вдруг снова станет мягким как резина, а мои мускулы - дряблыми как вата.
Ее смотрело несколько врачей. Один из них опять сказал, что у нее, на-
верно, рак.
по улицам. Время от времени со мной заговаривает кто-нибудь из знакомых.
Я стараюсь не задерживаться, так как мне не хочется много говорить.
Все еще погруженный в свои размышления, оборачиваюсь и вижу перед собой
какого-то майора. Он набрасывается на меня:
тил.
отпуск, я беру руки по швам и говорю:
ражает возмущение.
меня:
ворю:
перь-то он отвяжется. Но не тут-то было. Он даже еще больше входит в
раж:
дет! Здесь у нас, слава богу, порядок!
Но я перед ним бессилен, - если он захочет, он может тут же арестовать
меня. И я расторопно отсчитываю двадцать шагов назад, снова иду вперед,
в шести шагах от майора молодцевато вскидываю руку под козырек, делаю
еще шесть шагов и лишь тогда рывком опускаю ее.
ет мне, что на этот раз он намерен смилостивиться. Стоя навытяжку, я ем
его глазами в знак благодарности.
маю форму и забрасываю ее в угол, - все равно я собирался сделать это.
Затем достаю из шкафа свой штатский костюм и надеваю его.
рос на солдатских харчах. С воротником и галстуком мне приходится пово-
зиться. В конце концов узел завязывает сестра. Какой он легкий, этот
костюм, - все время кажется, будто на тебе только кальсоны и рубашка.
смотрит загорелый, несколько высоковатый для своих лет подросток.
предпочел бы видеть меня в форме: ему хочется сходить со мной к знако-
мым, чтобы те видели меня в мундире.
каштанами в саду ресторанчика, неподалеку от кегельбана. Листья падают
на стол и на землю; их еще мало, это первые. Передо мной стоит кружка
пива, - на военной службе все привыкают к выпивке. Кружка опорожнена
только наполовину, значит впереди у меня еще несколько полновесных, ос-
вежающих глотков, а кроме того, я ведь могу заказать еще и вторую, и
третью кружку, если захочу. Ни построений, ни ураганного огня, на досках
кегельбана играют ребятишки хозяина, и его пес кладет мне голову на ко-
лени. Небо синее, сквозь листву каштанов проглядывает высокая зеленая
башня церкви святой Маргариты.
Единственный человек, который меня ни о чем не спрашивает, это мать. Но
с отцом дело обстоит уже совсем по-другому. Ему надо, чтобы я рассказы-
вал о фронте, он обращается ко мне с просьбами, которые кажутся мне тро-
гательными и в то же время глупыми, с ним я не могу наладить отношения.
Он готов слушать меня хоть целый день. Я понимаю, он не знает, что на
свете есть вещи, о которых не расскажешь; охотно доставил бы я ему это
удовольствие, но я чувствую, как опасно для меня облекать все пережитое
в слова. Мне боязно: а вдруг оно встанет передо мной во весь свой испо-
линский рост, и потом мне уже будет с ним не справиться. Что сталось бы
с нами, если бы мы ясно осознали все, что происходит там, на войне?
случаев. Тогда он спрашивает меня, бывал ли я когда-нибудь в рукопашном
бою.
скрип их тормозов напоминает вой приближающегося снаряда.
ка, он набрасывается на меня с обычными вопросами:
тем не менее мы должны выстоять. Ну и потом на фронте вас по крайней ме-
ре хорошо кормят, как мне рассказывали; вы хорошо выглядите, Пауль, вы
просто здоровяк. Здесь с питанием, разумеется, хуже, это вполне понятно,
ну конечно, а как же может быть иначе, самое лучшее - для наших солдат!
как самого почетного гостя, какой-то директор протягивает мне руку и го-
ворит:
Изумительно, просто изумительно, ведь правда?
Вот вам сигара, угощайтесь! Кельнер, кружку пива для нашего юного воина!
таться. Надо отдать им справедливость, - всех их так и распирает от са-
мых теплых чувств ко мне. И все-таки я злюсь и стараюсь побыстрее высо-
сать свою сигару. Чтобы не сидеть совсем без дела, я залпом опрокидываю
принесенную кельнером кружку пива. Они тотчас же заказывают для меня
вторую; эти люди знают, в чем заключается их долг по отношению к солда-
ту. Затем они начинают обсуждать вопрос о том, что нам надлежит аннекси-
ровать. Директор с часами на стальной цепочке хочет получить больше
всех: всю Бельгию, угольные районы Франции и большие куски России. Он
приводит веские доказательства того, что все это действительно необходи-
мо, и непреклонно настаивает на своем, так что в конце концов все ос-
тальные соглашаются с ним. Затем он начинает объяснять, где надо подго-
товить прорыв во Франции, и попутно обращается ко мне:
войны и хоть немножечко продвинуться вперед. Вышвырните этих французи-
шек, тогда можно будет и мир заключить.
ком много резервов. А кроме того, война не такая простая штука, как не-
которым кажется.
что я в этом ничего не смыслю.
отдельного солдата, а тут все дело в масштабах. Вы видите только ваш ма-
ленький участок, и поэтому у вас нет общей перспективы. Вы выполняете
ваш долг, вы рискуете вашей жизнью, честь вам и слава, - каждому из вас
следовало бы дать "железный крест", - но прежде всего мы должны прорвать
фронт противника во Фландрии и затем свернуть его с севера.
риж!
себя третью кружку. Он тотчас же велит принести еще одну.
прощание дружески шлепает меня по спине:
вести о вас и ваших товарищах.
деле прошел как-то не так. Видно, я сам переменился за это время. Между
той и нынешней осенью пролегла пропасть. Тогда я еще не знал, что такое
война, - мы тогда стояли на более спокойных участках. Теперь я замечаю,
что я, сам того не зная, сильно сдал. Я уже не нахожу себе места здесь,
- это какой-то чужой мир. Одни расспрашивают, другие не хотят расспраши-
вать, и по их лицам видно, что они гордятся этим, зачастую они даже за-
являют об этом вслух, с этакой понимающей миной: дескать, мы-то знаем,
что об этом говорить нельзя. Они воображают, что они ужасно деликатные
люди.
Ведь любой разговор всегда сводится к одному и тому же: как плохо идут