Чтение 24–й страницы книги ~Рецидивист~

– Вот все мне одно и то же твердят: вас они знают, а друг друга первый раз в жизни увидели. Это как объяснить:

– У меня работы нет, – тяну я свое. – Только что из заключения освободился. Бродил вот по городу, чтобы время убить.

– Как странно! – удивляется он. – Значит, вы в заключении находились?

– С каждым случиться может.

– Не стану допытываться, за что, – говорит он. А на самом деле, конечно, дает понять, что мне, то есть не мне, а миссис Грэхем, которая мужчиной переоделась, нет необходимости придумывать все новые и новые байки – разве что это удовольствие доставляет.

– Уотергейт, – сказал я.

– Быть не может! – Очень его это поразило. – Я вроде бы всех до одного знаю, кого за Уотергейт посадили. – Потом выяснилось, что он не просто всех по именам знал, а со многими был коротко знаком, уж куда короче, взятки им давал в виде незаконных пожертвований на избирательную кампанию и защитникам их кое-что подбрасывал, когда начались процессы. – Как же это я ни разу про Старбека не слышал, хоть про Уотергейт толковано-перетолковано?

– Не знаю, – сказал я, а глаза все так же потуплены. – Такое чувство, словно я в музыкальной комедии сыграл, и критики в восторге, обо всех исполнителях взахлеб пишут, а меня забыли. Найдите старую программку, я всем свою фамилию в ней покажу.

– Отсиживали-то, наверное, в Джорджии?

– Там. – Видимо, знал об этом, потому что Рой М. Кон кое-что про меня выяснил, прежде чем в участок за мной ехать.

– Тогда с Джорджией все понятно.

А что там может быть непонятно с Джорджией, хотел бы я знать?

– Так вот где вы с Клайдом Картером познакомились, и с Кливлендом Лоузом, и с доктором Робертом Фендером.

– Угу, – говорю. И что-то страшно мне стало. С чего бы этому бонзе, который ворочает одной из самых крупных корпораций в мире, интересоваться каким-то жалким арестантиком? Или он подозревает, что я кое-что такое знаю про Уотергейт, о чем пока еще никто не пронюхал? В кошки-мышки он со мной поиграть, что ли, выдумал, прежде чем меня лапой своей прихлопнет?

– А вот Дорис Крамм, – говорит, – ее вы, конечно, тоже знаете?

Как хорошо, что я о ней понятия не имею! Ни в чем я не виноват, разве нет? Напрасно, значит, он против меня плел. Ошибочка у него вышла, в два счета докажу. Не знаю я никакой Дорис Крамм. «Нет, – чуть не заорал я, – никакой Дорис Крамм я не знаю!»

– Так ведь вы же меня упрашивали не увольнять ее из компании «Американские арфы».

– Ничего подобного, – говорю.

– Извините, сам не понимаю, с чего это я.

И тут меня настоящий ужас охватил, потому что я понял, что на самом-то деле эту Дорис Крамм знаю. Так секретаршу ту зовут, старуху древнюю, которая в выставочном зале рыдала да слезы размазывала у себя за конторкой. Но не дождется он, чтобы я признался, пусть и не надеется!

А он-то знает, что я ее знаю, вот какие дела! Все он знает!

– Хочу вас обрадовать, – говорит, – я сам ей позвонил и сказал, что она может не уходить на пенсию, если не хочет. Пусть себе работает, пока не надоело. Чудненько все получилось, да?

– Нет, – отвечаю. А что тут ответишь? У меня этот выставочный зал стоит перед глазами. И все кажется, что я там был лет тысячу назад, может быть, в какой-то другой своей жизни, еще до того, как мне на свет родиться. Там еще Мэри Кэтлин О’Луни со мной вместе была. Арпад Лин – ему же все известно – сейчас вот и ее назовет.

Весь этот кошмар, который вот уже целый час продолжается, вдруг предстал передо мной как цепь логически связанных событий. Я знаю что-то такое, чего не знает даже Лин, никто в мире на знает, кроме меня. Вообразить невозможно, но так оно и есть: Мэри Кэтлин О’Луни и миссис Джек Грэхем – одно лицо.

