Чтение 24–й страницы книги ~День денег~

обломков, криков, стонов...

Нет, не получается. Во-первых, живые все-таки люди, а во-вторых, это я
бахвалюсь только, на самом же деле нет моей уже воли над вами, а ждет вас
то, что вы сами приуготовите для себя.

Тем более хоть и идиотские ваши мысли, но - моим родственные, ибо и я
не раз задумывался: почему в наше время кумиров и идолов в моей душе нет
истинного кумира? Чтобы я, на ночь помолившись о здравии близких и родных,
затем сказал бы тихо ему вдаль сквозь ночь: "Живи, милый человек, ты нужен
мне больше всех!" Кто помаленьку, а кто побольше - многие нужны, но чтобы
вот так, чтобы...

А ведь если честно, понимаю: есть такие люди. Не может их не быть,
потому что если б их не было, то и нас бы всех давно не было! Беда не в том,
что нет их, а в общем недоверии души, направленном как вверх, так и вниз.
Сотворять-то кумира, может, и не надо (хотя многие не понимают, что они
слишком упрощенно эти слова понимают, не понимая, что они - звучный отзвук
великой борьбы монотеизма с язычеством), но - быть достойным того, кто и не
знает о тебе! - то есть гордо и тайно...

И вот прижимаешь обывательские, пошлые, старинные эти свои мыслишки к
обывательской цветастенькой подушке под шум ветра за окнами, чувствуешь себя
сиротливо, худо, мелко, думаешь: не взять ли чекушечку... Но нет, нельзя. От
чекушечки дела не будет, а я занят сейчас, в отличие от моих героев,
которые, правда, тоже заняты, но такими делами, которым выпивка не помеха!

¶Глава двадцать восьмая,§

написанная, но полностью вычеркнутая, потому что в ней было еще одно
угрюмо-покаянное лирическое отступление о питии как не веселии русском, а
погибели нашей, но такого словоблудия ни один нормальный читатель вынести не
сможет

¶Глава двадцать девятая§

Ай да Парфен!

- Вот что! - сказал Парфен. - Давно мечтаю я уехать далеко-далеко и
начать новую жизнь!

Змей и Писатель несказанно удивились. Не успел Парфен это произнести, а
они уже уверены были, что тоже об этом сейчас думали, потому что тоже давно
мечтают уехать далеко-далеко и начать новую жизнь. Ай да Парфен, молодец!

- В Нерюнгри! - сказал Змей.

- Почему?

- Название нравится!

- В Москву! - сказал Писатель, вспомнив о своей литинститутской юности.

- Во Владивосток! - сказал Парфен.

- Почему?

- Ехать долго, за окном пейзажи... Там - океан. Я там не был никогда. И
там нас ни одна собака не отыщет!

Все доводы показались Змею и Писателю убедительными.

- Значит, так, - втолковывал Парфен. - Сейчас меняем три тысячи
долларов - билеты дорогие. Последним вечерним поездом в Москву, а оттуда
сразу же на Владивосток.

- У меня паспорта нет, - напомнил Змей. - Без паспорта билет не дадут.

- Положись на меня, - успокоил Парфен. - Я где работаю, в конце концов?
Данные паспорта помнишь?

- Нет.

- Не важно, из головы придумаем. А во Владивостоке сделаем тебе новый
паспорт. Итак, берем билеты до Москвы и заказываем сразу на Владивосток.
Остальные деньги прячем.

- Двадцать одну, - вдруг сказал Змей.

- Что?

- Двадцать одну берем себе. По семь на каждого. Надо еще родственникам
оставить на прожитье.

- Маловато! - сказал Писатель.

- А ты там жуировать собираешься? - спросил Парфен. - Мы будем
работать! Мы наймемся на сейнер рыбу ловить.

И Писатель со Змеем тут же поняли, что они именно хотели на сейнер рыбу
ловить... И дружно кивнули, уважая умного друга.

Парфен подвел итоги:

- Прав Змей, родным надо что-то оставить. И сказать, что уезжаем.
Честно. Без экивоков. Поэтому - план. Берем билеты. Договариваемся, где
встречаемся. И прощаемся с теми, с кем хотим. Навсегда.

Слово это, печальное и высокое, заставило друзей встать. И они стоя
выпили.

И не прошло и часа, билеты были куплены, деньги спрятаны, каждый имел
при себе наличность для родных и на собственные прощальные нужды. Встреча
была назначена на вокзале за полчаса до проходящего ночного поезда на
Москву. (No 183, Астрахань - Москва, убытие в 1 час 13 мин.)

