какой-нибудь гарнизон, давая самому себе задание от редакции, он был
встречаем как разъездная инстанция и потом хвастался своим солдатам,
вспоминая: "Cила прессы такова, что здесь звания не играют роли. Какой
командир полка стал бы с капитаном пить? А вот узнают, кто я, бегут за
водкой. Все права у меня!"
скидывались и везли ящиками водку. Ночами охотились в степи на сайгаков,
списывая расход боекомплекта на учебные стрельбы, и праздновали одну
нескончаемую победу. Агафонов участвовал на правах "прессы" - никаких трат и
взносов, зато ел и пил с майорами да полковниками поровну. К исходу учений
военкор надорвался и заработал, что грыжу, перешедший из доброкачественного
в злокачественный запой. Будто маркитантка, он откочевал в обозе какого-то
богатого на водку полка, освещать его боевые будни. Тамошних командиров он
через месяц начал уж стеснять, но тронуть его побаивались. Поглядели, что
корреспондент не гнушается питаться в солдатской столовой - и успокоились.
Ждали, что когда-нибудь уедет сам.
уважительно корреспонденту. Когда же Агафонов из доверия вышел, то продал с
себя часы, заграничную авторучку, кожаный портфель - и просуществовал с
неделю. Порывался он вернуться в Алма-Ату, доделывать "Невский пятачок", но
никак не мог. И дело было не в средствах на дорогу, а в жадном, сосущем уж
из самого Агафонова, его пиявистом принципе, что у прессы все права. Ему не
наливали - он затаивал злость и жаждал до удушья выпить. Шагал в полковую
библиотеку, как в свою собственность, изымал с полок какую-нибудь книгу
поувесистей, на том основании, что он и сам писатель, где-нибудь по дороге
книжную буханку сплавлял и напивался назло этим "вшивым интеллигентам", как
стал клеймить и проживающие в общежитии многодетные семьи, а особо ж
невзлюбил он вредных, всегда трезвых офицерских жен.
корреспондент из газеты округа, с которой сотрудничал Агафонов. Но окружная
газета куда выше и корреспондент рассчитывал на особый прием. Вместо того
взбешенный комполка предъявил ему спившегося жалкого капитана да выматерил
их обоих от души.
такое сам напишу! А ну, привести себя в вид... А ну, глянули на меня... А
ну, пошли вон..."
Агафонов что-то мямлил. Хотел выпить, но злой молчаливый попутчик не дал ему
взаймы даже на пиво. А спустя месяц в газете округа "Дзержинец" был
напечатан крохотный фельетон, где корреспондент описывал кражу и пропитие
неким командировочным военкором книжек из одной полковой библиотеки полковой
библиотеки - и не осталось помина от уже сброшюрованного частью "Невского
пятачка" пропал Агафонова и след ...
сброшюрованного частью "Невского пятачка", но обессмертила военкора его
газета... Или так много заготовил он для нее материала впрок, или сама
сочилась, будто березовым соком, но с того времени и до сих вы в ней
прочтете одно и то же. И являются подписи на бересте газетной бумаги, точно
тайнопись всплывает - "И. Афанасьев", "А. Иванов"; а по праздникам нет да
жвакнет комариком под носом у начальства "майор Агафонов".
История водочной вышки
забор - так и плющит, что тиски. Вышка эта - место рисковое и гиблое, только
с нее способно водкой торговать. В глуши, на отшибе всех постов и примыкая
со стороны зоны к рабочей, а ночами вымирающей, нежилой и нерабочей, пустоши
желдорсъема, стояла вышка лагерная десятки лет, целую жизнь. Так что и до
Карповича имелись у ней хозяева, и до Карповича служили.
стоит столбиком, отбывая сотни суток срочной своей службы, теремок этот в
два аршина поглотить смог столько судеб, что два аршина пустоты уж зияли да
дышали как живые раны. Дощатые стенки кругом были изрезаны, расковыряны
томившимся тут народом - именами и охвостьями годов. Кто-то делал зарубки
дней, а может, так помечалась проданная водка. Но потому как не дозволялось
вышкам обрастать памятью и доски строго настрого выскабливались, красились,
оставалось только рябое их рыло, да глубокие рубцы, неизгладимые ни
скребком, ни краской.
хотел. А у них такой обычай, что если старший брат не обзаведется, то
младшему жены не дозволять. Старший же брат никак не мог скопить денег,
чтобы девку из семьи выкупить, и Гаджиев за двоих выкуп собирал - за себя и
за никчемного брата. Службе конец подходил, а денег не доставало на
двоих-то. И он выпустил из зоны зека за пятьсот рублей. Зек на воле человека
убил, и поймался, а по его показаниям арестовали и Гаджиева.
полковых, какие на этапных перевозках бывали, пришло известие, что Гаджиева
в изоляторе за красные погоны урки обабили, а потом, помучив всласть, и
повесили.
купился на пятьсот рублей, бабай. Нашлись на водочную новые охотники. Слаще
остальных сержантам за этот наряд подмазал Шумилин, он и заступил.
