Чтение 24–й страницы книги ~Новеллы~

преждевременным: за такое злорадство ему тоже не позволили пойти на
завтрашний праздник. Опечаленные дети в конце концов удалились, только
общность наказания немного утешила их, а Ирена осталась наедине с мужем.

Вот подходящий случай, почувствовала она, отбросить всякие намеки,
связанные с виной и признанием ребенка, и прямо заговорить о собственной
вине. Если муж благосклонно примет ее заступничество за дочку, это будет
ей знаком, что она может отважиться заговорить о себе.

- Скажи, Фриц, - начала она, - неужели же ты действительно не пустишь
детей на праздник? Это будет для них ужасное огорчение - особенно для
малютки. К чему такая строгая кара? Ведь ничего особенно страшного она
не сделала. И тебе не жаль ее?

Он посмотрел на жену.

- Ты спрашиваешь: неужели мне ее не жаль? Сегодня уже нет. После того
как ее наказали, ей стало гораздо легче, хоть она сейчас и огорчена.
По-настоящему несчастна она была вчера, когда злополучная лошадка лежала
в печке. Весь дом разыскивал ее, а малютка непрерывно дрожала от страха,
что пропажу вот-вот обнаружат. Страх хуже наказания. В наказании есть
нечто определенное. Велико ли оно, или мало, все лучше, чем неопределен-
ность, чем нескончаемый ужас ожидания, Едва только она узнала, как ее
накажут, ей стало легко. Пусть тебя не смущают слезы - сейчас они только
вырвались наружу, раньше они скоплялись внутри. А таить их внутри куда
больнее.

Ирена посмотрела на мужа. Ей казалось, что каждое слово метит прямо в
нее. Но он как будто и не думал о ней.

- Верь мне, это именно так. Я это наблюдал и в суде и во время
следствия. Больше всего обвиняемые страдают от утаивания правды, от уг-
розы ее раскрытия. Как мучительна необходимость защищать ложь от мно-
жества скрытых нападок! Страшно смотреть, как извивается и корчится об-
виняемый, когда из него клещами приходится вырывать признание. Иногда
оно уже совсем на языке, непреодолимая сила подняла его из самых сокро-
венных тайников, оно душит преступников, оно уже готово претвориться в
слова - и вдруг какая-то злая воля овладевает им, непостижимая помесь
упрямства и страха, он подавляет признание, загоняет его внутрь. И
борьба начинается сызнова. Судьи иногда страдают от этого больше, чем
жертвы. А обвиняемые видят в судьях врагов, хотя на самом деле судьи -
их помощники. А мне, как их адвокату, как защитнику, следовало бы пре-
достерегать моих подопечных от признаний, поддерживать и поощрять их
ложь, но у меня часто все внутри противится этому - слишком уж они стра-
дают от необходимости запираться, гораздо больше, чем от признания и
последующей кары. Мне собственно до сих пор непонятно, как можно совер-
шить проступок, сознавая всю связанную с ним опасность, а потом не иметь
мужества признаться в нем. Малодушный страх перед решительным словом, на
мой взгляд, постыднее всякого преступления,

- Ты думаешь... по-твоему... только страх удерживает людей? А мо-
жет... не страх... а стыд мешает человеку раскрыться... разоблачить се-
бя... перед посторонними?

Муж удивленно взглянул на нее. Он не привык слышать от нее возраже-
ния. Но высказанная ею мысль поразила его.

- Ты говоришь - стыд, да ведь это... как бы сказать... это тоже свое-
го рода страх... только высшего порядка... страх не перед наказанием,
а... ну да, я понимаю...

Он вскочил, явно взволнованный, и зашагал по комнате. Эта мысль,
по-видимому, задела в нем самые чувствительные струны, сильно растрево-
жила его. Вдруг он остановился.

- Допускаю... можно стыдиться посторонних... толпы, которая выуживает
из газет чужую беду, смакует ее и облизывается... Но ведь близким-то
можно признаться...

- А что, если... - она отвернулась; он смотрел на нее очень прис-
тально, и она чувствовала, что у нее срывается голос. - Что, если... са-
мым близким особенно стыдно признаться...

Он остановился перед ней, явно пораженный.

- Так по-твоему... по-твоему... - голос его сразу стал другим, мяг-
ким, глубоким... - по-твоему, Ленхен легче было бы рассказать о своем
проступке кому-нибудь другому... например... бонне, а то ей...

- Я в этом уверена... Она так долго отпиралась перед тобой именно по-
этому... ну, потому, что твое мнение ей важнее всего, что тебя она любит
больше всех...

Он задумался на миг.

- Пожалуй, ты права, да, наверняка права. Как странно... мне это не
приходило в голову. Но, конечно, ты права, и я не хочу, чтобы ты думала,
что я не могу простить... Нет, именно ты не должна так думать, Ирена...

Он смотрел на нее, и она чувствовала, что краснеет под его взглядом.
Умышленно он так говорит, или это случайность, коварная, опасная случай-
ность? Все та же мучительная нерешимость тяготела над ней.

- Приговор кассирован. - Он заметно повеселел. - Ленхен свободна, я
сам сейчас ей об этом объявлю. Ну, ты довольна мною? Или тебе еще че-
го-нибудь хочется... Видишь... я сегодня настроен благодушно... может
быть, от радости, что вовремя спохватился, понял, что был несправедлив.
Это большое облегчение, Ирена, очень большое...

