать в субботу
не всерьез, но потом, ближе к празднику седьмицы, когда появились овощи
и зеленый крыжовник так подешевел, что его чуть ли не задаром отдавали,
она уже разыгралась не на шутку, и все чаще и чаще слышалось теперь вок-
руг: зараза, эпидемия, холера. При слове "холера" все обязательно спле-
вывали в сторону. Ужас и отчаяние охватили город. Понятно, что ужас ох-
ватил только взрослых, для детворы же эпидемия была просто праздником.
Начали следить за их едой и питьем, щупать по утрам и по вечерам голов-
ки, заставляли показывать язык и в конце концов распустили хедеры, пока,
бог даст, эпидемия уйдет туда, откуда пришла. Но эпидемия не хотела так
скоро уходить и продолжала бушевать вовсю. Город, однако, тоже не дре-
мал. Делали все, что только было возможно, и прежде всего взялись за
"растирания". Быстро образовалось "общество растиральщиков". Они прихо-
дили и растирали каждого, кто почувствовал себя плохо, - в этом состояла
их обязанность. Множество людей этим только и были спасены. В "общество
растиральщиков" записались самые уважаемые люди... Город был разбит на
участки, и каждый участок имел своих растиральщиков. Герой этого жизнео-
писания относился к ним с большим уважением, как к настоящим героям, со-
вершающим подвиг. По всему видно было, что они ни капельки не боятся ни
холеры, ни смерти. Они подбадривали друг друга, о холере говорили с ус-
мешкой, выпивали по рюмочке, высказывая при этом пожелание, чтобы всевы-
шний сжалился и эпидемия утихла. Разумеется, и Рабиновичи были в числе
"растиральщиков". Каждый вечер, возвратившись со своего участка, Нохум
Рабинович рассказывал новости: кого и сколько раз сегодня растирали, ко-
го "оттерли", кого не удалось. Домашние стояли вокруг, смотрели на него
с уважением, выслушивая новости со страхом и любопытством. Маленькая
Хая-Эстер хрустела пальцами и, как-то глядя на ораву ребят, сказала
вскользь: "Не занес бы он, упаси бог, холеру в дом". На это Нохум отве-
тил с улыбкой: "Холера не такая болезнь, которую можно занести. Кому су-
ждено, того она и дома настигнет". Маленькой Хае-Эстер это было, видно,
суждено. Однажды, встав утром, она рассказала своей свекрови, бабушке
Минде, странный сон. Ей снилось, что она в пятницу вечером совершает
благословение над свечами. Вдруг появилась Фрума-Сора Срибниха, которая
на прошлой неделе умерла от холеры, дунула на свечи - фу! - и потушила
их... Выслушав странный сан, бабушка Минда рассмеялась и, понятно, исто-
лковала его к лучшему. Но по лицам обеих женщин видно было, что их охва-
тил страх. Потом мать прилегла, попросила подать ей зеркало и, посмотре-
вшись в него, сказала бабушке: "Дело плохо, свекровь! Посмотрите на мои
ногти..." Свекровь, конечно, подняла ее на смех, пожелала, чтоб дурные
сны обратились против нечестивых, а сама между тем, ничего не говоря не-
вестке, послала старших ребят разыскать отца, который отправился на свой
участок делать "растирания". Не дожидаясь отца, бабушка поставила в печь
большие чугуны с водой и стала спасать больную своими средствами. Она
сделала все, что только в человеческих силах, и не преминула также пос-
лать за доктором Казачковским, лучшим врачом в городе. Это был толстяк с
багровым лицом. "Он так здоров, - говорили о докторе понимающие люди, -
что и умрет на ногах". Хотя доктор Казачковский и считался лучшим врачом
в городе, бабушка все же позвала и лекаря Янкла - с евреем легче сгово-
риться. Фельдшер Янкл был не более чем фельдшер, но крылатку носил, как
доктор, рецепты писал, как доктор, читал по-латыни, как доктор, и деньги
брал тоже как доктор. То есть когда ему давали монету, он ее принимал
будто бы нехотя, а затем, опустив руку в карман, на ощупь определял ее
достоинство. Если ему казалось маловато, он просил другую монету, но ве-
жливо, с улыбкой, поглаживая свои длинные волосы и поправляя очки на но-
су. С ним, с этим лекарем, бабушка Минда заперлась у себя в комнате,
предварительно выпроводив младших ребят на улицу, и там долго, до самого
прихода отца, шепталась с ним. А когда отец явился, ни жив ни мертв, ба-
бушка накинулась на него и задала ему изрядную головомойку. Забавно было
смотреть, как отец оправдывался перед ней. Кто в те дни не видел бабушки
Минды, тот не видел в своей жизни ничего замечательного. Женщина-коман-
дир! Фельдмаршал! Шелковый темно-зеленый платок, разрисованный серебря-
ными яблоками, обвязан вокруг головы, рукава шерстяного шоколадного цве-
та платья засучены, поверх платья черный репсовый фартук, руки тщательно
вымыты. Все это придавало ее старому строгому лицу в морщинах такой вид,
будто она распоряжается на свадьбе, а не около опасно больной невестки,
которая борется со смертью. Казалось, не Хая-Эстер воюет со смертью, а
бабушка Минда сражается вместо нее, ведет войну с ангелом смерти, взмахи
легких черных крыльев которого слышны уже совсем близко. Дети пока не
знали, что происходит, но инстинктивно чувствовали, что совершается неч-
то важное, еще сокрытое от них. На лице бабушки они читали: смерть хочет
отнять мать у детей, но я этого, с божьей помощью, не допущу! А если она
говорит, что не допустит, ей можно верить. Бабушке Минде нельзя не ве-
рить. Однажды, когда доктор Казачковский сидел возле больной, которой
было уже совсем плохо, - это можно было заключить по лицу доктора, сов-
сем побагровевшему, - бабушка Минда собрала детей и выстроила их в ряд,
от старшего (молодого человека с бородкой) до младшего (девочки, которой
едва минул год). Когда доктор Казачковский вышел из комнаты больной, она
бросилась перед ним на колени и, целуя ему руки, показала на ораву де-
тей: "Вот посмотри, добрый господин, на этих козявок, на этих птенцов!
