Чтение 24–й страницы книги ~Псы-витязи~

нет меча. Митя рванулся вперед... и полетел лицом в пол,
неистребимый Маленкович ухитрился вцепиться ему в лодыжку своими
искусственными зубами.

Старик натужно грыз ногу, а ошалевший от боли Митя ухватил
ружье и выстрелил в Девлета. Батыр вздрогнул и выронил топор.
Следующий выстрел пришелся в невыносимого старца.

Патронов ни в магазине, ни в патронташе больше не было. Митя
кое-как, используя ружье вместо клюки, заковылял в тот угол, где
Девлет бил пудовыми кулаками Еруслана. А в руке батыра, толщиной
смахивающей на бревно, тем временем снова появился красный
пожарный топор.

Все ближе и ближе мускулистая почти гранитная спина Девлета, и в
самом деле прикрытая роговыми пластинами. Вот так надо
замахнутся и приложить прикладом в голову... В самый
ответственный момент Девлет, почти не глядя, перехватил приклад
и Митя опять улетел в сторону.

Сейчас Девлет убьет Еруслана и возьмется за него. Зарубит,
раздавит, потекут мозги из умной головы под ноги дикаря.

И вдруг в глаза Мити крупным планом бросился крюк от подъемника,
который был закреплен на потолочном рельсе, свисал там и пульт
управления. Митя подпрыгнул на своих искалеченных ногах, было
мгновение равное обмороку, но одной рукой он ухватился за пульт,
а крюком подцепил семейные трусы Девлета. И сразу же хлопнул
по кнопке "вверх" -- подъемник ожил и потащил батыра к потолку.

Все теперь зависело от крепости старинных сталинской эпохи
трусов. И они пока держались железно.

Огромное существо уже барахталось под потолком. А на полу лежал
Еруслан -- похоже Девлет успел нанести ему кроящий удар топором.
Грудная клетка витязя превратилась в кровавое месиво.

Тем временем трусы Девлета исчерпали свой запас мощности,
надрывно затрещали и... батыр упал вниз, на распростертое тело
Еруслана. Попутно и Митино сердце лопнуло как перетруженный
воздушный шарик.

Однако из гранитной спины рухнувшего батыра вдруг вылезло
острие клинка. А затем батыр перекатился на бок. Как
выяснилось, не сам. Лицо его было лицом мертвеца.

А лицо Еруслана, хоть его сплошь заливала кровь, было лицом
живого. Но жил витязь еще двадцать секунд, не более. Только
успел прошептать: "Настя уже ворота открыла. Она сегодня
красивая такая, Мить. А матушка, поди, пирогов напекла..." И
преставился.

Бессмертный умер. Собственно, он должен был умереть еще до
последнего удара мечом. Левый глаз вытек, рот был заполнен
кровью из легких, и самое главное: грудная клетка была рассечена
-- погнутые панцирные бляшки были перемешаны с осколками ребер,
сгустками крови и легочными пузырьками.

Митя закрыл правый глаз Еруслана, затем подобрал меч и чекан,
но, чуть подумав, меч положил обратно на пол рядом с мертвым
витязем...

В студеных внутренностях холодильника, в который он уже разок
заглядывал, стояли коробки с "Инго". Осталось только сгрести их
в рюкзак.

"Сейчас бы не помешал бы занавес",- подумал Митя, но,
собственно, самое тяжелое было еще впереди.

Надо было идти и даже подниматься вверх на искалеченных ногах,
да еще с хрупкими коробками лежащими в рюкзаке. И в любой момент
его могли взять, что говорится, с поличным. Дело, в которое его
так крепко впутали товарищи бессмертные, висело на очень
тоненьком волоске.

Митя надел противогаз, надеясь уменьшить интоксикацию, но в
резиновой маске его вырвало, поэтому пришлось ее снять и
выбросить. Клинкетные двери, выводящие из лаборатории, были
крепко-накрепко задраены, поэтому пришлось вернуться к шахте
отсутствующего лифта и подниматься по скобам, вделанным в одну
из бетонных стенок.

Митя протащил свое тело на три метра вверх на следующий этаж и
обнаружил там вместо картонной перегородки крепкую кирпичную
кладку.

Еще три метра вверх, которые окончательно доконали его,
руки напрочь отказывались слушаться, вот одна разжалась и Митя
едва не полетел в преисподнюю. Это как ни странно взбодрило
его. А на следующем этаже ему повезло, здесь имелась шахтовая
дверь. Ее ручка была свинчена, однако язычок дверного замка
входил прямо в кирпич. Угнездившись на крохотной площадочке,
Митя стал крошить его чеканом.