¶Глава тридцатая§

Прощания. Змей.

Змей стоял перед матерью, и был он теперь, конечно, не Змей, а Сергей
Углов, потому что Лидия Ивановна даже и не знала, что его так дразнили в
школе.

Она сидела на старом стуле, покрытом старой шалью, перед ней на круглом
старом столе лежали вороха денег, она даже и оценить не могла, сколько,
понимала лишь: много. Страшно много. Именно - страшно.

- Когда ты учиться после школы дальше не пошел, а начал работать, я
думала: ладно, не всем профессорами быть, главное - человек ты не злой,
хороший!..

- Мама, эти деньги честные, говорю же! - бубнил Углов.

Не слышала его Лидия Ивановна, продолжала причитать:

- Когда с женой тебе не повезло и ты один бобылем зажил, я думала:
ладно, не всем под женами маяться, может, и к лучшему, главное - человек ты
спокойный, честный!..

- Сама ты посуди, где я украсть их мог? Для воровства умение надо! - с
тихим отчаяньем говорил Углов, страдая за мать.

- Когда работы ты лишился и выпивать стал, я думала: ладно, опять не
повезло, главное - человек ты тихий, безответный, выпьешь - не буянишь,
всегда домой придешь... да на своих ноженьках... да на постельку ляжешь...
да на маму смотришь весь бледненький... виноватый!.. - совсем уж заголосила
Лидия Ивановна, будто по покойнику. - А теперь да что мне и делать? Да и как
людям в глаза глядеть? Да и убери ты деньги свои поганые! - с мукой и со
слезами речитативом выговаривала Лидия Ивановна, и сыну стало страшно за
нее.

- Мама! - закричал он. - Да я тебе чем хочешь клянусь, нашли мы эти
деньги, с утра встретились - я, Пашка Парфенов и Свинцитский Ванька,
писатель, через дорогу живет, мы учились вместе, вспомни! Станет тебе
писатель воровать?

- Воровать, может, не станет, а жульничать - все могут. Сжулили вы эти
деньги.

- Да как?

- Это вам виднее. Убери. Видеть не могу.

- Еще раз объясняю: нашли мы их! У "Трех медведей". Голые деньги, без
документов, неизвестно, кому отдавать. Ванька, Пашка! Пашка вообще в
правительстве губернском, ему-то зачем воровать? - кричал Углов.

- А чего там еще делать, если не воровать? - заметила Лидия Ивановна,
но уже как-то поспокойней.

Помолчали.

- Не выбрасывать же их теперь, - сказал Углов. - Купим еды себе. Тебе
кофточку купим розовую.

- Старухе - розовую? Ты думай, что говоришь. Сынок, посмотри на меня.

Углов посмотрел.

- Скажи мне, только глазами не виляй: нашли деньги или что?

Углов прямо посмотрел матери в глаза и сказал:

- Нашли.

И она поверила.

Да и как не поверить, если Сергей Углов не умеет врать? С детства
пробовал: не умеет. Если еще отвернется от человека, то, может, и получится.
А когда в глаза - никак. И пытается, но сразу видно: врет. Поэтому попытки
оставил. Нет, учителям-то врал - и даже иногда в глаза, но тут ведь общая
игра: ты учитель - я дурак, ты хочешь, чтобы тебя надули, ну, я и надуваю, и
оба в дураках, но к обоюдному удовольствию. Врал и по комсомольской линии, и
по профсоюзной на работе; тоже ведь игра: один врет, другой кивает с
удовлетворением. А вот в серьезных человеческих отношениях Углов - не врет.
(Единственное, может, исключение: когда просит денег на выпивку, но тут врет
не сам Углов, а его больной, надо прямо сказать, организм.) Из-за этого в
свое время и ушла от него жена. О чем она ни спросит - ну, обычные
супружнины вопросы: где был, почему поздно, с кем пил, куда деньги дел и т.
п., заставив при этом смотреть в глаза, - Углов все выкладывает. По
молодости гульнул на стороне: всего один шальной полухмельной вечер с
шальной полухмельной-полузнакомой бабою - и по первому же запросу-подозрению
все сам рассказал, дурак! Какая женщина от мужчины подобную правдивость
стерпит? И - ушла. Были, возможно, и другие причины, но эта, пожалуй,
главная.

И вот мать поверила - и вспомнила, что сын ей еще что-то молол про
какой-то Владивосток.

- Куда ты, говоришь, ехать собрался? - насмешливо спросила она,
совершенно убежденная, что это он спьяну брякнул. Мало ли: месяц назад