- Боюсь, что долго,- отозвался директор невесело
пожелтел, жаловался на слабость и постоянную тошноту, и даже водка не
радовала его и не утешала, как прежде
повесил лампадку, читал Библию, плакал и много молился
вмешивался, но однажды, перехватив его удивленный взгляд, больной грустно
произнес:
- Когда у меня стояли настоящие иконы, я на них не молился
исповедовался молодому священнику. Попик торопился и что-то строго и спешно
ему выговаривал, а скульптор целовал холеную руку и плакал
религия, ни суетные священники. Все было фальшивым, недостойным и мелким,
жалким суррогатом той истинной веры, что хранилась в таежном
скиту
- Этот мир обречен. Никто его не спасет и ничего не изменит. Но скоро мы
найдем еще одного человека и уйдем туда, где нет ни твоего Божественного
учителя, ни Муна, ни кришнаитов, ни обмана, ни зла, где люди живут, как
братья и сестры, будто ничего не произошло в обезумевшем мире. Там к твоим
пальцам вернутся прежние упругость и ловкость, и из камня, дерева и глины ты
станешь делать скульптуры Спаса и Богородицы. Мы украсим ими древнюю
моленную, и люди истинной веры принесут им свои молитвы
как я тебя люблю и за одну только нашу дружбу так судьбе благодарен, что со
всем остальным готов смириться
когда увидишь..
жизнь торопился и дорожил каждой минутой, потому что знал, что рано умру
дал мне большого таланта, а те малые крохи, что у меня были, я бездарно
промотал. Что делать, я слишком поздно это понял. Когда я умру, ты найдешь у
меня под изголовьем конверт. Это единственное, что я взял из дома. Уничтожь
его. Не заглядывай туда, уничтожь - и все. Давать клятвы - грех, но прошу
тебя - поклянись, что так сделаешь
это его обычной мнительности
ходил в университет и на правах вольнослушателя присутствовал на лекциях,
встречая среди профессоров тех людей, что когда-то приезжали в Бухару и
тщетно пытались выдавить из затворников хоть одну книгу или икону
не дают денег, все самое ценное вывозится или само уезжает на Запад. И их
жалобы все больше укрепляли директора в правильности выбранного им пути. Но
больше всего его заинтересовали лекции, которые читал известный биолог
академик Рогов, хотя касались они более широких вопросов устройства мира
Глава IV. Апокалиптики и нигилисты
Как это часто водится на Руси, человек весьма деспотичный в отношениях с
близкими, Виктор Владимирович по своим политическим убеждениям был
последовательным либералом. "Я не разделяю ваших убеждений, но готов отдать
свою жизнь за то, чтобы вы могли их свободно высказывать" - вот был девиз,
которым он руководствовался. Хотя он никогда не принадлежал ни к
диссидентам, ни к правозащитникам, идей их не разделял, считал сумасбродными
и для России неприемлемыми, тем не менее преследование оппозиционеров его
раздражало, и он подписывался под всеми письмами в их защиту. Вероятно, по
этой причине его ученая карьера не имела такого блеска, какого он
заслуживал, его, как могли, придерживали и все-таки зажать совсем не могли
логического конца идей
требовалось, потому что, кроме порабощения общественного, позволявшего,
однако, сохранить свое "Я", пускай даже ценой отказа от карьеры,
существовало еще более тонкое и лукавое порабощение. Странно, но люди в
массе своей не казались ему более свободными - он чувствовал в них вирус
стадности. Они стали необыкновенно внушаемы, и любой подонок, сумей он на
этой внушаемости сыграть, мог бы добиться того, что никаким большевикам и не
снилось. Еще в ту пору, когда два следователя были национальными героями, а
вся страна затаив дыхание смотрела, как ей морочат голову, почудилось ему,
что опасность не в коммунистах недобитых кроется, независимо от того, брали
они взятки или нет, а в чем-то другом, менее очевидном, но куда более
значительном. Или, вернее, что коммунисты - это лишь частный случай
соблазна, принимающего самые различные формы, и Бог весть, к каким
последствиям эта незащищенность от новоявленных пророков могла привести
государство, сколь ни крепло на зависть соседям, сектанты все разрушали
диссидентов, секты "новых русских" и Божественного Искупителя - как по
