малорослые, светлоглазые и крепкие, как огурцы, одна только Устинья в тело
не шла, взгляд имела темный, будто погруженный во мрак, да и ростом была
много выше матери. Глядя на нее, Анастасия Щукина даже сомневалась иногда,
она ли Устинью рожала. Харитон же старшую дочь любил особо: она похожа была
на бабку его, Федору Щукину, женщину гордую и безжалостную, правившую
семейным промыслом при недоросших внуках по смерти своего сына. Когда
Устинья крестилась, уперто глядя перед собой в икону, Иисусу Христу прямо в
очи, Харитон сразу вспоминал Федору, тоже не опускавшую в церкви головы, и
сам крестился вслед за дочерью, обмирающе влажнея единственным глазом. По
другим поводам Харитон расстройства чувств не ощущал, и продавал голодающим
тухлую рыбу втридорога.
лет она уже простаивала в уголку перед иконой порой целое утро, и подруг у
нее не было, потому что любые игры казались чуждыми ее рано ушедшей в
смертные поля душе. Читать Устинья выучилась рано, отец, не веривший в
рождение сына, хотел вырастить в старшей дочери себе наследницу, пока все
тщанием нажитое состояние на растащили безбожные зятья. Но Устинья
превосходила свою прабабку в рассуждении: целая жизнь была ей не нужна, она
хотела только скорее помереть и выйти на свободу, к ангелам. От
привязанности к покойникам Устинья подолгу пропадала на кладбище, с
мертвыми только могла она говорить о волнующем, они слушали ее и понимали.
О рыбной же торговле Устинья ничего не желала знать, деньги ей были
противны. Она даже называла нередко отца чужим и скорбным словом: "мытарь".
пуще плакала и еще чаще молилась, а когда мать перестала пускать ее в угол,
к иконе, то стала молиться ночью, во тьме глухо бормоча все наизусть, и
Анастасия слышала, как через равные промежутки времени тихо поднималась
рука Устиньи, сжатые в троеперстии пальцы стукались в открытый бледный лоб,
и дважды, крест-накрест, шуршало отираемое локтем белье. Угол снова был
дозволен, но Устинья не перестала молиться ночами, когда все другие спали,
и Бог мог слышать один только ее шепот, мерно шелестящий в тишине. Устинья
ничего не просила у Бога, но знала, что Он слышит ее и уже узнает.
формами неизвестных угловатых предметов, и томление это Устинья искореняла
болью. Она брала нож и резала себе плечо или ногу на бедре, чтобы видеть
вытекающую кровь. Кровь волновала Устинью даже сильнее страдания, она
знала, что и Христос пускал себе кровь, превращая ее для апостолов в вино
вечной жизни. Кровь Устиньи принадлежала Богу. "Ешь, Господи", - говорила
она хрипящим от исступления шепотом, усиленно крестясь, - "ешь на
здоровье". После истязаний Устинье иногда снились разговоры с апостолами.
Апостолы нагоняли ее на темной дороге, через деревья или через пустырь, лиц
их было не различить в ночной темноте, их крепкие руки схватывали Устинью
за локоть, разворачивали к себе, и речь шла из ртов с прохладным дыханием
ветра. Апостолы словами предостерегали Устинью невесть от чего и населяли
ее внутренность неясной космической мудростью. Чаще всего разговаривал с
ней апостол Петр. "Правильно делаешь, Устинья", - говаривал он ей, задирая
путаную бороду. "Плоть отдай земле сырой, а кровь - Господу".
Она стала жить в одном монастыре по соседству. Тамошние монашки, однако,
казались ей недостаточно набожными, молитвы творили они в основном по
расписанию, а резать себя ничем не резали, берегли плоть, и Устинье ножа
тоже не давали. "Что ж его беречь, мясо проклятое", - недоумевала покрытая
шрамами Устинья, и для страдания втыкала в себя крупную швейную иглу,
каждый день в новые места. Спала Устинья вовсе мало, больше забывалась с
раскрытыми глазами, уставившись в обнимающую все бесконечность. Монашки
вскоре испугались Щукиной, которая сделалась бледна, как труп, и вечно, как
не заглянешь, крутилась на полу кельи, нещадно язвя себя иглой. "Бешеная",
- зашептались они, - "Устинья - Бешеная". Иногда Устинья являлась на
вечерней молитве, как призрак, быстро перебирая по каменному полу узкими
босыми ногами, становилась на колени напротив образа Богородицы и молилась,
крепко, даже с каким-то глухим хрустом, стукаясь головою в пол. А иногда
вдруг начинала жечь себя на глазах монашек свечкой, но не кричала, и даже
не кривилась от боли, а только потела лицом, причем вместе с потом то и
дело выступала из Устиньи ужасная, святая кровь. "Бешеная", - шептались
слабые монашки, и разбегались, не закончив молитв.