И тут Арпад Лин берет мою руку, подносит ее к губам и целует.

– Прошу меня извинить за то, что я угадал, кто вы такая, мадам, – говорит, – но смею думать, вы нарочно переоделись довольно небрежно, чтобы легче было догадаться. Будьте уверены, тайна останется между нами. Для меня великая честь, что наконец вижу вас перед собой.

Опять поцеловал мне руку, ту самую руку, за которую нынче утром цеплялась своими грязными пальцами Мэри Кэтлин.

– Да и давно пора было нам повидаться, мадам, – все не успокоится Арпад Лин. – Мы уж столько лет прекрасно работаем вместе. Давно пора было встретиться.

До того мне стало противно, что меня целует этот автомат ходячий, – я и вправду как самая настоящая королева Виктория себя повел! Изъявил ему поистине королевское неудовольствие, хотя выразил его словами, всплывшими из кливлендского моего детства, когда с мальчишками мяч гонял. «Соображаешь, – говорю, – что несешь? Нашел себе бабу с яйцами!»

Говорил уже, никакого чувства собственного достоинства у меня не осталось за последние годы. А этот Арпад Лин за какие-то секунды все свое достоинство растерял, так ему и надо, ведь подумать только, этакий получился ляпсус!

Побледнел он, слова выговорить не в состоянии.

Попробовал в руки себя взять, но не очень-то у него получилось. Ему бы извиниться, так нет, уж слишком все случившееся его потрясло, куда только весь лоск да шарм подевался. И так, и сяк крутит, до истины хочет добраться.

– Но ведь вы с нею знакомы, – процедил он наконец. А в голосе смирение чувствуется, признал он для себя то, что теперь и мне становилось понятно: я-то, если захочу, посильнее его могу сделаться.

И я все его сомнения на этот счет развеял.

– Хорошо знаком, – говорю. – Она, будьте уверены, все сделает так, как я скажу. – Это я, однако, лишку хватил. Очень уж хотелось его на место поставить.

Хотя он и без того еле на ногах стоит. Между его божеством и им самим втерся кто-то третий. Теперь самое время ему голову понурить.

– Прошу вас, – сказал он после долгой паузы, – вы, пожалуйста, замолвите за меня словечко, если случай представится.

А мне больше всего на свете хотелось теперь высвободить Мэри Кэтлин О’Луни из той призрачной жизни, в которую ее увлекли демоны сознания. Я знал, где ее отыскать.

– Слушайте, – сказал я вконец расстроенному Лину, – вы не в курсе, где сейчас можно пару башмаков купить, поздно ведь уже?

Ответил мне он так, словно вещал оттуда, где я скоро окажусь, из лабиринтов глубоко под Центральным вокзалом:

– Нет проблем.

23

И вот пожалуйста: спускаюсь в эти лабиринты по железной лестнице, предварительно удостоверясь, что никто за мной по пятам не следует. Пройду несколько шагов, остановлюсь и голос подам: «Мэри Кэтлин! Это, я Уолтер. Слышишь, Мэри Кэтлин?»

Спросите: а что на ногах-то у меня было? Шикарные кожаные туфли со шнурками, завязанными бантиком. Мне их Декстер дал, десятилетний сын Арпада Лина. Как раз мой размер. Декстеру они для танцевальной школы были нужны. А теперь он туда не ходит. Предъявил свой первый ультиматум родителям, и с успехом: или, говорит, забирайте меня из танцевальной школы, или с собой покончу. Так он эти уроки танцев ненавидел.

Миленький такой был мальчик, стоит в пижамке, а поверх купальный халат наброшен, он только что поплавал в гостиной, где бассейн. Столько сочувствия ко мне проявил, жаль ему стало старичка, которому на маленькие ножки нечего надеть. Я словно добрый эльф из сказки, а он тот самый принц, который подарил эльфу чудесные бальные туфельки.

Красивый он необыкновенно. Глаза большущие, карие. А на голове словно черные кольца одно в другом уложены. Все бы отдал за такого сына. Хотя и то сказать, мой-то сын все бы отдал за такого отца, как Арпад Лин.