заколдованному кругу мчимся, и снова спотыкаемся, и вниз скатываемся. Есть
что-то завораживающее в этих учениях, и вовлекаются в них самые чистые души,
а над ними стоят проходимцы и чужой чистотой пользуются. Сектантство и хаос,
которые суть две стороны одной медали, пугачевщина и аскетизм, громадное
пространство российское и тупорылая власть - вот и лихорадит русского
человека, которому слишком неуютно живется меж двух полюсов. Всегда берется
за абсолют одна крайность, доводится до абсурда, и тогда проливается кровь
крайностей уберечь
котором хотя бы из-за Маши пекся, он думал, что когда страна упадет совсем
низко, когда раствор этого пещерного хаоса перенасытится, то по одной жизни
ведомым законам начнется обратное - кристаллизация. Разобщенные люди
потянутся друг к другу, захотят закона и власти, и вот тогда-то все и
решится. Тогда и потребуются те, кто имеет нравственную силу, здоровье и ум,
чтобы не дать новому сектантству взять верх. А для этого надо сейчас в
подполье хранить и поддерживать огонь, пока бушует непогода. Возрождение
будет медленным и нескорым, но оно придет неизбежно. Только не видел
академик никого, кто бы это возрождение мог начать,- видел стадо, но не было
пастырей. Он глядел поверх жестокости и крови - глядел в будущее и силился
понять, к кому придут люди, которым надоест друг друга убивать. И не видел
втором" больше всего тревожили дети, так и Рогова ужасало то, что пустели
университеты, не было тех пытливых глаз, что раньше встречались на лекциях,
не было прежних вопросов, неожиданных, прямых и резких, на которые как
ответить не знаешь. Скучно стало лекции читать, не для кого, и только
странноватый, худо одетый бородатый мужчина лет сорока, то и дело терзавший
его и на лекциях, и после лекций вопросами, ободрял Рогова
Потерявший всех своих учеников, он нашел в нем благодарного слушателя. Так
ненадолго они познакомились, и Рогову даже жаль было, что этот способный
человек, оказывается, бывший директор лесной школы, работает дворником. В
прежние времена, размышлял Виктор Владимирович, интеллигенция в дворницкие
шла, чтобы душой не торговать и себя сохранять,- нынче же чего таиться и за
доблесть измену духу считать? Теперь в школе работать и беднее, и менее
престижно, чем в дворницкой, стало, так, значит, там теперь твое место, если
ты учитель по совести. Но вразумительного ответа на столь прямо поставленный
вопрос не услышал академик, кроме уклончивого намека на то, что есть у
дворника своя гипотеза, которую надлежит ему проверить на практике, прежде
чем предавать огласке. Ибо гласность поспешная, как показывают события, ни к
чему хорошему не приводит
пора, когда многие горячие умы о русской будущности и русской старине
толковали. Так и сяк ее видели, ссорились, ругались, и спор их был
отголоском давней распри о том, куда должна идти Россия - на Запад или на
Восток. Дворник отстаивал идею национального своеобразия, толковал об
исторической ошибке и необходимости историю повернуть, пока не поздно,
вспять, вернуться к развилке, когда не по той дороге пошли, и сделать наново
правильный выбор, и самыми распоследними словами поносил Петра Романова
славянофильством, в котором тоже - справедливо, нет ли - определенное
сектантство угадывал и приводил в качестве примера Пушкина, еще задолго до
эпохального спора примирившего два течения отечественной мысли
погрозить пальцем злосчастному императору, но взорвать его памятник и не-
ожиданно разразился целой лекцией:
- Мы, русские, взяли на себя непосильную ношу, когда приняли православие
вслед за дряхлой и слабой Византией и отгородили себя от европейской
цивилизации. Византийская религия нежизнеспособна и совершенно не
приспособлена для какого бы то ни было развития. Однако молодая и бодрая
Русь сумела переплавить эту мистику, преобразовать в мощнейшее созидание и
поставить православие на службу собирания азиатских земель. Православие у
русских было совершенно иным, чем у византийцев. Никон же отринул все самое
крепкое, что было в народе, и заменил аскетичное двуперстие дряблой и
Шилова Юлия
Громыко Ольга
Куликов Роман
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Беляев Александр