Она, казалось ей, поняла, что именно он хочет подчеркнуть. Инстинк-
тивно она потянулась к нему, слово уже готово было сорваться с ее губ. И
он тоже приблизился к ней, как будто хотел поскорее снять с нее то, что
ее угнетало. Но тут она встретила его взгляд, горящий алчным нетерпени-
ем, жаждой услышать ее признание, проникнуть в ее тайну, и в ней словно
что-то оборвалось. Она уронила протянутую руку и отвернулась. Все нап-
расно, думала она, никогда не хватит у нее сил произнести то единствен-
ное спасительное слово, которое жжет ее, лишает покоя. Как раскаты близ-
кой грозы прозвучало предупреждение, но Ирена знала, что ей все равно не
спастись, и в тайниках души уже хотела того, чего до сих пор так боя-
лась: чтобы скорее сверкнула очистительная молния, чтобы все стало из-
вестно.

Ее желанию, видимо, суждено было исполниться скорее, чем она предпо-
лагала. Борьба длилась уже две недели, Ирена дошла до полного изнеможе-
ния. Последние четыре дня шантажистка не подавала признаков жизни, но
страх прочно въелся в плоть и кровь Ирены, - при каждом звонке на парад-
ном она вскакивала, чтобы перехватить новые вымогательские требования.
Она ждала их нетерпеливо, чуть не страстно, - ведь удовлетворив эти тре-
бования, она покупала себе целый вечер покоя, несколько мирных часов в
обществе детей, прогулку.

И на этот раз, услышав звонок, она бросилась к парадной двери, откры-
ла и в первую минуту удивилась при виде пышно разодетой дамы, но тут же
испуганно шарахнулась, узнав под новомодной шляпкой ненавистную физионо-
мию вымогательницы.

- А вы дома, фрау Вагнер. Мне повезло. У меня к вам важное дело. - Не
дожидаясь ответа растерянной Ирены, которая Дрожащей рукой ухватилась за
дверь, вымогательница вошла и прежде всего положила зонтик, кричащий
красный зонтик, очевидно первый плод ее грабительских набегов. Двигалась
она с необычайной уверенностью, точно в своей собственной квартире; оки-
нув изящное убранство одобрительным и явно удовлетворенным взглядом, она
без приглашения проследовала к полуотверенной двери в гостиную. - Сюда,
не правда ли? - спросила она с затаенной насмешкой, и когда онемевшая от
потрясения Ирена жестом попыталась остановить ее, успокоительно добави-
ла: - Если вам неприятно, я не задержусь, дело минутное.

Ирена беспрекословно пошла за ней. Вторжение шантажистки в ее дом,
своей наглостью превзошедшее все самые страшные ожидания, совершенно
ошеломило ее. Ей казалось, будто это сон.

- Н-да, ничего не скажешь, богато живете, - с нескрываемым удо-
вольствием заметила шантажистка, усаживаясь в кресло. - Мягко-то как. А
сколько картин! Тут только и понимаешь наше убожество. Богато вы живете,
фрау Вагнер, очень богато.

При виде преступницы, удобно расположившейся у нее в комнатах, нес-
частная женщина не выдержала и дала волю возмущению.

- Что вам от меня надо, подлая вы шантажистка! Как вы смели прийти ко
мне домой! Не думайте, я не позволю так измываться надо мной. Я вас...

- Говорите потише, - прервала та с оскорбительной фамильярностью. -
Дверь открыта, прислуга услышит. Мне-то что! Я ведь не скрываюсь. Госпо-
ди боже мой! Не все ли мне равно - в тюрьме ли сидеть, или бедствовать
на воле - А вам бы следовало быть поосторожнее, фрау Вагнер. Давайте я
прежде всего закрою дверь, на случай если бы вы вздумали опять погоря-
читься. Только знайте заранее, бранью меня не проймешь.

На короткое мгновение гнев придал Ирене силы, но теперь она снова по-
чувствовала себя беспомощной перед невозмутимой наглостью противницы.
Как ребенок, ожидающий, какой ему зададут урок, стояла она испуганно и
почти смиренно.

- Ну вот, значит незачем нам волынку разводить. Живется мне не слад-
ко, я ведь вам говорила. Я уж давно задолжала за квартиру. Да и кроме
того мне кое-что нужно. Хочется когда-нибудь вздохнуть свободно. Вот я к
вам и пришла за помощью. Дайте мне... ну, скажем, четыреста крон.

- Я не могу, - пролепетала Ирена, испугавшись размеров суммы, которой
у нее и в самом деле не было в наличности, - у меня нет таких денег. За
этот месяц я уже дала вам триста крон.

- Ну, как-нибудь наскребите, подумайте хорошенько. Как такой богачке
не найти денег? Стоит только захотеть. Подумайте хорошенько, авось най-
дете.

- Да нет у меня таких денег. Я бы охотно дала вам, но у меня нет. Вот
сто крон я бы могла...

- А мне нужно четыреста, - отрезала та, как будто даже оскорбленная
таким предложением.

- Поймите, у меня их нет! - в отчаянии воскликнула Ирена. "А вдруг
сейчас придет муж, - думала она, - он каждую минуту может прийти". - Даю