Филмор, -- со мной вроде бы все нормально. Ты что-нибудь понимаешь? Кто-то
ведь должен был проникнуть туда -- иначе как она могла заразиться? Наверное,
у него был член, как у цыпленка".
точно брат с сестрой, и видели кровосмесительные сны. Маша отнеслась к этому
философски. "В России мужчины часто спят с женщинами, не трогая их... Они
могут лежать вот так вместе неделями, даже ни о чем не думая... Пока однажды
он не дотронется до нее... И тогда -- раз, и . еще раз, и еще много-много
раз!"
порядок. Филмор считает, что, когда она вылечится, ее влагалище расширится.
Странная идея. Он купил ей спринцовку, перманганат, специальный шприц и все
прочее, что ему рекомендовал маленький венгерский жулик, специализирующийся
на абортах. По словам Филмора, его босс попал как-то в историю с
шестнадцатилетней девчушкой -- она-то и познакомила его с венгром, а потом,
когда босс подцепил великолепный шанкр, его опять лечил этот венгр. В Париже
знакомства и дружба завязываются чаще всего на почве секса и венерических
болезней. В общем, Маша сейчас лечится под нашим строжайшим надзором. Как-то
вечером она привела нас в полную растерянность. Она засунула в себя
суппозиторий и потеряла конец шнурка, прикрепленного к нему. "Боже мой! --
кричала она. -- Где же шнурок? Боже мой! Я не могу его найти!"
Следующее ее заявление было: "Боже мой, опять кровь! Только что кончились
месячные -- и пожалуйте! Это все от вашего дешевого шампанского! Боже мой,
вы хотите, чтобы я изошла кровью?" С этими словами она появляется в кимоно и
с полотенцем, зажатым между ногами, стараясь выглядеть аристократично, как
всегда. "У меня всю жизнь так, -- говорит она. -- Это неврастения. Бегаю
целыми днями и напиваюсь вечером. Когда приехала в Париж, я была девушкой. Я
прочла только Вийора и Бодлера. Но у меня было триста тысяч швейцарских
франков в банке, и я сходила с ума по удовольствиям, потому что в России
меня держали очень строго. Я была еще прекрасней, чем сейчас, и мужчины
падали к моим ногам... -- При этом она массирует свою округлившуюся талию.
-- Когда я приехала сюда, у меня не было живота... это все от того яда,
который здесь пьют... эти ужасные аперитивы, которые хлещут французы...
Тогда-то я и встретила своего режиссера, и он хотел, чтобы я играла в его
фильме. Он говорил, что я самое очаровательное существо в мире, и умолял
меня спать с ним каждую ночь. Я была глупенькой, невинной девушкой и
позволила ему изнасиловать себя. Мне хотелось быть актрисой, и я не знала,
что он болен... Это он наградил меня триппером... и сейчас я хочу вернуть
ему этот подарок. Это его вина, что я чуть не покончила с собой... Чего вы
смеетесь? Вы не верите, что я кончала самоубийством? Я могу показать вам
газеты... мой портрет был во всех газетах. Когда-нибудь я покажу вам русские
газеты... они замечательно все это описали... Но сейчас, мой дорогой, мне
прежде всего нужны новые платья. Не могу же я соблазнять своего режиссера в
этих обносках. И потом, я еще должна портнихе двенадцать тысяч..."
прибрать к рукам. У нее есть молодой адвокат-француз, по ее словам, довольно
застенчивый человек, который ведет это дело. Время от времени он подкидывает
ей сотню-другую франков в счет будущего наследства. "Он очень скуп, как все
французы, -- говорит Маша. -- А я была так хороша,' когда пришла к нему, что
он не мог оторвать от меня глаз. Он все время просил, чтобы я дала ему...
Мне до того надоело, что однажды вечером я согласилась -- просто чтобы он
успокоился, а я и дальше изредка получала бы свои сто франков. -- Она
умолкает, потом начинает истерически хохотать. -- Дорогой мой, -- продолжает
она, -- то, что случилось, было безумно смешно! Однажды он звонит мне и
говорит: "Мы должны немедленно увидеться... это чрезвычайно важно!" Я
прихожу к нему, и он показывает мне медицинскую справку, что у него гонорея.
Я рассмеялась ему прямо в лицо. Ну откуда же мне было знать, что у меня еще
не прошел триппер? "Вы хотели, мсье, меня выебать, а выебала вас я!" После
этого он замолчал. Так всегда бывает в жизни... ничего не ожидаешь, и вдруг
-- трах! О, Господа, он такой идиот, что опять в меня влюбился и стал
умолять хорошо себя вести, не болтаться больше по Монпарнасу, не пить и не
блядствовать... Говорил, что без ума от меня. Хотел жениться, но семья
подняла дикий скандал и заставила его уехать в Индокитай..."
рассказу о приключении с лесбиянкой. "Это было так смешно, мой дорогой, как
она подобрала меня однажды ночью в кафе "Фетиш". Я, как всегда, была
абсолютно пьяна. Она стала таскать меня по разным кафе и щупать под столом.
В конце концов я не выдержала, и, когда она привезла меня к себе, я ей
позволила за двести франков. Она хотела, чтобы я переехала к ней, но мне
вовсе не улыбалось спать с ней каждую ночь... это очень ослабляет женщину.
