Чтение 24–й страницы книги ~Виза в позавчера~

Машины то двигаются еле-еле, то останавливаются совсем. Мало кто из сидящих
за рулем нервничает, но для Олега Немца это обычно вопрос жизни. Представьте
себе скрипача, который выходит во время исполнения Фауст-симфонии Листа на
сцену и объясняет дирижеру и зрителям:

-- Sorry, я застрял в пробке.

И начинает играть с середины.

Сегодня концерта не было. Двигались они с женой на обед к приятелю,
причем не вечером, а около четырех часов. Солнце уже склонялось в сторону
океана. День, однако, был воскресный, все куда-нибудь ехали, пробка
установилась раньше обычного. Нинель то и дело поглядывала на часы,
поскольку после званого обеда вся честная компания русских эмигрантов
собралась отправиться смотреть российский цирк, не так давно прибывший на
гастроли в Калифорнию. Билеты были оплачены по телефону, о чем Олег и не
подозревал.

-- Другие живут как люди,-- сказала Нинель, опустив солнечный козырек с
зеркалом и подкрашивая губы.-- Ходят регулярно в гости или, там, на
концерты. Мы раз в сто лет выбрались и то приедем к шапочному разбору.
Стоим, как идиоты, и глядим на тюрьму Алкатрас.

Тема эта была заигранной пластинкой. Нинели хотелось общения, зрелищ, а
мужу -- полежать на диване.

-- Ну как мы можем ходить на концерты, если это моя работа?-- Олег
уныло произнес часто повторяемый рефрен.-- Ведь те, кто служат в банке, не
ходят вечером в банк развлекаться.

-- Не надо в банк. Да тебя вообще никуда не вытащишь!

-- Но в данный момент мы как раз и едем в гости.

-- Так ведь выбрались раз в кои-то веки! И то только потому, что Мирон
-- твой близкий друг. Ты не мог отказаться... Надо же, все-таки сдал он этот
сумасшедший медицинский экзамен!

-- Каких-нибудь двенадцать лет -- и он опять врач. Такова эмигрантская
жизнь...

Вдруг поток двинулся. Они увидели, как справа полицейская машина
вытолкнула на обочину застрявший грузовичок. Олег прибавил газу, и их
"Бьюик" запетлял по серпантину парка Президио. Теперь уже недалеко.

Дом у Мирона Ольшанского был недавней постройки: гостиная, семейная,
кухня на первом этаже -- без перегородок, что для большой тусовки человек на
восемьдесят весьма кстати, потому что съехался русский средний класс со
всего Сан-Франциско, большей частью врачи. Гульба шла полным ходом. Публика,
Олегу почти неизвестная, но между собой давно, видимо, знакомая, уже бродила
по дому с бокалами и кружками, то и дело подкачивая насосом пиво из бочки.

-- Нам обоим джин-энд-тоник,-- сказала Нинель, с кем-то целуясь.

-- Покажите того последнего, который стал наконец американским
врачом,-- крикнул Олег со смехом.

Но старый, еще российский друг Мирон Ольшанский уже спешил ему
навстречу.

-- С восьмой попытки!-- сияя, сказал он и долго тряс Немцу руку.

-- Поздравляю!-- Олег похлопал Мирона по плечу.-- Видишь, как здорово:
меня скоро на пенсию попрут, а ты -- молодой врач.

-- У меня натуральный обмен: второй диплом приобрел -- первые волосы
потерял.-- Мирон повернулся к гостям, ткнув Олега в спину.-- Господа, для
разнообразия я вам скрипача пригласил, а то вы тут на медицине зациклились.

-- Скрипача? Где же его скрипка?

-- Не видите, с ним жена -- ее-то он и пилит.

-- А концерт будет?

-- Пусть сыграет в честь хозяина гимн Советского Союза или какой-нибудь
другой реквием...

Олега втиснули между двумя симпатичными дамами, как теперь принято
говорить, неопределенного возраста. Они, не спрашивая, стали заполнять Олегу
рюмку и тарелку. Мирон увел Нинель на другой конец стола, который ломился от
вкусных вещей, и предстояла трудная задача: решить, чего не есть.

Мирон между тем, счастливый от победы, гостей и алкоголя, продолжая
неведомый Немцу разговор, крикнул:

-- Тихо! Вы тут все пристрастны, особенно бывшие советские урологи и,
по определению, не можете быть объективны. Давайте спросим человека
нейтрального. Скажи, Олег, какой орган у мужчины главный?

Все за столом перестали громыхать вилками и посмотрели на Немца с
ироническим прищуром. Олег не думал и секунды.

-- Руки,-- сразу сказал он.

-- Почему -- руки?-- разочарованно, а может, и с презрением спросил
кто-то.

-- Не слушайте его: ведь он же скрипач!

-- Скрипач? Значит, он всю жизнь перепиливает скрипку и никак
перепилить не может. Выходит, и в его руках прока нет.

Олег понял, что в данной компании сказать "руки" было большой
политической ошибкой: урологи сразу потеряли к нему интерес. Сделал это Олег
по двум причинам. Во-первых, из чувства противоречия решил избежать того,
что они хотели услышать, и, во-вторых, он был действительно уверен, что руки
у мужчины важней головы, не говоря уж о прочих вещах.

