дороги возвышалось огромное колесо, из- под которого торчали очень
худые длинные ноги. Марк обратился к ногам, чтобы узнать, где
скрывается тот, к кому его уже не раз посылали нетерпеливым взмахом
руки - там, там... Голос из-под колеса пробубнил, что следует идти
дальше, но при этом постараться не наступить на оголенные провода
слева от правой ноги, и не задеть раскаленную спираль, что справа от
левой руки. Марк только решился, как раздался оглушительный треск,
полетели оранжевые искры, спираль потемнела, ноги дернулись и
замерли. Марк уже высматривал, кого призвать на помощь, вытащить
обугленный труп, как тот же голос выругался и заявил, что теперь
беспокоиться нечего - шагай смело. Марк перешагнул, перепрыгнул,
подполз, пробрался к узкой щели и заглянул в нее.
Там, стиснутый со всех сторон приборами, сидел за крошечным столиком
человек лет сорока с красивым и энергичным лицом. Он быстро писал,
откладывал написанный лист, и тут же строчил новый - без остановки,
не исправляя, не переделывая, и не задумываясь ни на секунду. Из
кончика пера струилась черная ниточка, извиваясь, ложилась на
бумагу, и нигде не кончалась, не прерывалась... Эта картина
завораживала, напоминая небольшое природное явление, не бурный,
конечно, вулкан с огнем, камнями и злобной энергией, а то, как
молчаливо, незаметно, без усилий извергает прозрачную субстанцию
паук - она струится, тут же отвердевает, струится...
Марк стоял, очарованный стихийным проявлением процесса, который
давно притягивал его. Ручка казалась продолжением руки, нить словно
исходила из человека.
3
Тут он поднял глаза и улыбнулся Марку, весело и беззаботно. Он
действовал свободно и легко, охотно прерывал свое извержение и,
также без видимых усилий, продолжал с того слова, на котором
остановился. Он явно умел отрываться от земли, это Марк понял сразу.
Но не так, как его кумир, великий Мартин - тот грубо, тяжело, с
видимым усилием поднимался, волоча за собой груду идей, вороха
экспериментов, но уж если отрывался, то, как орел, уносил в когтях
целую проблему, огромный вопрос, чтобы в своем одиноком гнезде
расправиться один на один, расклевать вдрызг и снова расправить
крылья... таким его видел верный ученик, простим ему некоторую
высокопарность. В отличие от первого Учителя, этот гений, звали его
Штейн, умел чрезвычайно ловко округлить и выделить вопрос, вылущить
орешек из скорлупки, вытащить изюм из булки и, далеко не улетая,
склевать своим острым клювиком, и снова, к другому созревшему плоду
- расчетливо, точно зная, что уже можно, а что рано, что назрело, а
что сыро... не преувеличивая силу своих небольших крыл, он
действовал спокойно и весело, и жизнь в бытовом смысле совсем не
презирал. Он относился к типу, который прибалты называют "лев
жизни"... ну, не лев, а небольшой такой, красивый львишка, смелый в
меру, циничный по необходимости, не лишенный совести и доброты - не
забывая себя, он старался помочь другим.
4
Десять минут, оставшиеся до семинара, пролетели как во сне.
- Да, да, возьму, завтра приступайте. Парение? Весьма своевременно,
сам думал, но на все не хватает. Химия? - это здорово! Хотя меня
больше волнует физическая сторона... Впрочем, делайте, что хотите,
главное, чтобы жизнь кипела! Нет, нет, ни денег, ни приборов, ни
химии - ничего. Но есть главное - я и вы, остальное как-нибудь
приложится! Мне интересно знать о жизни все, все, все... Но вот что
главное - Жизненная Сила! Пора, пора от мутного философствования
переходить к молекулам, расчетам. Да, да, три вопроса, это я
поставил, что скрывать. Что, Где... Некоторые спрашивают - Зачем, но
это не для меня. Мой вопрос - КАК? Что она такое? Что за материя
такая, в которой рождается эта удивительная страсть? Где? Мне
совершенно ясно, что в нас, в живых существах! Впрочем, есть и
другое мнение. Ох, уж эти лже... КАК она действует, как заставляет
нас барахтаться, карабкаться, упорствовать?..
Он поднял красивые брови, всплеснул руками:
- Как только она ухитряется сохраниться в еле теплящемся теле? Как
на спине сигающего в ледяную пропасть мира удерживается теплая и
нежная красавица? А парение? - лучший ее плод, творчество и разум?..
Сбросить покровы мистики и тайны! Ах, этот Шульц! Бедняга... Ну,
ничего, скоро разделаем его под орех, зададим перцу, трезвону, дадим
прикурить малахольному мистику! Очаровательная личность. Жаль
только, мозги набекрень.
Он сверкнул очами -"дерзайте, как я!" - и сильной рукой распахнул
спрятанную за креслом дверь. Перед Марком лег широкий пустынный
коридор.
- Не бродите по закоулкам, вот дорога - налево буфет, направо
лестница. Спускайтесь в зал, а я соберу заметки, и за вами.
