Чтение 24–й страницы книги ~Ремесло~

Мы поселились в одной из русских колоний Нью-
Йорка. В одном из шести громадных домов, занятых
почти исключительно российскими беженцами.

У нас свои магазины, прачечные, химчистки,
фотоателье, экскурсионное бюро. Свои таксисты,
миллионеры, религиозные деятели, алкоголики,
гангстеры и проститутки.

СОЛО НА УНДЕРВУДЕ

Напротив моего дома висит объявление:

•Переводы с английского на русский и об-

ратно. Спросить Риту или Яшу. Также прода-

ется итальянский столик на колесах... "

Кроме нас в этом районе попадаются американские евреи,
индусы, гаитяне, чернокожие. Не говоря, разумеется, о
коренных жителях.

Коренных жителей мы называем иностранцами.
Нас слегка раздражает, что они говорят по-английски.
Мы считаем, что это -- бестактность.

К неграм мы относимся с боязливым пренебрежением.
Мы убеждены, что все они насильники и
бандиты. Даже косоглазая Фира боится изнасилования.
(Я думаю, зря. ) Она говорит:

-- Зимой и летом надеваю байковые рейтузы...

СОЛО НА УНДЕРВУДЕ

В Союзе к чернокожим относятся любовно

и бережно. Вспоминаю, как по телевидению де-

монстрировался боксерский матч. Негр, чершлй,

как вакса, дрался с белокурым поляком. Мос-

ковский комментатор деликатно пояснил:

"Чернокожего боксера вы можете отли-

чить по светло-голубой каемке на трусах... "

Как-то мы с Фирой разговорились возле лифта.
Фира пожаловалась на свое одиночество. Давала, говорит,
объявление в газету -- никакого эффекта. Все
приличные мужчины женаты. А годы идут...

Мне захотелось чем-то ее утешить.

-- Ты, -- говорю, -- еще встретишь хорошего человека.
Не отчаивайся. У меня с женой тоже были
всякие неприятности. Мы даже чуть не развелись. А
потом все наладилось.

-- Я твою жену хорошо понимаю, -- откликнулась
Фира, -- каждая русская баба в Америке держится
за свое говно. В любом случае -- чужое еще хуже.
Вот попадется какой-нибудь шварц...

Кстати, негры в этом районе -- люди интеллигентные.
Я думаю, они нас сами побаиваются.

Однажды Хася Лазаревна с четвертого этажа забыла
кошелек в аптеке. И черный парень, который там
работал, бежал за Хасей метров двести. Будучи
настигнутой, Хася так обрадовалась, что поцеловала
его в щеку.

Негр вскрикнул от ужаса. Моя жена, наблюдавшая
эту сцену, потом рассказывала:

-- Он, знаешь, так перепугался! Впервые я увидела
совершенно белого негра...

В общем, район у нас спокойный. Не то что Брайтон
или даже Фар Раковей. Многие из русских эмигрантов
научились зарабатывать приличные деньги.

Наиболее удачливые купили собственные дома.

А неудачники поняли главный экономический закон.
Хорошо здесь живется миллионерам и нищим.
(Правда, миллионером в русской колонии считают
любого терапевта, не говоря о дантистах. ) Много и
тяжело работают представители среднего класса. Выше
какого-то уровня подняться нелегко. И ниже определенной
черты скатиться трудно.

Самые мудрые из эмигрантов либо по-настоящему
разбогатели, либо вконец обнищали. А мы с женой
все еще где-то посередине. Сыты, одеты, бывали в
Европе. Меню в ресторане читаем слева направо.

А ведь первую кровать я отыскал на мусорной
свалке. То. да, четыре года назад мы оказались в
совершенно пустой квартире. Хорошее было время...

МЫ СТРОИМ ПЛАНЫ

Перед отъездом все мои друзья твердили:

-- Главное, вырваться на свободу. Бежать из
коммунистического ада. Остальное не имеет значения.

Я задавал им каверзные вопросы:

-- Что же ты будешь делать в этой фантастической
Америке? Кому там нужен русский журналист?

Друзья начинали возмущаться:

-- Наш долг -- рассказать миру правду о коммунизме!

Я говорил:

-- Святое дело... И все же, как будет с пропитанием?

В ответ раздавалось:

-- Если надо, пойду таскать мешки.,. Тарелки
мыть... Батрачить...

Самые дальновидные неуверенно произносили:

-- Я слышал, в Америке можно жить на государственное
пособие...

Лишь немногие действовали разумно, то есть --
постигали английский, учились водить машину.
Остальные в лучшем случае запасались дефицитными
товарами.

СОЛО НА УНДЕРВУДЕ

Мой друг Шулькевич вывез из Ленинграда

семь ратчноных отрезов на пальто. Впослед-

ствии на Западе сшил. говорят, ". ч них чехол

для микроавтобуса..

И все же большинство моих друзей, главным образом,
рассуждало на философско-политические темы. Был такой
популярный мотив в рассуждениях:

-- Мы уезжаем ради своих детей. Чтобы они
росли на свободе. Забыли про ужасы тоталитаризма...

Я соглашался, что это веский довод. Хотя сам
уезжал и не ради детей. Мне хотелось заниматься
литературой.

Знакомый журналист Дроздов говорил мне:

-- Лично я, старик, устроен неплохо! Но дети! Я
хочу, чтобы Димка, Ромка и Наташка выросли свободными
людьми. Ты меня понимаешь, старик?

Я вяло бормотал:

-- Что мы знаем о своих детях? Как можно предвидеть,
где они будут счастливы?!..

Дроздов готовился к отъезду. Научил своих бойких
детишек трем американским ругательствам. Затем
произошло несчастье.

Жена Лариса уличила Дроздова в мимолетной супружеской
измене. Лариса избила мужа комнатной телевизионной
антенной, а главное -- решила не ехать. Детей по закону
оставили с матерью. Заметно повеселевший Дроздов
уехал без семьи.

Теперь он говорил:

-- Каждый из нас вправе распоряжаться лишь
собственной жизнью. Решать что-либо за своих детей
мы не вправе.

О Дроздове мы еще вспомним, и не раз...

Подготовиться к эмиграции невозможно. Невозможно
подготовиться к собственному рождению. Невозможно
подготовиться к загробной жизни. Можно только смириться.

Поэтому мы ограничивались разговорами.

СОЛО НА УНДЕРВУДЕ

Мой знакомый Щепкин работал синхронным

переводчиком в ленинградском Доме кино. И

довелось ему переводить американский фильм.

События развивались в Нью-Йорке и Париже.