-- Мы все здесь узкие специалисты,-- завершал дискуссию хозяин и
посмотрел на Немца.-- При всей нашей симпатии к музыке и к тому, что играть
на рояле или скрипке удобнее двумя руками, мы лучше знаем, какой орган у
мужчины главный. Давайте выпьем за предстательную железу!

И он опрокинул в рот рюмку.

-- Не напивайтесь, ребятки, нам еще ехать развлекаться.

-- Куда?-- с тревогой спросил Олег и строго посмотрел на жену.

-- Ой, Олежек,-- затараторила Нинель,-- совсем забыла тебе сказать: все
купили билеты в цирк. В кои-то веки российский цирк на гастролях в нашей
калифорнийской дыре. Тряхнем стариной, ну пожалуйста!

-- А где это?

-- В Окленде, отсюда полчаса.

Между тем гости, поглядывая на часы, стали группками и по одному
выбираться на улицу и плюхаться в машины. Перепившие послушно пускали за
руль жен и укладывались на заднем сиденье подремать. Те, кто не знали
дороги, пристраивались в хвост тем, кто дорогу знал. Если на мосту Бей Бридж
тогда вдруг возникла пробка, то произошло это только потому, что полсотни
машин, принадлежащих одной компашке, жались друг к другу на хайвее в Окленд.

Там, возле парка, толпа людей уже двигалась пешком и на велосипедах к
огороженной временным забором поляне. Народец победнее старался запарковать
машины подальше, чтобы не платить за стоянку. Люди состоятельные, вроде
гостей доктора-новобранца Ольшанского, въезжали вблизи цирка на дорогую
парковку. Среди публики было много черных, поскольку цирк расположился в
таком жилом районе, и, само собой, много детей. Тут пахло морскими
водорослями, полынью и специями из соседних ресторанов. А в центре поля
вырос купол, растянутый тросами. Гудели кондиционеры, накачивая под купол
прохладный воздух. В вагончике продавали билеты.

Под куполом громыхнула такого качества музыка, переносить которую ушам
Олега было трудно и даже вредно. Он не был в цирке, наверное, четверть века
и, откровенно скучая, лениво блуждал глазами по сторонам. Люди простой
породы, а их было вокруг абсолютное большинство, поедали зрелище, попкорн,
мороженое и запивали все кока-колой и пивом. Любая американская аудитория,
как известно, жизнерадостна и доброжелательна, прием русского цирка не был
исключением. Зал то и дело вспыхивал аплодисментами, даже если на арене не
происходило ничего выдающегося.

После парада, акробатов, дрессированных собачек, фокусника, который
умело перепилил свою ассистентку в миниюбке и максидекольте, после вынутой
из матрешки бескостной женщины, выделывавшей замысловатые акробатические
фигуры на вращающемся в воздухе сверкающем шаре, шталмейстер возвел руки к
небу и объявил следующий номер программы:

-- А теперь, леди и джентльмены, перед вами -- Владан!

Олег, до того момента слушавший вполуха, потряс головой, чтобы сбить
сонливость, ибо был уверен, что ему почудилось. Зазвучало танго, мелодия
которого ушла из памяти, но, оказалось, ушла не совсем. Горло у Немца сдавил
спазм. Он стал жадно глотать кислород, будто воздух из-под купола цирка
вдруг откачали.

-- Повтори имя,-- прошептал он жене.

-- Владан, кажется, а что?

-- Владан?!-- выдохнул Олег.

-- Тебе плохо?-- с тревогой спросила Нинель.-- Опять сердце поджимает?
Сейчас найду таблетку .

Подложил Олег под язык таблетку, но это не помогло. Он закрыл ладонями
уши, и время спрессовалось. События в памяти дрогнули и замелькали,
замельтешили, закрутились -- Немец едва отслеживал происходившее на арене.
Впрочем, видел он именно то, что однажды прожил полвека назад. Будто
последующая жизнь отодвинулась в сторону и ничего не осталось, кроме
детства...

Посреди тусклой и грязной весны военного сорок четвертого года хмурый
уральский городок неожиданно расцвел яркими афишами, к которым, скользя по
мокрому льду, устремились не избалованные такого рода событиями аборигены.
Разинув рты, они разглядывали красавцев и красавиц, расклеенных по заборам.
Из афиш местные огольцы вырезали ножами, что понравилось, но вскоре на те же
места наклеивались свежие полотнища.

На одной из афиш усатый фокусник, одетый во все голубое, с черной
повязкой на глазах, смело стоял в огненном кольце. Рядом с ним женщина в
белоснежном бальном платье, будто она только что сошла со страницы старого
романа, держала в руках шляпу; из шляпы выглядывал пушистый щенок. На другой
афише несколько разъяренных тигров, облизываясь, смотрели на
красотку-дрессировщицу. Тигр держал в пасти ее голову, а красотка изо всех
сил улыбалась. На третьей -- человек в черном плаще, похожий на мушкетера,
на ковре-самолете опускался с неба на землю.

Е Ж Е Д Н Е В Н О