Кроме того, сказать по правде, я не люблю сейчас лесбиянок так, как любила
их раньше. Я скорее уж буду спать с мужчиной, хотя мне и больно. Когда я
очень возбуждена, я не могу сдерживаться, мне нужно три, четыре, пять раз
подряд! Но потом у меня начинает идти кровь, а это очень вредно для здоровья
-- у меня предрасположение к малокровию. Вот почему я вынуждена позволять
лесбиянкам иногда cocaть меня.."
12
маленькой печурки в гостиной; спальня была как ледник, и кухня не теплее.
Только возле самой печки было тепло. Поэтому Маша нашла себе скульптора,
который, по его словам, был скопцом. Она рассказала нам об этом перед своим
отъездом. Через несколько дней Маша, правда, попыталась вернуться к нам, но
на сей раз Филмор был как гранит. Она жаловалась, что скульптор своими
поцелуями не дает ей спать по ночам. Кроме того, у него нет горячей воды для
подмывания. Но в конце концов она решила, что все-таки, может быть, ей лучше
не переезжать к нам обратно. "По крайней мере там хоть нет этого подсвечника
-- сказала она, имея ввиду Фидмора. -- Всегда этот подсвечник... он
действовал мне на нервы. Ах, почему вы не педерасты, я б тогда осталась с
вами..."
огнем, потягивая горячий грог и вспоминая Америку. Мы говорили о ней так,
как будто совсем не собирались туда возвращаться.
сальто-мортале на полу. Филмор, совершенно голый, ходит вокруг них со
стаканом в руке. Его животик туг, как барабан, и тверд, как свищ. Все перно
и шампанское, коньяк и анжуйское, которые он хлестал с трех часов дня,
булькают в его брюхе, точно в канализационной трубе. Девочки прикладывают
ушки к его животу, точно это музыкальная шкатулка. Открой ему рот сапожным
рожком и брось жетон в эту щель, чтобы шкатулка заиграла. Когда начинается
бульканье в этой выгребной яме, я слышу, как летучие мыши срываются с
колокольни и мечта сползает в яму хитрости.
свои жопки. На них все еще туфли на высоких каблуках. Но их задницы!
Изношенные, выскобленные, начищенные наждачной бумагой, гладкие, твердые,
блестящие, точно бильярдный шар или череп прокаженного! На стене висит
портрет Моны -- она смотрит на северо-восток, где зелеными чернилами
написано "Краков". Слева от нее Дордонь, обведенная красным карандашом.
Внезапно я вижу перед собой темную волосатую расселину в блестящей
отполированной поверхности бильярдного шара:
незашитую рану -- и голова моя раскалывается от образов и воспоминаний,
которые мною же самим были так трудолюбиво собраны, зарегистрированы,
записаны и разложены по папкам с ярлычками; все они выползают сейчас, как
муравьи из расселины в тротуаре; земля перестает вращаться, время
останавливается, причинная зависимость распадается, кишки вываливаются
наружу с какой-то дикой стремительностью, и их неожиданное выпадение
оставляет меня лицом к лицу с Абсолютом. Я снова вижу расплывшихся матерей
Пикассо с грудями, покрытыми пауками, и легендами, глубоко запрятанными в
лабйринте. И Молли Блум, лежащую на грязном матраце в бесконечности, и х..,
нарисованные красным мелом на двери уборной, и рыдающую Мадонну. Я слышу
дикий истерический смех, нижу заплеванную комнату -- и тело, которое было
черным, начинает мерцать фосфорическим блеском. Дикий, дикий, неудержимый
смех -- и эта расселина начинает тоже смеяться мне в лицо, она смеется
сквозь пушистые бакенбарды, и смех морщит складками блестящую поверхность
бильярдного шара. Великая блудница и матерь человеческая с джином в крови. Я
смотрю в этот кратер, в этот потерянный и бесследно исчезнувший мир, и слышу
звон колоколов... две монашки у дворца Станислава, запах прогорклого масла
из-под их одежды;
послужившая развитию пластической хирургии; принц Уэльский, летающий по
всему миру, чтобы украшать могилы неизвестных героев. Каждая летучая мышь,
срывающаяся с колокольни, -- это погибшее начинание, каждый торжественный
крик -- это стон, идущий из окопов обреченных. Из этой темной незашитой
раны, этой выгребной ямы, этой колыбели наводненных черными толпами городов,
где музыка мысли тонет в застывающем сале жизни, из задушенных утопий вдруг
появляется паяц, в котором соединились красота и безобразие, свет и хаос.
Когда он смотрит вниз и вбок -- это сам Сатана, а когда поднимает глаза к
небу, то видит масляного ангела, улитку с крылышками. Когда я смотрю вниз в
эту расселину, я вижу в ней знак равенства, мир в состоянии равновесия, мир,
сведенный к нулю без остатка.
собой весь мир, гибнущий, истасканный мир, отполированный, как череп
прокаженного. Если бы кто-то посмел сказать все, что он думает об этом мире,
для него не осталось бы здесь места. Когда в мир является Человек, мир
наваливается на него и ломает ему хребет. Он не может жить среди этих все
Флинт Эрик
Прозоров Александр
Березин Федор
Посняков Андрей
Прозоров Александр
Прозоров Александр