x x x
черенки к ухватам, связал помело, наточил пилу-поперешку, поправил крыльцо и
вместе с Митькой испилил на дрова бревна.
пропадай все!.. У него словно что-то запеклось внутри, ходил молча, не
брился. Катерине же некогда было плакать, домой приходила редко. Бабка
Евстолья все время только и знала, что костила Митьку. Митька же только зубы
скалил да торопил Ивана Африкановича.
на получение паспорта. Иван Африканович вышел от секретаря, долго читал и
крутил эту бумажку, даже не верилось, что в сереньком этом листочке
скопилась такая сила: поезжай теперь куда хочешь, хоть на все четыре стороны
поезжай, вольный теперь казак. Только, странное дело, никакого облегчения от
этой вольности Иван Африканович не почувствовал...
наплевать, получишь прямо на месте, в Мурманской области, у него, мол, у
Митьки, там все кругом знакомые, дружки-приятели, они для Митьки все
сделают.
прощаться с деревней, за ручку со всеми бабами, которые были дома. Зашел он
и к Мишке Петрову: Мишка жил теперь у Дашки в дому. Он сидел за столом и пил
чай со свежими пирогами, Дашка только что истопила печь.
так тебя и ждут в этой Воркуте!
лавке, старуха на стуле, они спорили, у кого из них урчит в животе. С
приходом Ивана Африкановича старики прикрыли этот интересный спор, к тому же
зашел Федор, и Иван Африканович заодно попрощался с ним:
тебя больше, умру, здоровье-то стало не то.
требуют.
загривок-то как у борова.
сами отправились пешком, и Катерина пошла хоть немного проводить мужиков.
утер нос, по голове погладил Марусю. Сели на лавку. Катерина заплакала, так
и пошла провожать с голосом. Евстолья промолчала и, лишь когда спустились с
крыльца, сказала:
лесом, далекий гром урчал там, вдалеке, и исчезнувшие за последние сутки
оводы опять яростно налетали из травы.
набирающий силу кипрей, желтели поздние лютики. Сосны, просвеченные солнцем,
бросали зыбкую пятнистую сень и еле слышно нашептывали что-то, синело небо,
верещала в кустах дроздиха.
жену и вдруг весь сжался от боли, жалости и любви к ней: он только теперь
заметил, как она похудела, как изменилась за это лето. Хотел сказать Митьке:
"Иди на машину один, никуда не поеду". Хотел сказать Катерине: "Пойдем
обратно, будем жить как жили". Но ничего не сказал, обнял, оттолкнул, будто
с берега в омут оттолкнул, пошел от родничка: Митька уже кричал издалека,
чтобы Иван Африканович поторапливался...
трудно дышать, слабость и тошнота опять усадили ее у родничка. Хватаясь
руками за траву, она еле дотянулась до холодной, обжигающей родничковой
воды, глотнула, оттолкнулась на спину и долго лежала не двигаясь, приходила
в себя. Приступ понемногу проходил, она прояснила, осмыслила взгляд и первый
раз в жизни удивилась: такое глубокое, бездонное открывалось небо за
клубящимся облаком.
солнышко. За одну неделю мужик переменился, как подменили, глаза стеклянные
стали, говорил мало, ночами только вздыхал да палил табак. Когда сказал, не
поверила, еще засмеялась: "Куда тебе из дому, сроду, кроме войны, нигде не
бывал". А через день-- "Суши,--говорит матке,--сухари". Обмерло сердце,--
видать, задумал всерьез. Сказала добром: "Иван, отступись, нету моего
согласия",--он и не слушает, как воды в рот набрал, ходит по дому, топором
стукает, к ребятишкам начал приглядываться, задумчивый стал. Тогда уж
всерьез заругала, со слезами: "Не отпущу!" А он зубом скыркнул, замахнулся.
Не было еще такого, чтобы замахивался, ни разу пальцем не трагивал, а тут
замахнулся..."
напрямки от родника. Высокой травой заслоненная тропа была влажна и холодила
ноги. Сосущая боль в боку отходила медленно.
Ивану вожжа под хвост. Кабы не приехал, жили бы да жили. Что теперь, чего
заводить? Гово-
жить один будет? Оборвется, обносится. Да еще, гляди, и стрясется чего. Либо
в тюрьму попадет, либо зарежут где, выпивать-то любит... А и тут чего я
одна? Сена не накосить на корову, а без коровы что с этакой оравушкой? Как
зародилась бессчастной, так и живи бессчастной, господи, унеси лешой и
жизнь!"
дом, как присела на повети. Надо было уже идти на ферму, а сил у нее не
хватало, чтобы встать с порога да переодеть одежду. Призрачные, слышались на
улице голоса ребятишек: им что, ничего не смыслят, сыты, и все ладно.
Катерина очнулась от забытья, над ней стояла мать--Евстолья.
он не девается. Нараз домой прикатит, скоро наездится!
и боль в левом боку словно бы приутихли, Катерина осушила лицо клетчатым
головным платком и подошла к сыну. Она знала, что он теперь слышит ее уже по
шагам. Она, чувствуя, как он успокаивается при ее приближении, тоже чуть
успокоилась. Мальчик улыбался ей во весь розовый ротик. Два молочных зуба
уже белели в лесенках. Он весело колотил по одеяльцу узловатыми кулачками.
Катерина взяла его на руки и, ощущая пеленочное, одинаковое у всех ребятишек
тепло, тихонько заприговаривала: "А вот мы с Ванюшком и пробудилися, вот мы
с миленьким проголодалися, а где-то сейчас папка-то наш? Оставил нас наш
папка, на машине уехал, куда уехал, и сам не знает..."
2. ПОСЛЕДНИЙ ПРОКОС
дня бригадиры объявили, что завтра, в воскресенье, разрешено покосить для
своих коров. Один день, заместо выходного... Как только эта радость облетела
кинулись на лесные покосы.
пригожую пустовинку. Утром обрядила из скорую руку телят с коровами и опять
в лес, уже втроем: бабка разбудила Гришку и Катюшку. Анатошку оставили дома,
чтобы сходил в обед на двор, помог обрядить бабке колхозную скотину.
сулили ведренный день. А в лесу еще пахло вчерашним зноем. Катерина босиком
бежала с косами по лесной дорожке и все оглядывалась, Катюшка с Гришкой еле
за ней успевали. Катюшка несла корзину с едой, Гришка волок чайник с водой.
земляничный кустик.--А ты, Катя, гляди за ним.
сказала:
Суворов Виктор
Акунин Борис
Свержин Владимир
Андреев Николай
Белогорский Евгений
Сертаков Виталий