Сколько сирот останется, если, не дай бог, придет ее час. Пожалей, гос-
подин милосердный, окажи милость этим птенцам, этим невинным овечкам!.."
Мне кажется, это могло тронуть даже камень. И на доктора Казачковского
это подействовало. Он развел руками: "Что я могу сде лать? Вот кого надо
просить!" И показал пальцем вверх.
лась в заступниках, к всевышнему она и сама знает дорогу. Она сходила в
синагогу и обеспечила чтение псалмов на целые сутки. Она уже и на клад-
бище побывала, стучалась в родные могилы, взывала к праху отцов. Как мо-
жно допустить, чтобы такая женщина, как жена ее сына, оставила мужа вдо-
вцом, а детей - сиротами. Такая праведница, как Хая-Эстер, не должна
умереть! "Нет, боже праведный, ты милосерд, ты не сделаешь этого!"
Хая-Эстер больше не встала. Она умерла. Это случилось в субботу утром, в
тот час, когда еще молятся в синагоге. Умерла? После смерти учителя (ре-
зника Мойше) это была вторая смерть; дети ее скорее чувствовали, чем по-
стигали, и боль они ощутили очень сильную. Правда, их мать была не такой
мягкой и ласковой, как другие матери. Правда, им немало доставалось от
нее подзатыльников, пинков, колотушек: "Дети не должны быть обжорами и
просить еще! Дети не должны путаться под ногами! Дети не должны скалить
зубы и гоготать". Это означало, что дети не должны смеяться. А дети
все-таки смеялись. В самом деле, как можно не смеяться, когда смешно?
Дорого обходился им этот смех. Они расплачивались за него покрасневшими
ушами и щеками, вздутыми от маминых маленьких, но крепких ручек. Однако
сейчас дети забыли обо всем этом. Забыли оплеухи, толчки, пинки, подза-
тыльники, а помнили только, как мама опускала руку в карман и доставала
оттуда для них мелочь; как в начале каждого месяца мама давала им порош-
ки на меду против глистов; как она не отходила от постели, когда кто-ни-
будь из них болел; как прикладывала свою маленькую ручку ко лбу ребенка,
щупала пульс, гладила по щекам; как под праздник шила ребятам новые
платья, а накануне субботы мыла им головы; как смеялась во время пас-
хальной трапезы, когда дети пьянели от четырех традиционных кубков вина.
И еще многое-многое вспоминали дети, уткнувшись лицом в подушку и зали-
ваясь горькими слезами. Они заплакали еще сильней, когда услышали, что
плачет отец. - Разве отцы плачут! - Бабушка Минда стонала и рыдала, при-
читая нараспев, будто по молитвеннику, обращаясь с жалобой к господу бо-
гу: "Зачем забрал он не ее-бабушку Минду, а это молодое деревце, мать
стольких, не сглазить бы, червячков, божьих созданий!" Сравнение детей с
червячками вызвало у них в эту печальную минуту невольную улыбку. Почему
именно червячков? Вдруг отворилась дверь, и в комнату вихрем ворвался
дядя Пиня со своими двумя сыновьями. Он примчался прямо из старой сина-
гоги, где обычно молился, и торжественно возгласил: "Доброй субботы!"
Услышав рыданья и стоны, дядя Пиня мгновенно обрушился на отца и на ба-
бушку Минду: "Это что такое! В субботу плакать! Разбойники, злодеи, что
вы делаеге? С ума сошли, рассудка лишились! Вы забыли, что сегодня суб-
бота и что в субботу плакать не дозволено. Что ты делаешь, Нохум?
Нельзя-грех! Что бы ни случилось, суббота выше всего!" Тут дядя отверну-
лся, будто для того, чтобы высморкаться, и бросил взгляд туда, где пок-
рытая черным лежала мать. Он быстро вытер глаза, чтобы не видели, как он
плачет, хотя в голосе у него слышались слезы, и заговорил уже мягче:
же! Нельзя! Ведь сегодня субб...
все время глотал, подступили к горлу. Не в силах больше совладать с со-
бой, он припал к столу, уронив голову на левую руку, словно во время мо-
литвы "Тахнун",* и расплакался, как ребенок, восклицая тонким голосом:
бираются отправить в Богуслав к дедушке Мойше-Иосе
ему когда-то рассказывал его приятель Шмулик, как в то время, когда он,
отец и все его братья и сестры, сидели в одних чулках на полу, справляя
семидневный траур по матери.
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Корнев Павел
Посняков Андрей
Майер Стефани
Андреев Николай