каким-нибудь министром, тотчас забывала о том, о чем она думала, о
главном-о собственном своем мнении, что все они дрянь.
серьезным. Присутствие министра! Сгущение реальности, иная цена жизни,
гораздо более высокая, насыщенное время, отсутствие скуки. Он знал их
всех. Почти не бывало дня, когда бы он не видел премьера, хотя чаще всего
из окна. Но министр-все равно, в каком виде: или вылезающий на дворе из
автомобиля, или гораздо более осязаемый, когда он дает какоенибудь
задание, - министр неизменно оставался для Ельского центром тяжести, самой
чувствительной точкой, вечным магнитом, притягивающим к себе его глаза,
уши и мысли. Если даже это и был мистицизм, Ельский его оправдывал; точно
так же любая шутка о членах правительства его коробила. Он смирился с тем,
что сам был каким-то не таким! И потому, хотя он и не без некоторой грусти
смотрел на жизнь, как она есть, улыбался, когда ему повторяли остроты из
политических кабаре, но делал он это с навязываемой самому себе
снисходительностью, как нередко поступают, несмотря на всю ученость и
терпимость, священники, читая средневековый текст, нашпигованный самыми
грубыми издевками над церковниками.
мысленно рассчитывал время.
он щедро дал себе час. В такой день надо быть внимательным к каждой
складочке. Так что пора было идти. Но Кристине это еще не пришло в голову.
Одна нога тут, другая там, напялив какое-нибудь платьишко, напудрить нос,
какие еще церемонии! Ельский наизусть знает эти слова. И здесь Кристина не
далека от правды. Одевается она так стремительно, в последнюю минуту,
сразу же и готова идти, только вот чаще всего с опозданием на час. Сама
мысль о необходимости причесаться или принарядиться оскорбляет ее. "Для
кого это еще", - высокомерно заявляет она. Но даже тогда, когда она, как
сегодня, хотела выглядеть хорошо, она не в состоянии принудить себя к
старательности, словно литератор, который не в силах заставить себя
переписывать начисто письмо любимой. Это неестественно и излишне! Так и
Кристина не раздумывает над тем, во что ей одеться. Открывает шкаф и
запускает в него руки.
обещали столько любопытного. Как же там все было?
выглядел и во время того незабываемого телефонного звонка из президиума
правительства, который так напугал его отставкой. Это вечная его беда,
профессиональный комплекс, досаждающий ему, неизлечимый, выводящий из
себя, ибо, рассуждая здраво, Ельский знает, что мало кто среди сослуживцев
может быть столь спокоен за свое место. Да что поделаешь! С нервами не
сладишь! Ельский выкручивается, говорит, что расскажет вечером.
верх независимо от ее воли.
в ответ она расхохочется ему в лицо: "Тоже мне новость!" Что он
беспокоится за нее? Значительно тише и с тревогой в голосе, очень
серьезно, словно впервые, Ельский начал:
хотели бы тут, в одном местечке под Варшавой, взяться за евреев. Умоляю
вас...
моя вина, что вообще дойдет до этого, раз я знаю, но не препятствую. Но
все это касается куда более сложной политики. В конце концов наше
правительство тогда может разрешить себе антисемитизм, когда к тому
принуждает его общественное мнение. Дело уже решенное, сейчас по некоторым
соображшиям оно позволит принудить себя. Но бога ради, вы-то держитесь в
стороне. Вы же обещали, что у вас будет только салон.
если вы салон этот превратите в притон, если из этого салона по ночам вы
будете ускользать на какие-нибудь акции...
родителях.
проповедника:
на заботливый тон, - чтобы вы все продумали и установили бы для себя
какую-то границу. Ученые, художники, церковники, аристократия должны
заниматься политикой, разумеется, но не доводить дело до тюрьмы. Не далее,
чем до ее порога.
обязана вам за то, что вы с нею, княжна Медекша! Зачем же становиться
рядовым, самой заурядной ее работницей.
и смягчаясь, тронутая его заботой.
придала кое-каким намекам Чатковского и других определенность,
географическую точность. Но открытие Ельского не обрадовало. Этого еще не
хватало-устроить погром в местечке, где полно евреев. Политически выбор
верен, но со стратегической точки зрения он может обернуться провалом. Ни
капельки тут смысла! И зачем это все Кристине! Он хотел протянуть к ней
руки. но потом скрестил их. Он все глубже погружался в печаль, которую
рождало ощущение безнадежности и сознание того, что уже поздно! Что надо
тотчас же уходить-и опять во вред делам! Ельский гак ясно понимал свою
личную правоту, что с минуты на минуту в нем росла неприязнь к Кристине,
словно все рассыпалось в sipax из-за того, что она не желает взглянуть на
план, который и ей в конце концов показался бы бесспорным. Какой это,
собственно, план? Жизни, поведения!
душу, которую не нужно ублажать насилием. Ему хотелось, чтобы она приняла
его. И он успокоился бы. Но он ведь вился вокруг Кристины как раз потому,
что она была совершенно другой. И именно такой он и восхищался. Правда, не
деятельностью, не поступками и не ее вмешательством в жизнь. Ей, стало
быть, надо бы и перемениться, и оставаться такой, какой она была до сих
пор, вести себя иначе, сохраняя в то же самое время верность своей натуре.
Это было недостижимо. Согласиться с этим он не мог, хотя все лучше и лучше
отдавал себе в том отчет.
какого-нибудь не удастся в ней поправить. Неужто все в ней надо признавать
необходимым. Неужто же она и впрямь не могла бы по-прежнему вести свою
бурную жизнь, если бы хоть чуть больше берегла ее? Она призналась
Ельскому, что на Свентокшиской улице в последний раз два окна разбила она.
складывается ее жизнь. От подобных штучек она ни за что не откажется. И
просить не стоит. В лучшем случае сделает и не признается. Если бы! По
крайней мере никто хоть не знал бы.
Теперь-то даже и впрок. Уже трезвонит об этом Отвоцке. Боже милостивый!
Себя он жалел или их? Останется у нее еще на минутку. Может, это у него
пройдет.
Брамуре. Это колоссально! Совершеннейшая Азия, какая дикость. И сколько же
этого! Поезд продирался и продирался через чащу. Пешком, наверное, за день
не пройдешь из конца в конец. И вот там, где-то на полпути, промелькнул
какой-то огромный белый дворец.
Но она была настолько горда, что никогда не выказывала своих истинных
чувств.
Усадьба, титул, старина для нее что красная тряпка. Кристина никогда не
пропускала случая поиздеваться над такими нещами. Но он не станет сегодня
ловить ее на том, что она непоследователы.а и кощунствует. Ельскому
хотелось, чтобы мысли се заблудились в пуще на Брамуре. Судясь с
государством, Мсдскщи, казалось, имели все козыри на руках. Правительство
ставило лишь на го, чтобы вернуть пущу как можно позже. В конце концов
леса эти достанутся ей. Зачем? Чтобы в случае чего было 1де прятаться от
полиции! Он и сказал ей об этом.
равнодушным, чем ей хотелось бы то показать.
Березин Федор
Конан-Дойль Артур
Верещагин Олег
Перумов Ник
Посняков Андрей
Лукин Евгений