Дверь, наконец, распахнулась и Митя столкнулся лицом к лицу с
пожарниками, которых привлек сильный шум, исходящий из
заброшенной шахты.

-- Я из команды спасателей ноль семь,-- попытался объясниться
Митя,-- все наши там, внизу, остались.

На удивление, это объяснение подействовало, возможно пожарные
не были в курсе всех перипетий.

А Митя, наконец, оказался в парадном холле кирпичевского
института, где скопилось на носилках немало пострадавших от
интоксикации -- отсюда их забирали бригады скорой помощи.

Но у выхода стояли вохровцы, которые придирчиво всматривались в
лица тех, кто покидал институт своим ходом, иной раз и документы
проверяли.

Заслон казался непреодолимым, пока Митя не подыскал себе
носилки, и, улегся на них, переместив рюкзак на брюхо и
накрывшись простынкой.

Крепкие руки санитаров подхватили носилки и понесли в дверь,
сквозь полуприкрытые глаза Митя встретил взгляд караульного
вохровца и сжал чекан. Но сзади поднаперла следующая пара
санитаров и вохровец дал зеленый свет.

Вот теперь можно расслабиться, Митя закрыл глаза и слушал
как легкий осенний дождик стучит по его лбу. Но внезапно
носилки резко изменили курс и... Митя понял, что вместо кареты
скорой помощи его загрузили в мрачный фургон для перевозки
арестантов -- в милицейский воронок.

Не было сил кричать, лишь тоскливое клекотание вырвалось из его
изнемогшей груди.

Но тут из водительской кабины и совсем рядом послышались
знакомые голоса.

За рулем сидел Ракша, а рядом в белоснежном медсестринском
халате -- Светлана.

-- Не зря я на тебя понадеялась, хоть ты еще такой малыш,
каких-то четыреста годиков натикало.-- сказала неожиданная
сестра милосердия, гладя своими нежными целящими руками его
бедную израненную голову.

20. Консервирование.

Митя устал копать братскую могилу. Но псы-витязи молча
сидели на кочках и сосредоточенно курили, даже Светлана была
непривычно тихой. Их было семеро сейчас, как и прежде.
Священная семерка сохранилась. Минус Еруслан. Плюс Светлана.
"Может он и прав. Семьсот семьдесят вполне достаточно.-- сказал
Путята про Еруслана.-- Но нам вот никак не остановиться, все
живем да живем, горемычные."

-- Но, может, здесь поживете, пригодитесь как-нибудь и себе, и
другим?-- спросил Митя, хотя настрой семерки был уже ясен.

-- Пойми ты, Митрий, срок жизненный у нас может и поболее, чем у
других, но ведь за вычетом спячки, осмысленного времени остается
даже меньше.-- стал в последний раз объяснять Путята Вышатич.--
И не любо нам потратить его, играя в салочки с ментами и прочим
сбродом. Мы, когда нам что-то не по нраву, укладываемся на
бочок. А не по нраву нам всегда. Всегда на Руси блага
недостаточно, зато перепроизводство кровавых соплей. То разили
нас татаровья несметные числом, то свои грозные цари-косари
мордовали, то пролетарские вожди нас кратчайшим путем к светлой
загробной жизни вели, то немцы накатили, а нынче еще
осламисты...

-- Исламисты,-- поправил Митя.

-- Угу, точно, нынче исламисты наших бьют.-- выкрикнул
беловласый Ракша.-- Да и кто они -- наши? Вокруг и физиономии
неродные, и замашки непривычные, и говор противный...

-- Да, говор не ахти. Акающий, не славенский, как у угры и чуди.
Но не в этом лихо... У нас, в нашей старой Рязани, как ведь было
-- не царь, не вождь дальний правил нами, а свой князь и мужи
достойнейшие. И не потчевали они уши земцев ложью отборной, ибо
все обо всем правду знали. Кормление и прочее жалование
получали лишь те, кто в сражениях отличился. Свободного рязанца
никак невозможно было плетьми побить или в темницу бросить.
Никто обиду не таил, а воздавал сполна обидчику клинком острым.

-- О чести думали воины... Шел я лесом, буйством обуян, словно
гром громил гадов.-- сказал Эйнар наспех сочиненную вису.

-- В нашей старой Рязани мастерские и рудники землю и воздух не