непостижимое могущество. Впервые в жизни Устинья почувствовала бездонный
ужас от того вопиющего скотства, с которым Дьявол губил души людей. Уд был
для Устиньи формой, которую приняла плоть, ненавидящая Бога, она вытянулась
и свернулась в буквенный узел от своей скрытой ненависти и злокозненного
уродства. Буква уда означала тайный, непроизносимый звук, каким Дьявол
извратил божественное слово. Апостол Петр, остановив Устинью как-то на
дворе, показал ей у себя такой же уд, и хотел заклеймить им Устинью, но та
цепко оборвала Петру дьявольский орган карающей рукой и бросила его в
пылающий рядом костер, похоже, это был тот же самый костер, у которого Петр
отрекался от имени Спасителя. Оскопленный Петр с воем пал к ногам Устиньи
во тьму, однако сам Сатана не унимался. Он являл Устинье уд в тенях и
мертвых сооружениях, словно уже успел тайно вплести его во все Божье
творение. Устинья остервенело хлесталась прутами, протыкала себе ладони
иглой, а однажды, улучшив момент, усекла во время общей трапезы хлебным
ножом два крайних пальца с левой руки, превратив ее тем самым в точное
орудие крестного знамения. Кроме своей жизни Устинья ненавидела и всякую
другую: она выдирала во дворе монастыря траву и подолгу давила живших под
стенами муравьев, чтобы Дьявол ощутил недостаток в материале для глумления
над Богом.
птичьей рукой за мягкие морды, настоятельница выгнала ее из монастыря, и
Щукина поселилась в заброшенном ските. Там Господь пожалел Устинью, дав ей
небесный огонь в колотые раны груди, огонь этот жаром выжег сердце
подвижницы, и она преставилась, исповедавшись самому апостолу Петру в своих
грехах, таких же огромных и неземных, как ее вера. Петр слушал исповедь
Устиньи молча, с уважением, стоя над нею в белой плащанице и обнажив в знак
своей чистоты запекшийся кровью обрывок тайного уда. На плече его
внимательно сидели пришедшие к Устинье из леса грибы. Возле одра подвижницы
находилась также бродячая старуха Марья, которая отирала тряпицей высохшие
от дробного шепота губы умиравшей и благоговейно крестилась, когда тело
Устиньи вдруг смолкало и с силой начинало колотиться спиной о скамью, будто
рыба в дно деревянного корыта. По успении мученицы Марья сходила в соседнее
село и привела мужика Анисима, который сладил Устинье гроб и положил в него
тихое, остывшее до лиственной прохлады тело.
был пуст.
полого гроба. За окном скита сдавил травы огромный, невесть откуда
взявшийся дождь, его тяжесть повалилась на Клаву, отняв у нее весь воздух,
белесая пелена воды потекла по лицу, застилая глаза. Клава бессловесно, как
мертворожденный теленок, шмякнулась в мокрые стебли травы.
паутины, свинцовые веки Щукиной поднялись, медленно и тяжко, как всплывает
пропитанное водой бревно. Под ними были глаза Устиньи - совсем почерневшие
и горящие злобой ко всему живому.
крестное знамение.
немигающим, как у змеи, глазам.
Сырые черные волосы упали ей в плечи. Из них на колени Устиньи посыпалась
гробовая труха и мертвые насекомые, так и не добившиеся от трупа Щукиной
никакой пищи.
взял, все церква порушил. Чуешь - вонь? Это старцы святые на кострах
жарятся.
его убьешь?
трупным зрением не могла разглядеть. - Бог убьет! Божье бешенство! - и
безликий, захлебнувшись своим ревом, протянул вверх руку, светившую гнилым
пламенем звезд.
черными волосами, в которых не было ни следа седины.
сухого хвороста.
ударившись в нее, сама превратилась в бурые бревна.
столичного вокзала, и прошедшему мимо нее мужику показалось, будто дождь -
это река, в глубине которой тает смутный, бескровный лик утопленницы.
Привлеченный мертвенной, замогильной красой, мужик присел к бледной бабе на
лавку и, неспешно скрутив цигарку, закурил на дожде. Так и сидели они,
молча, будто супруги, оба серые и неживые, под потоком бьющих в землю,
пузырящихся на лужах, капель, рука бабы медленно поднималась ко рту, глаза
невидяще глядели в журчащую толщу, а мужик сидел, прищурившись, в волчьих
валенках, и едва заметный сизый дымок вился над копной его волос из густой,
нечесаной бороды.
Володихин Дмитрий
Дальский Алекс
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Лукин Евгений
Распопов Дмитрий