И подмигнув, добавил: - Бодрей смотрите, бодрей! Наука баба веселая,
и с ней соответственно надо поступать. Еще поговорим, когда уляжется
пыль от этих потасовок.
5
Ошеломлен и очарован, Марк двигался в сторону, указанную новым
учителем. Штейн представлялся ему мудрым, но дряхлым, а этот полный
сил "лев жизни" поразил его. Он вспомнил слова Штейна - "у смерти
временные трудности возникают, это и есть жизнь" - и еще раз
удивился остроте и смелости мышления, хотя сама идея показалась
спорной - так сложно и красиво умирать?.. А образ нежно-розовой девы
на спине могучего черного быка?.. Чего только он не услышал за эти
счастливые минуты!
Везет человеку! Между неразумными порывами молодости и мудрой
дряхлостью случается довольно узкая щель, в которой норовит
задержаться каждый неглупый и не совсем опустивший руки человек...
Штейн был активен, но не нагл, дерзок, но до унижения седин не
доходил, восставал против авторитетов, но и должное им отдать умел,
поднимал голос за справедливость, но без крика и безумств, помогал
слабым - если видел, что жизнь еще теплится, неугодных не давил, но
обходил стороной, от сильных и страшных держался подальше... если не
очень были нужны... Но умел и стерпеть, и промолчать, жизнь смерти
предпочитал всегда и везде, и даже на миру, где вторая, утверждают,
красна. Это был идеальный гармоничный человек какой-нибудь эпохи
возрождения, небольшого ренессанса в уютной маленькой стране, он там
бы процветал, окружен всеобщим уважением, может, министром стал
бы... А здесь, в этом огромном хаосе? Его знали в узком кругу, в
тридцать доктор, в сорок академик, в сорок два злостный космополит и
неугодный власти человек... Потом страсти улеглись, он выжил,
выплыл, сбит с толку, испуган, зато весь в своем деле. Потом слава -
и снова запрет и гонения, он домашний гений, не выездной... Еще
что-то... Он на рожон не лез и каждый раз потихоньку выныривал,
потому что уходил глубоко на дно, хватался за свое дело, как за
соломинку, берег свой интерес. Он жизнь любил за троих, в двух
жизнях потерпел крах, но еще одна осталась, а тут вдруг стало легче,
светлей, он воспрял...
С Глебом они друг другу цену знали, оба профессионалы: Штейн в
теориях жизни, Глеб в жизненной практике, и потому сталкивались
редко. Один ничего не просил, другой ничего не предлагал, терпимые
отношения... если не считать глубокой, тайной неугасимой ненависти,
которую испытывают приковавшие себя к телеге жизни, к тем, кто одной
ногой не здесь.
Итак, Марк без памяти от радости спускается в зал, уже у цели. Тем
временем Аркадий шел туда же, но своим путем.
6
Из гордости и особой деликатности он, что-то пробурчав, исчез у
входа в Институт прежде, чем Марк успел узнать, куда он бежит, и
почему бы не продолжить путь вместе. Аркадий не хотел, чтобы Марка
видели с ним, он был уверен, что подмочит репутацию подающему
надежды юноше: во-первых, нищий старик, во-вторых, пусть
реабилитирован, но нет дыма без огня, в-третьих... он сам был горд и
не хотел чувствовать себя сопровождающим, все равно при ком - он был
сам при себе и это положение с гордостью и горечью оберегал.
Вообще-то у него не было простой бумажки - пропуска, и он предвидел
унижение. Вернее, пропуск был, но давно просрочен, а добиваться
снова разрешений и печатей ему было тоскливо и тошно, хотя лежал
где-то в закромах у кадров клочок бумаги с бисерными строчками, и
давно следовало выдать ему бессрочное свидетельство, если б не
Руфина. Эта дама с широкими плечами и багровым от переедания лицом
не терпела Аркадия: во-первых, правильно, нищий, во-вторых,
бестактно вернулся из неизвестности и еще на что-то претендует,
в-третьих, обожая Глеба, она не меньше обожала и Евгения, а тот в
своей обычной манере - "Руфиночка, каторжник плюс жидовская морда,
отшей, милая, отшей!" Она пыталась защитить от каторжника парадный
подъезд, пусть шастает в области провала, с этим, видно, ничего не
поделаешь... но Аркадий нагло входил и выходил через официальные
двери. Он ухитрялся появляться там, где его не должно было быть!
Опять выходит, трясет лохмотьями, напускает паразитов на главный
ковровый путь! Она бессильно наблюдала из зарешеченного окна, меж
пыльных фикусов, с фиолетовым от ненависти лицом. Опять!
7
Перед семинаром разный чужой народ толпился в вестибюле, и Руфине,
заметившей старика из окна, нужно было секунд двадцать, чтобы
поднять тяжелый зад, подойти к двери, кликнуть охрану... Все это
Шилова Юлия
Шломо Вульф
Эриксон Стивен
Володихин Дмитрий
Березин Федор
Шилова Юлия