деньги, а когда пригрели денежки, то и водку пожалел отдавать. Что ни ночь
зеки закидывали его на вышке камнями, железяками, копьишками из сварочных
электродов. Заградсетки, какие полагаются для защиты караульного,
отсутствовали у всех вышек - были да сгнили, так что привыкли служить без
них. Шумилин не верил, что его убьют, бодрился, но как-то его с проломленным
черепом на вышке нашли - успел помереть, истек кровушкой.
с вышкой улаживали; кого уговорят ночку перестоять, кого отпуском даже
заманивают. А были и такие, как Крот, блатарь ротный Кротов, всех
заставлявший себя называть по имени-отчеству, Семеном Потаповичем. Его
поймали с анашой, то есть подсунули ему анашу, чтобы исправить. Говорят,
тебе одна дорога, Кротов, на зону - ты или служить будешь на зоне, на
водочной, выбирай, или в зоне сидеть. Крот и отбывал срок на водочной, всю
зиму. Обкуривался анашой, так что не боялся и не чувствовал мороза, а по
ночам орал, как заклятье: "Х..й вам, а не Кротова, сами сдохнете!" А зеки
требовали от солдатиков старый шумилинский должок, да еще сверху, но никто
не хотел за Шумилина расплачиваться.
водочную погнали прапорщиков, но ведь и жалко начальникам прапорщиков
утруждать, они ж на зарплате. И пошагал, потопал на вышку Блакитный, его
черед наступил из сырости выползать. Терять ему было нечего.
того мяса, что не докладывалось в общий котел. Он же об том не знал - если
бы знал, то поберегся. Он думал, что котлеты выдаются всем, и втерся с тем
вопросом, не утерпел, к офицеру - отчего котлеты не выдаются всем, если их
сержанты едят. Сержантов отодрали без мыла, чтобы не воровали - но у
начальства, жратву ведь только начальству полагалось воровать. Никто и не
скрывал, как обычно скрывают стукачей, что с вопросом обратился рядовой
Блакитный - вот рядового и опустили. На утренней оправке это было, сержант
вдруг приказал Блакитному у параши залечь, говорит, окапывайся. Блакитный не
понимал, что надо бы сдохнуть ему было, но такого приказа у параши не
исполнять, пускай и звучит обычно. И вот залег, а потом уж ему подняться не
давали. Чуть рыпнется - под живот сапогом. Для начала сказали, что так будет
с каждым, кто против сержантской власти пойдет. Растолковали насчет котлет,
что если хочешь котлеты хавать, то заслужи и заставь, хитростью или силой
добудь. А не сможешь, ложись у параши и подыхай. И всем было велено, чтобы
оправлялись на него, так и Карпович не пикнул, облегчился, ненавидя за то
Блакитного, что мочится на него.
начальники, открыли ему дорогу служить, толкнули на водочную. Но патронов к
автомату на первых порах распорядился Блакитному не выдавать, чтобы чего не
вышло, человечек-то в мучениях жил. Знали бы зеки, что патронов нету, только
холостые - в воздух палить. Торговать водкой заставили Блакитного сержанты,
но копеечка стала и к нему прилипать, начал для себя приторговывать. С
зеками честный расчет ввел, и с зоной за долги Шумилина с лихвой
рассчитался. Но мочой-то пованивало от него, да сержанты не очень защищали,
а только сколько могли обдирали. Блакитный платил, чтоб его не били. Платил
за пропитание в роте, за спанье - отъелся, отоспался. Котлеты хавал, но в ту
котлету каждый мог плюнуть, как в парашу. Чем судорожней старался в люди
выползти, тем глубже и окунали, поминая кто он такой есть, тогда ведь
сержанты каждого на него оправиться заставили, вот теперь и поминал каждый.
И когда не достало у Блакитного никакой надежды, никаких денег, он только до
завтра дожить жаждал, выживал, а тут не захотел ждать, не пожелал больше
терпеть - и застрелился, умылась водочная и его кровушкой. Вот и все, чего
он достиг, застрелился, как человек, а не удавился над парашей-то.
ему-то на водочной не сгореть. И чего сказать - случай был, какого доныне не
выпадало. Взвихри он плату за водку, зеки и не пикнут, водка рисковей стала.
Верно, и пить уж страшились, а не то, что добывать. Карпович и вдвое больше
торговать может, и в три шкуры денежек содрать. Думал, взять нахрапом - и
бежать. В том он и силу свою чувствовал, что была у него цель - бежать.
Могучей жилой станет водочная, и пускай потом спохватятся. Деньги в сапог -
и рваться в больничку. Если словчить не удастся, то хоть голову разобьет об
стену. Главное больничка, а там деньги и оживут, налипнут... Надо, чтобы
признали негодным, инвалидом. Бежать, бежать! Неужто за пятьсот рублей не
подмахнут? Неужто встанут пятьсот рублей поперек горла, чтоб какого-то
Лукин Евгений
Скальци Джон
Шилова Юлия
Пехов Алексей
Браун Дэн
Орловский Гай Юлий