приходилось пить столько, что он терял контроль над собой и терпел людей и
места, где они бывали, а потом он уже пил, чтобы не заснуть, тогда как
прежде давно бы впал в бесчувственное состояние. В конце концов он все реже
и реже работал по-настоящему.
ничего не получалось. Он винил Париж -- город, лучше которого для писателей
нет, и он верил, что есть место на земле, где ему с Зельдой удастся начать
жизнь заново. Он вспоминал Ривьеру, какой она была, пока ее не застроили,
голубые просторы ее моря, песчаные пляжи, сосновые рощи и Эстерельские горы,
уходящие в море. Он помнил Ривьеру такой, какой она была, когда они с
Зельдой впервые открыли ее.
непременно поехать туда следующим летом, и как мы будем там жить, и как он
подыщет для нас недорогой пансионат, и как мы оба будем работать каждый
день, купаться, валяться на песке, загорать и выпивать только по аперитиву
перед обедом и перед ужином. Зельда будет счастлива там, сказал он. Она
любит плавать и прекрасно ныряет -- ей нравится такая жизнь, и она захочет,
чтобы он работал, и все устроится. Они с Зельдой и дочкой непременно поедут
туда летом.
к шаблонам, как, по его словам, он делал.
права писать дребедень.
такие рассказы, которые можно продать.
напишите его честно.
ревновал и ходил с ней повсюду. Это губило его работу, а она больше всего
ревновала его к работе.
это только урывками. Когда я виделся с ним, он всегда был весел, иногда
надрывно весел, остроумно шутил и был хорошим собеседником. Когда наступали
особенно черные дни, я выслушивал его жалобы и старался внушить ему, что
стоит только заставить себя, и он снова будет писать так, как он может
писать, и что только смерть непоправима. Он посмеивался над собой, и пока он
был способен на это, я считал, что он в безопасности. За это время он
написал один очень хороший рассказ -- "Богатый мальчик", и я был убежден,
что он может писать даже лучше, как это потом и оказалось.
в сентябре уже в Париже. Скотт и Зельда жили на Антибском мысе, и осенью,
когда мы встретились в Париже, я увидел, что Скотт очень изменился. Он не
бросил пить на Ривьере, и теперь был пьян не только по вечерам, но и днем.
Он уже не считался с тем, что другие работают, и приходил к нам на улицу
Нотр-Дам-де-Шан и днем и вечером, когда бывал пьян. Он стал вести себя очень
грубо с теми, кто стоял ниже его или кого он считал ниже себя.
выходной день, и за ребенком смотрел Скотт,-- и на лестнице девочка сказала
ему, что ей нужно в уборную. Скотт стал раздевать ее тут же, и хозяин,
живший над нами, вышел и сказал:
ответил Скотт.
работать над романом. Я редко видел его трезвым, однако трезвый он всегда
был мил, шутил по-старому и иногда даже по-старому подтрунивал над собой. Но
когда он был пьян, он любил приходить ко мне и пьяный мешал мне работать
почти с таким же удовольствием, какое испытывала Зельда, когда мешала ему.
Это продолжалось несколько лет, но зато все эти годы у меня не было более
преданного друга, чем Скотт, когда он бывал трезв.
ему рукопись первого варианта "И восходит солнце". Я объяснил ему, что
прежде я должен все прочесть сам и написать заново, а до этого не хочу ни
обсуждать роман, ни показывать его кому бы то ни было. Мы собирались уехать
в Шрунс -- местечко в Форарльберге, в Австрии,-- как только там выпадет
первый снег.
январе. Я отвез рукопись в Нью-Йорк и показал Максу Перкинсу в издательстве
"Скриб-нерс", а потом вернулся в Шрунс и закончил работу над книгой. Скотт
увидел роман только в конце апреля, когда он был полностью переработан и
перекроен и отправлен в "Скрибнерс". Я помню, как мы шутили с ним по этому
поводу и как он волновался и горел желанием мне помочь -- как
всегда, когда работа уже сделана. Но пока я переделывал книгу, его помощь
мне была не нужна.
дочкой уехали из Парижа на воды в Нижние Пиренеи. У Зельды началось весьма
распространенное кишечное заболевание, которое вызывается злоупотреблением
шампанским и которое в те времена считалось колитом. Скотт не пил, он
старался работать и звал нас в Жуан-де-Пэн в июне. Они подыщут для нас
недорогую виллу, на этот раз он не станет пить, и все будет как в добрые
старые времена: мы будем купаться, станем здоровыми и загорелыми и будем
пить один аперитив перед обедом и один перед ужином. Зельда выздоровела, оба
они чувствуют себя прекрасно, и его роман продвигается блестяще. Он должен
получить деньги за инсценировку "Великого Гэтсби", идущую с большим успехом,
и за право на экранизацию, и поэтому ему не о чем беспокоиться. Зельда
чувствует себя великолепно, и все будет в порядке.
я прибыл на поезде из Байонны в третьем классе и страшно голодный, потому
что по собственной глупости остался без денег и последний раз ел в Андайе на
франко-испанской границе. Вилла оказалась милой, Скотт жил неподалеку в
чудесном доме, и я был рад увидеться со своей женой, которая прекрасно вела
хозяйство на вилле, и с нашими друзьями; аперитив перед обедом был
превосходен, и мы повторили его несколько раз. Вечером в нашу честь в
"Казино" собралось общество -- совсем небольшое: Маклиши, Мэрфи,
Фиц-джеральды и мы, жившие на вилле. Никто не пил ничего, кроме шампанского,
и я подумал, как здесь весело и как хорошо здесь писать. Тут было все, что
нужно человеку, чтобы писать,-- кроме одиночества.
-- и очень приветлива. Ее ястребиные глаза были ясны и спокойны. Я подумал,
что все хорошо и что в конце концов все обойдется, но тут она наклонилась ко
мне и открыла свою великую тайну: "Эр-нест, вам не кажется, что Христу
далеко до Эла Джол-сона?"
Зельды, которым она поделилась со мной, как ястреб может поделиться чем-то с
человеком. Но ястребы не делятся добычей.
Проблема телосложения
называемое нервное расстройство, мы как-то оказались одновременно в Париже,
и Скотт пригласил меня пообедать с ним в ресторане Мишо на углу улицы Жакоб
и улицы Святых Отцов. Он сказал, что ему надо спросить меня о чем-то очень
важном, о том, что для него важнее всего на свете, и что я должен ответить
ему честно. Я сказал, что постараюсь. Когда он просил меня сделать ему
что-нибудь честно -- а это не легко было сделать, и я пытался выполнить его
просьбу,-- то, что я говорил, сердило его, причем чаще всего уже потом,
когда у него было время поразмыслить над моими словами. Он был бы рад их
уничтожить, а иногда и меня вместе с ними.
обедом он ничего не выпил. Мы говорили о нашей работе и о разных людях, и он
спрашивал меня о тех, кого мы давно не встречали. Я знал, что он пишет
что-то хорошее и по многим причинам работа у него не ладится) но говорить он
хотел со мной не об этом. Я все ждал, когда же он перейдет к тому, о чем я
должен сказать ему правду, но он коснулся этой темы только в самом конце,
словно это был деловой обед.
он сказал:
одну женщину, и первопричина ее болезни -- в этом. Она сказала, что все дело
в моем телосложении. С тех пор как она мне это сказала, я не нахожу себе
места и хочу знать правду.
тебе не о чем беспокоиться. Просто, когда смотришь сверху, все уменьшается.
Пойди в Лувр и погляди на статуи, а потом приди домой и посмотри на себя в
зеркало.