Правильно, так и нужно.

– Мэри Кэтлин, это я, Уолтер, – кричу. – Уолтер это, слышишь?

Спустился до самого конца, и тут меня ждало первое предзнаменование, что не все так уж замечательно. Сумка у лестницы лежит с надписью «Блумингдейл», а из нее тряпье вываливается, оторванная голова куклы и журнал «Вог», издаваемый корпорацией РАМДЖЕК.

Встряхнул я эту сумку, все высыпавшееся обратно затолкал, как будто больше ничего и не требуется – теперь все будет в порядке. И вдруг вижу на полу кровь. Ее-то обратно не вольешь, раз пролилась. А дальше еще кровь, и еще – всюду.

Не хочу страх на вас наводить без толку, не стану добиваться, чтобы у вас мурашки по спине забегали, пока будете читать, как я обнаружил Мэри Кэтлин с отсеченными руками, которая обрубками на меня машет. На самом-то деле ее просто сбила на Вандербильт-авеню машина с шашечками, а от помощи врача она отказалась – не волнуйтесь, мол, пустяки.

Хотя совсем даже были не пустяки.

Тут, может быть, ирония судьбы дала себя знать, хотя в точности я этого не знаю. Но весьма, весьма вероятно, что Мэри Кэтлин сбил таксомотор из ей же принадлежащей компании.

Нос у нее был сломан, потому и пролилось столько крови. Да и похуже были переломы. Не могу сказать, какие именно. Ей же кости переломанные никто не пересчитывал.

Она в туалет забилась, в кабинку. Я по пятнам крови догадался, в какую. Никаких не было сомнений, она там или не она. Из-под дверцы кеды ее бейсбольные видны.

Ладно, спасибо еще, что труп не валяется. Прокричал я опять: «Уолтер это, чего ты боишься?» Тогда она задвижку отодвинула и открыла дверцу. Не нужно ей было по этим делам, просто сидит на стульчаке, как на табуретке. Хотя лучше бы уж по назначению попользовалась, до того чувствовала себя оскорбленной жизнью. Кровь из носа больше не идет, но вот усики у нее появились, прямо как у Адольфа Гитлера.

– Бедняжка ты моя, – говорю.

Похоже, не очень-то она и расстроилась, что так выглядит.

– Конечно, бедняжка, – отзывается. – И мать моя была бедняжка. – Вы ведь помните, ее мать умерла от заражения радием.

– Кто это тебя так?

Она мне про это такси рассказала. Только что, говорит, отослала письмо Арпаду Лину, подтвердив все свои распоряжения, сделанные по телефону.

– Давай я скорую вызову, – предложил я.

– Нет, не нужно. Не беспокойся.

– Но тебе же к врачу надо!

– Еще чего, давно к врачам не хожу.

– Так ведь сама же себе диагноз не поставишь?

– Умираю я, Уолтер, – говорит. – Какой еще диагноз?

– Последней умирает надежда, – сказал я и уж чуть было по лестнице наверх не кинулся.

– Не смей снова оставлять меня одну! – кричит она.

– Я жизнь тебе хочу спасти.

– Сначала послушай, что я тебе должна высказать, – остановила она меня. – Сидела я вот тут, думала: Господи, после всего, что выпало пережить, после всего, чего добивалась, ни души рядом, чтобы выслушать мою последнюю волю. Побежишь сейчас за Скорой, так не с кем будет по-английски двумя словами переброситься.

– Дай я тебя поудобнее устрою, – предложил я.

– Мне и так удобно. – В общем-то так оно и было. Тряпья на ней много всякого понаверчено, согревает. А головкой прислонилась к стенке кабины, лоскутья подушкой служат.

Обитаемое пространство вокруг нас время от времени содрогалось от грохота. Что-то еще там, наверху, умирает, а именно – железнодорожный транспорт Соединенных Штатов. Полупараличные локомотивы волокут за собой совсем парализованные вагоны – отправляются, прибывают.

– Мне твоя тайна известна, – говорю я ей.